– Ненавижу! – кричала она вслед, заливаясь слезами.

Придя домой и собираясь забыться под Nightwish, я обнаружил, что посеял наушники. Видимо, выронил в потасовке с Юдиной. Хорошо хоть телефон на месте. Запрыгнул на кровать и завалился, не раздеваясь, в постель. Хотел уснуть до прихода Сержа. Но из дремотного бреда меня вырвал звук входящей смс-ки.

«Если ты меня бросишь – вскрою себе вены», – высветилось на экране.

Чёрт, малолетка чокнутая, на кой только связался с ней!

«Лучше сразу с крыши сигани, чтоб наверняка!» – ответил я и вырубил звук.

Проснулся я часов в одиннадцать утра. Дома было тихо, как в морге. Понял, что в школу уже нет смысла идти. Любопытно, чего меня Серж не разбудил? Выругался по поводу запятнанной кровью подушки. Встал, умылся-оделся, покурил, запихнул в глотку бутер и кофе, вышел.

Хотелось подышать свежестью и увидеть солнце. Вспомнил, что оставил телефон, но возвращаться не стал.

Прогуливался по жёлто-красной аллее, пялясь на верхушки кленов, сквозь листья которых пробивались слепящие солнечные лучи. Обожаю это место в такую пору. Оно всегда помогает справиться со скребущими на душе кошками. Тяжёлый влажный воздух был подобен глотку свободы. Жадно вдыхал его полной грудью, и становилось легче.

По дороге обратно встретил Малого с товарищем Диманом. Они что-то бурно обсуждали, но, завидев меня, заткнулись. Подвалил, поздоровались.

– Жек, ты в курсе? – обратился ко мне Малой.

– В курсе чего?

– Что Смирнова вены порезала…

Точняк. Наконец до меня допёрло, что Малявка – это сестра нашей первой отличницы. Стоп. Что?!

Я на миг выпал из реальности. Словно в чёрную дыру провалился. Снова обретя способность соображать, первым делом достал сигарету.

– Да ладно! – состроил невозмутимый вид и закурил.

– Ага, скорая приезжала, забрали. Говорят, это она из-за тебя…

Я наорал на них так, что Диман чуть на молекулы не рассыпался, а Малой побагровел от злости.

Смысл моих пламенных речей состоял в том, чтоб они не занимались навешиванием ярлыков и хомута на мою шею. И отклонения психики этой чокнутой – исключительно её личные неприятности.

– Ладно, мне пора, – засобирался «вдруг» Диман.

Малой не шевелился, видел, как он сжимает кулаки.

– Мы просто хотели предупредить, чтобы ты знал. Она записку оставила для тебя, меня попросили передать, – и он сунул мне в руку смятый листочек.

Интересно, кто это такой добренький? Хотят мне приписать доведение что ли? Я отмахнулся.

– Засунь себе знаешь куда…

Ещё немного и двинул бы…

– Жек, дурак, возьми! И будь осторожней, у неё брат старший…

– Да иди ты лесом! – психанул я и, нарочно задев Малого плечом, направился домой.

Как же меня всё бесило! Ещё пугать вздумали! Да мне сдохнуть не страшно! Только не нужно сваливать на меня. Чувство вины – тяжелейшее из всех. С этим я не мог справиться.

Дома выпустил пар, разнёс комнату, разбил телефон со всеми непрочитанными. Потом врубил на полную музыкальный центр и рухнул в постель.

Что творилось со мной, описать сложно. Будто бензопила внутренности крошила. Тяжёлые мысли пожирали мозг. Ссора с братом, разбитый нос Инки, выходка Малявки – в башке всё смешалось и взорвалось, как кусок тротила.

 «… блаженный свет в конце тоннеля – лишь товарняк, несущийся навстречу…» – повисли в воздухе слова знакомой песни.

Был хмурый ноябрьский вечер. Мы прятались от непогоды у Малого.

На вытертом велюре старенького дивана умещалось сразу три «центра тяжести»: мой, Катюхин и Оль-калеки.

Малой сидел по-турецки напротив нас, в руках его скулила гитара.

Я уткнулся носом в Катькин затылок, наслаждаясь приятным запахом золотистых локонов. Обнимал сзади, скрестив руки на её животе. Настроение было отличное. Днём мы ходили в парк, где от души побесились, швыряя друг в друга хрупкими комками первого снега. И пусть он до темноты растаял, зато успел раскрасить наши лица такими же чистыми светлыми улыбками.

Мне было хорошо с Катькой. И совсем уже не важно, что толкнуло меня прийти к ней тогда. Мы начали понимать друг друга. Она оказалась не такой уже безмозглой, как решил поначалу. Ей нравилась та же музыка, мы были словно на одной волне и не скучали даже наедине.

Эта Мелочь разбудила во мне чувства, о существовании которых я раньше и не подозревал. Нет, не любовь, конечно. На такое я вряд ли способен. Но до встреч с ней я не думал, что так приятно бывает просто валяться в обнимку, слушать музыку и чувствовать дыхание рядом. Какая-то романтическая чушь поселилась в моей башке.

– Как жаль, что каникулы кончились. Завтра в школу уже, – сокрушалась Катюха.

– Ох, да! Вообще неохота, – вторила Олька.

– Сейчас начнётся! Уроки, домашки, сплошной напряг…

Меня даже не раздражала их бестолковая щебетня. Походу, совсем плохой стал. Я только улыбался и тёрся щекой о её затылок.

– Мартын, ты что за котяра такой? Кать, смотри с ним поаккуратнее, – смеялась Оль-калека.

– Котик мой, – она ласково почесала за ухом.

Одна часть меня хотела бы возмутиться, но другая подавила этот вялый порыв, и я промолчал.

– Жека так изменился, ты его заколдовала, наверное. Не орёт совсем, не хамит. Что ты с ним сотворила, а?

– Что я с тобой сотворила? – Катька заглянула мне в лицо своими смеющимися глазёнками. Серыми, кстати, давно рассмотрел.

– Ничего особенного, просто носишь за пазухой куклу Вуду с иголкой в тряпичном сердце.

Они рассмеялись и начали развивать эту тему. Я слушал завывания Малого и упивался нежным ароматом её волос.

В школу мы пришли с братом вместе. Отношения наши наконец наладились, что заставляло улыбаться изнутри. Серёга всё ещё встречался с Инкой, но на эту тему мы не разговаривали больше. Последний раз – когда он съездил мне по лицу.

В тот день Серж вернулся со школы, а в нашу квартиру уже с полчаса тарабанили возмущённые громкой музыкой соседи. Он получил от них, а я от него. Не за погром, не за децибелы, а за её разбитый нос. Нажаловалась, засранка.

С ней же мы не общались. Совсем. Старались избегать даже взглядов.

Но после последнего урока нас оставили дежурить. Меня. И Инку. Вдвоём. Я, как обычно, отличился, умудрившись запулить грязным шариком жевачки училке прямо промеж глаз. Случайно, кстати. А Юдину наказали за хамство. Она дерзила учителям не хуже меня.

Нас напрягли делать генеральную уборку в кабинете. Серж хотел помочь, но сама Анна Ванна выдворила его за дверь. Нарушать сие священнодействие не позволялось никому. Нам предстояло искупить свою вину с помощью швабры и тряпки.

Когда историчка вышла, мы уставились друг на друга, словно злейшие враги.

– Я не собираюсь ничего драить. Каторжный труд в сферу моих интересов не входит, – вызывающе бросила Инна.

– Это твои проблемы. Когда Анна Ванна будет делать тебе трепанацию черепа, я с удовольствием помогу ей держать коловорот.

Я сидел на учительском столе и крутил в пальцах сигарету. Хотелось покурить, но не решался сделать это в кабинете.

– А сам чего расселся?! Давай, превращайся из обезьяны в человека, – она метнула в меня мокрую тряпку. – Тебе это необходимо!

Я схватил ту на лету и бумерангом отправил обратно. Прямо Юдиной в лицо.

– Ах ты!.. – она выругалась матом.

– Я себя и без того неплохо чувствую, а тебе бы не помешало размять суставы, а то в мумию превратишься ненароком.

Я был спокоен, но старался не смотреть ей в глаза. В эти чертовски манящие зелёные глазищи…

– Ладно…

Что-то подозрительно легко она сдалась. Насторожился.

Молча наблюдал, как она достаёт ведро, наливает воды и окунает туда тряпку. В этом не было бы ничего особенного, если бы не её обтягивающая чёрная юбчонка. Она и без того больше походила на набедренную повязку. А когда роковая красотка наклонялась, так и вовсе задиралась по самый не балуй. От такого зрелища я сильно занервничал, бросило в жар. Напряжение ниже пояса приковало меня на месте.