Занятия вела тетя Валя. Она давно занималась славянскими языками, и чешский был ее третий по счету язык. Учили язык люди самые разнообразные – кто-то собирался переехать в Чехию, кто-то для общего развития, кто-то от скуки, как я, а кто-то по принуждению – рядом со мной сидела совсем молодая девочка, симпатичная и светленькая. Перед началом занятий заполняли анкету, она сидела рядом и заполняла прямо передо мной – и оказалась на десять лет младше меня… В первый раз в жизни я почувствовал себя старым. Это меня неприятно поразило, и я ее разглядывал уже скорее с удивлением, чем с восхищением – надо же. Десять лет… А на улице я бы легко подошел с ней познакомиться, такой она казалась взрослой. В нашей группе был бывший пограничник, зачем-то занявшийся языком, была пожилая женщина, собравшаяся в Прагу, были брат с сестрой, талантливые художники, развивающие себя… И только мне было непонятно, что же я здесь делаю. Где-то на втором занятии энтузиазм мой иссяк, а ближе к Новому году, спустя месяц занятий, я уже подумывал, как бы сбежать оттуда. Занятия были интересные, но я четко понял, что чешский язык мне не нужен – как-то вдруг это пришло мне в голову. Тем временем в кружке родилась идея – отметить католическое Рождество. Ведь чехи католики. А мы их язык учим. Повод есть.
Все принесли на занятие что-то вкусное, к тому же ожидалась проверка – фонд, выдававший деньги на занятия, должен был прислать своего наблюдателя. Всем рекомендовали явиться, дабы не скомпрометировать преподавателя. Я, помнится, температурил, но пришел. Было интересно, как же это празднуют католическое Рождество. Все оказалось очень по-русски. Мы принесли разные припасы – пироги, соки, пирожные. Наблюдатель не появился, но все прошло очень мило. Людей было много, и тетя Валя, для увеличения численности присутствующих, даже привела Вареньку, аккуратную и высокую девушку лет пятнадцати. Как она изменилась с тех пор, когда я в последний раз видел ее! Она сидела рядом с мамой, и по ее ответам было видно, что она хорошо знает язык. Мы читали кое-как, ошибаясь в ударениях и произношении, а она говорила чисто, но то и дело говорила: «Мама, можно я это читать не буду? Я не хочу!» Ага, капризная. Я постепенно к ней пригляделся. Точно, это была она, маленькая девочка в беленьком платье. Но где же ее было узнать теперь – в белом свитере, короткой юбке, и какой у нее был взгляд… Она мне не очень понравилась тогда, было в ней что-то ветреное и детское, но взгляд ее будто прожигал насквозь, и такая ясная чистота была в нем, такая родниковая свежесть, что я просто замирал, когда он останавливался на мне. Запал мне в душу этот взгляд, но когда мы вышли на улицу после занятий, я что-то спросил у нее, она отвечала как-то тихо, и мне показалось, что она совсем дикая и нелюдимая… Да еще капризная… Я тогда как раз пробовал писать повесть, подбирал всякие выражения, описывая главную героиню, и как в тон оказался этот взгляд! Когда я явился домой, засел за компьютер, и уже главный герой мысленно обращался к ней, этот взгляд терзал его, вдохновлял, давал ему силы. Написав этот фрагмент, я забыл о девушке. Точнее сказать, я и не помнил о ней. Один взгляд меня взволновал, но теперь и его я отдал другому – этому счастливчику из повести. Он оценил, я надеюсь.
Прошло несколько лет. Аспирантура моя не заладилась – и тема была не моя, и лень съедала. И много всяких развлечений вдруг нагрянуло. В то лето мы увлекались турбазой. Целый месяц жили безвылазно за Волгой, купались, загорали, играли в пинг-понг. Приехали в город, как на большую землю с маленького острова. Все казалось занятным и интересным. В Доме художников как раз проходила выставка местной творительницы. И вот моя мама подводит ко мне девушку, и говорит: «А вот смотри, это Варюша, помнишь ее? Уже невеста!»
Она и вправду была красива, словно сошла с картинки в каком-нибудь удивительно-сказочном журнале, которые заполняют батареи газетных киосков. Темноволосая и стройная. Тетя Валя, проходя мимо нас, сказала:
– Ну теперь вы с Варюшей посмотрите картины!
– А ты, Варюша… – начал я.
– Не Варюша, – перебила она, – а Варя!
Ого, подумал я, характер. Мы уселись на стулья, под пейзажами художника, и разговорились. Она училась в старших классах, и болтали мы то ли об учебе, то ли о кино… И что-то такое приятное было в ней, что я раньше не чувствовал, и обаяние, и раскованность – красивая женщина сидела передо мной, совсем молодая, но уже женщина. Трепалась о своих одноклассницах: «Ну вот, она мне так и ответила. Ну, я на нее забила…» Отдельные фразы так и долетели до меня, хотя о чем речь шла в целом – вспомнить нет никакой возможности. Получилось как в категории «веселый треп» – безобидно и без особых последствий для памяти. Беседа протекала так живо, что я уже с беспокойством думал, что она может вот так просто закончиться. А мне хотелось продолжения, красок, хотелось вечерней набережной и прогулки под фонарями, но я решил не пугать ее дурацкими приглашениями в первый же вечер. Вот балбес! Был еще молод и не мог угадать, что встречи в первый вечер самые лучшие, самые верные – мои бы теперешние знания, да в прежнюю голову! Телефон она, разумеется, дала. Я, разумеется, позвонил. Первое, что смутило, – она не узнала меня. По своему обычному самомнению, я был уверен, что эти три дня, которые терпеливо выждал, она только обо мне и думает. Оказалось, забыла совершенно. Искренне обрадовалась, когда я ей наконец объяснил, кто я. Сказала, что странствует по торговому центру вместе с мамой. Что, конечно, с удовольствием со мной встретится, но только не сегодня. И не завтра. А послезавтра она уезжает в путешествие, будут сплавляться на байдарках до самого Дона. Положив трубку, я почувствовал легкое огорчение. Все складывалось не совсем так, как я успел себе нарисовать в услужливом воображении. Она совершенно явственно от меня ускользала, и мне приходилось довольствоваться ролью ожидающего. Надо сказать, эта самая гнусная роль, которая только есть на свете. Я расстроился и позвонил своей давней подруге Свете, с которой у меня были вялотекущие отношения, которые я хотел разорвать, но не мог, а она могла, но не хотела. Так мы и жили с ней – не жених и не невеста, а так, что-то пополам с примесью. Ходили с ней в кафе, жевали попкорн в кинотеатрах, целовались на пустынных лавочках, но прекрасно знали, что вместе не будем, что это хоть и превосходно проведенное, но пустое, втуне потраченное время. Однако мелочность этих удобств, их привлекательная доступность не отторгала тогда мое сердце – я еще не был влюблен. Варя только слегка поцарапала мое самолюбие, не нанеся мне решающего удара, от которого ни я, ни сердце мое не смогло бы отправиться. Да и, сказать по правде, я был уверен, что никто на свете мне такого удара нанести не сможет. Мое самомнение стояло так крепко, я был уверен, что из всяких любовных ловушек выпутаюсь на раз, что устою перед мелким соблазном и не унижусь до тех падших примеров, когда мужчины совершенно теряют облик свой, пресмыкаясь перед женщиной, взалкав ее ласки, пусть даже и мимолетной, готовые продать не только состояние, но и душу свою в угоду любимому существу. Я себя чувствовал выше этого, потому не расстроился особенно, что новая пассия от меня укатила. Взамен была Света, взамен был занимательный фильм. Однако уже в самом кинотеатре, когда развернулась во весь экран картина, когда потушили огни, совершенно для меня неожиданно появился передо мной Варин взгляд, такой манящий и такой жестокий в своей ласке, что я едва на сиденье усидел. И досада, такая ярая, такая искренняя досада напала, что вот я сейчас здесь с совершенно посторонней девушкой, которая, верно, уже ждет от меня поцелуя, а Варя, милая Варя теперь смеется шуткам какого-нибудь развратника, который наверняка ее заприметил, развратники не пропускают таких девушек с легким пушком над верхней губой, с такой томительной родинкой на подбородке. Я ворочался в кресле и злился – Света ничего не могла понять. И когда вышли из кинотеатра, я самым неучтивым образом заявил, что у меня дела, что проводить ее не смогу, она, разумеется, обиделась, и когда я садился на маршрутку, чтобы лететь к Варе, увидел Свету на остановке – она, видимо, мерзла и куталась в свой тонкий плащик. Мне стало жаль ее, но новое чувство пересилило – я хлопнул дверью, и водитель погнал, с каждой минутой приближая меня к Варе, подгоняя неторопливое время.
