Начать расследование решила с лорда Николаса Претта. Стоило удостовериться в том, что он не имеет никакого отношения к смерти своей возлюбленной. Да и вообще, надо было точно узнать, за него ли покойная собиралась замуж? И потому действовать придется очень и очень осторожно, не выдавая всех своих секретов. А то получится, что леди Нейрос на самом деле питала нежные чувства не к самому лорду, а к его водителю, например?

Нет, тут нужна хитрость и осторожность.

Из «Герольда» я выписала адрес столичного особняка лорда Претта, а из статей господина Молара, помнила, что вышеозначенный лорд любит проводить время в мужском клубе «Алигатор» (и кто додумался дать такое название клубу?). Своих многочисленных подружек красавец-лорд предпочитал кормить в «Короне» — самом дорогом ресторане не только в столице, но и во всей империи.

Время приближалась к ужину, и можно было предположить, что Прэтт сейчас как раз вкушает деликатесы в «Короне». Я на миг задумалась.

Ужин в «Короне» я себе позволить могла. Особо в средствах стеснения у меня не наблюдалось. Императорская благодарность, пожалованная моему папеньке за создание соланов, а также довольно внушительная сумма, которую мой родитель заработал посредством своих изобретений, плюс его наследство в семейном фонде — составляло приличное состояние. Ну, а еще ко всему этому приложил руку мой отчим, человек, рожденный со счетной машинкой во рту.

Сразу после трагической гибели моего отца, маменька пыталась сама вести дела. Получалось у нее это не очень, если честно. Я, правда, в то время была еще слишком мала, чтобы разбираться хоть в чем-то, но кое-что из разговоров помнила. И жалобы маменьки на то, что она вот совершенно не разбирается в делах и в том, как надо управлять предприятиями. И потому, сразу после очередного замужества, она, как истинная женщина, тут же спихнула все дела на нового супруга.

Отчим мой, стоит признать, всегда был умелым дельцом. Имея около двадцати мануфактур по всей стране, контрольный пакет акций в «Южном императорском банке» — и это только то, о чем мне известно — заниматься какой-то мелочью — это, кстати, его собственные слова — особого желания не имел, но супруге не отказал. Он, вообще, маменьку всегда баловал чрезмерно и любил до беспамятства. Да и меня никогда ни в чем не ущемлял. Разве что, запрещал сбегать с соседскими мальчишками на речку рыбачить или вот на плотах спускаться, да прыгать с крыши сарая, чтобы научиться летать. Да еще пару раз отправлял в комнату без десерта и слугам — гад какой! — запрещал тайком таскать мне пирожные и сладости, вроде как в воспитательных целях. Но последнее наказание было мной заслуженно — это стоит признать. Я тогда его партнерам, дяденькам очень сурового представительного вида, в чай чернил налила и вместо сахара подсунула порошочек какой-то, в папенькиной шкатулке найденный. Они его когда в чай насыпали, оттуда пена повалила и вонять стало мерзко так, горничные потом три дня кабинет проветривали, а от запаха так и не смогли избавиться.

В общем, жиди мы с отчимом вполне мирно и даже можно сказать, что душа в душу, ровно до того момента, как он не решил посредством меня укрепить свои деловые отношения с господином Ширдо, нашим соседом, и тоже одним из богатейших предпринимателей южной провинции.

Вот тогда-то и нашла коса на камень, поскольку становится средством для развития бизнеса и укрепления партнерства я становиться не желала. А Витольда Ширдо, того самого за которого меня сватали, так и вовсе терпеть е могла, с самого детства. И вот как-то тот факт, что папеньке этого самого Витольда принадлежит почти половина всего судостроительного бизнеса в Рагнаве, меня тоже не вдохновляло.

И тогда я сбежала в столицу, к дяде Филу. Нет, поначалу я даже не вспоминала о дядюшке. Видела я его всего-то раза два в своей жизни, последний аккурат на маменькиной свадьбе, мне тогда всего-то пять лет было. Это уже в столице, когда я с товарного поезда соскочила и чуть не убилась, а потом лежала в кустах, вдоль железнодорожного полотна, и пыталась заново научиться дышать, услышала, как рабочие какие-то разговаривали. И один из них жаловался на несправедливость и на профсоюз и еще на что-то, а второй ему ответил, что у Сольера в «Голосе» всегда правду печатают и надо к нему в редакцию обратиться и все рассказать.

Вот тогда-то я и вспомнила о том, что у меня в столице дядя имеется. И даже адрес его раздобыть смогла. Чудом отыскала, и еще большей удачей оказалось то, что дядя Фил меня признал и принял.

Ну а когда он опекунство стал оформлять, то отчим и наследство мое передал, отряхнул руки, как он сам выразился. Потом погрозил мне кулаком, усмехнулся и сказал, чтобы не смела мать забывать и в гости приезжала. Первое время, я домой часто ездила, потом уже, когда в академию поступила, то за три года — один раз только и была, полтора года назад, да весной маменька с братьями приезжала, гостила у дяди Фила, по лавкам ходили вместе, мальчишкам столицу показывали.

Весело было. Братья у меня, несмотря на то, что отцы разные, истинно сольеровский характер как-то умудрились заполучить. Этим я, кстати маменьке и попеняла, когда она пыталась было меня жизни учить и упрекать в том, что в возрасте восемнадцати лет приличные девицы на женихов засматриваются и наряды перебирают, а не помогают двум школярам, двенадцати лет от роду, вскрывать оружейную да на заднем дворе из винтовки по бутылкам стрелять. А дядя Фил еще и подзатыльников нараздавал, всем троим, потому как оружейная была на мне. А вот бутылки мальчишки из дядюшкиного кабинета утащили. И не все из них даже початые были.

Матушка тогда на мои возмущения как-то смутилась, покраснела даже слегка, а затем слегка смущаясь заметила, что несмотря на бурную молодость, она в мои годы уже и замужем была и меня под сердцем носила и вообще, исправилась и теперь жизнь ведет приличную и никаких каверз никому не устраивает и вообще.

Дядя Фил, никогда особо мануфактурами не занимался, да и фермерское хозяйство его не увлекало, потому он просто нанял управляющих, учредил фонд, и объявил, что в полное владение наследством я вступлю только по достижении двадцати пяти лет, либо если замуж выйду.

Ну а до двадцати пяти лет мне выплачивается ежегодная рента… размер которой весьма и весьма недурен. И если в последнее время, я как-то несколько увлеклась: апартаменты сняла, чтобы от дяди с его женихами съехать, мебель там, гардины, финтифлюшки-статуэточки разные, наряды поприличнее. А вот за три года в академии да год до ее поступления, я своей ренты не касалась вовсе, так что сейчас на счету у меня приличная сумма в распоряжении, да на горизонте маячит очередная выплата.

И потому ужин в «Короне» вот никак не мог стать для меня сколько-нибудь существенной проблемой в плане финансовом. Но вот с другой стороны, назревало сразу два неразрешимых вопроса.

В такие места, как «Корона» зайти с улицы без предварительного заказа практически невозможно. Но, даже если мне бы и удалось заказать там столик, то… появиться в самом фешенебельном ресторане столицы, где, по слухам, не брезгует обедать и сам император (врут, как по мне) без сопровождения, в дневном платье, без украшений меня просто не пустят даже на порог.

Нет, можно было бы вернуться обратно в редакцию и подольститься к дяде Филу, для которого нет ничего невозможного, но тут меня останавливало то, что отправляться на поиски информации в компании с родным дядюшкой как-то… Да глупо это!

Если дядя Фил только узнает о том, что именно я собираюсь делать — точно запрет в каком-нибудь подвале, без права на помилование.

Но даже если и рискнуть, то мне все равно придется ехать домой, чтобы сменить платье, а это, на минуточку, через полстолицы, да в час пик. Да потом еще через вторую половину столицы добираться в «Императорский банк», где хранятся мои немногочисленные драгоценности. Этак я до утра туда-сюда кататься буду и ни в какую «Корону» точно не попаду.

В мужской клуб мне так и вовсе попасть будет невозможно, даже при содействии любимого дядюшки.