Вентиляторы отсутствовали, а в тени было 360 по Цельсию (960 по Фаренгейту). В соседней комнате жили солдаты ООН из Малайзии и Индонезии. Когда и они пожаловались на жару, мне немного полегчало.

И этой, и следующей ночью, по мнению Сергея, было слишком жарко, чтобы спать. Жарясь в нашей бетонной печи без кондиционера, мы долго не могли уснуть, даже после того, как завершился показ вечерних десятичасовых новостей по ВВС[7]. Мы продолжали говорить, пока не убедились, что исчерпали все возможные темы человеческих разговоров, включая декламацию стихов Пушкина по-русски, для лучшего понимания “непостижимой русской души”. В итоге, когда уже нечего было сказать, у Сергея вырвалось:

– Ты не представляешь, насколько я все это ненавижу.

– Ненавижу что? – я был поражен. Неужели мой любезный русский лидер жалуется?

В комнате было темно. Мы оба вытянулись на наших матрасах.

– Ненавижу эту бесконечную езду, эту жару, машины, в которых укачивает, эту еду, эту комнату.

Он и правда жаловался.

– Ну же, – сказал я. – Это наше приключение, наше испытание. Мы на передовой.

– Я все это ненавижу. Передать не могу насколько.

– Тогда зачем ты здесь?

– Сейчас в России довольно трудные времена, а здесь мне неплохо платят, и, ты знаешь, за тринадцать лет Камбоджа превратилась в мою вторую родину.

– То есть все-таки она тебе немного нравится?

– Иногда бывает терпимо, но, ты знаешь, моему сыну сейчас шесть. У нас есть домик в деревне и несколько яблонь…

Сергей немного подумал.

– А у тебя… у тебя же могла быть комфортная жизнь в Америке. Зачем тебе это все?

– Мне в Америке скучно. А здесь нескучно.

В 39 мне все еще было нечего терять, уезжая из США.

– Я скучаю по моей жене, – продолжил Сергей.

– А я скучаю по цельнозерновым хлебцам и моему горному велосипеду… Но здесь все на грани, и мы тоже. Здесь, товарищ, мы на острие бритвы.

– Так тебе это нравится?

– Кажется, цветочки закончились – ягодки впереди.

– То есть для тебя это всего лишь очередное приключение?

– Здесь я занимаюсь тем, что наполняет жизнь смыслом.

– Ты так думаешь?

– Увидим.

На этом разговор завершился.

На следующее утро мы вернулись в Баттамбанг, а оттуда – в Пномпень.

Я все еще жил в отеле “Рояль”. К отелю примыкал ресторан под открытым небом, представляющий собой около двадцати круглых бетонных столиков с зонтиками от солнца. Каждый вечер там устраивали дискотеку для вьетнамских проституток и похотливых иностранцев. Один раз я туда зашел. Леди в обтягивающих платьях и на высоких каблуках были профессионально красивы и экзотически привлекательны. Они сидели за столиками и поджидали пьяных, но прилично себя ведущих солдат ООН и гражданских, чтобы потанцевать с ними и, как они надеялись, пойти к ним домой. Я понял, что не выдержал бы и спустил все свои деньги, если бы выпил достаточно, чтобы почувствовать себя здесь комфортно. Туда я больше не вернулся. Однако почти каждый вечер какой-нибудь мужчина из работников отеля советовал мне привести к себе вьетнамку. Я так и не привел.

Я познакомился с другими иностранками, которые проститутками не были, – с секретаршами и администраторами ООН низшего ранга (все более высокие посты были заняты мужчинами). Вскоре у меня сложилось ощущение, что все женщины под сорок, не нашедшие “того единственного”, приехали в Камбоджу, так что у нас было много общего. Им хотелось рассказать мне о своей карьере или других интересных вещах – наподобие того, каково это работать в штабе ООН в Нью-Йорке. Одна из них спросила, не хотел бы я отправиться с ней на экскурсию по городу. Я согласился, и в следующее воскресенье мы съездили в несколько мест на грузовике ООН. Я сказал ей, что еще как-нибудь заеду, но почему-то у меня не нашлось времени.

Каждый день я ездил на работу на мототакси. Сначала мне нужно было объяснять толпе водителей мотоциклов, которые ждали у ворот “Рояля”, где был наш офис, но через несколько дней они все уже знали. Мне просто надо было выбежать из отеля, прыгнуть на заднее сиденье мотоцикла – и все. Ощущение в толпе мотоциклистов на забитой дороге немного пугало: будто ты муравей в огромном потоке муравьев. Иногда я дотрагивался до руки пассажира на соседнем мототакси, чтобы напомнить ему или ей, что вот-вот произойдет контакт между их ножным стартером и моими спицами. Иногда мне приходилось отталкивать наш мотоцикл от подсекающей машины. К моменту прибытия на работу я чувствовал себя всемогущим.

Я продолжал есть с водителями рикш, соотношение цены-качества было очень приличным. Обычный придорожный ресторан состоял из пяти-шести алюминиевых кастрюль, стоящих на низком столике. В одной кастрюле парился белый рис, в остальных кипели супы – овощные, рыбные и мясные. Всегда присутствовал свиной жир. Со скамеек водителям были видны их рикши, за которыми они наблюдали, наслаждаясь едой. Повара и водители всегда вели себя приветливо и дружелюбно, они изо всех сил старались, чтобы мне было комфортно, и иногда заводили со мной философский разговор, который включал в себя стискивание моего колена и смех над своими же собственными шутками, ни одну из которых я не понимал.

Через две недели после Батамбанга я поехал на последнюю выездную миссию.

Нам предстоит “Миссия невыполнима”: мы поедем туда, где невозможны радиоконтакты, где еще не ступала нога человека ООН – в самую дальнюю, захолустную и фактически неизведанную провинцию Прэахвихеа.

– Боже, Супермен, – сказал я Сергею. – Неужели это правда?

– Да, правда.

Сначала мы полетели в Сиемреап. Когда я пристегнулся в одном из брезентовых сидений, прикрученных вдоль борта самолета, мне стало весело от того, что я не в офисе, а опять в дороге с Сергеем, картографом, переводчиками и французским экипажем С160. Я засек время, чтобы узнать, столько до Сиемреапа. Если верить карте, он был чуть-чуть ближе, чем Баттамбанг. И действительно, мы приземлились через сорок, а не сорок пять минут. Только вот была одна проблема: мы приземлились в Баттамбанге.

– Ничего страшного, – сказал нам французский экипаж. – Через час вылетаем в Сиемреап.

Пока мы ждали, австралийские солдаты-миротворцы, прибывшие сюда с нами, распаковали свое снаряжение. У них были пластиковые винтовки такой меткости, что “можно засадить парню пулю между глаз с четырехсот метров”. Все солдаты из Малайзии и Индонезии также захотели продемонстрировать свое оружие. По словам австралийцев, ООН не исключала “риска значительных потерь” для поддержания мира, и было похоже, что солдаты серьезно настроены. Через час, когда уже стало проходить ощущение “почти-началась-воздушная-болезнь”, мы вылетели в Сиемреап.

В ООН верили в то, что почти 20 % сельской местности в Камбодже остается под контролем красных кхмеров и что почти все эти места находятся в Северной Камбодже. Возможно, это объясняет, почему мы летели так низко – почти над самыми верхушками деревьев. Мы наслаждались полетом. Поскольку нас осталось в самолете всего семеро, экипаж разрешил нам вставать и рассматривать в иллюминаторы поля и леса внизу. Несколько раз стаи красивых белых птиц пролетали под нами.

На этот раз мы приземлились в Сиемреапе.

Сиемреап – это духовный центр Камбоджи, родина одного из самых величественных религиозных памятников в мире, Ангкора Вата. Все камбоджийцы заявляют, что хотят посетить Ангкор Ват прежде, чем умрут, но большинство так до него и не добираются. Это место считается настолько священным, что даже красные кхмеры его не тронули. Это одна из главных достопримечательностей Камбоджи, привлекающая толпы туристов, не случайно в аэропорту такой большой зал ожидания.

Нас встретил британский офицер военной связи, майор Льюис. Он сказал, что попытался организовать для нас поездку в пункт конечного назначения – столицу провинции Прэахвихеа, Тбенгмеантьей, но ни от кого не смог добиться, где это или как связаться с местными жителями.