Лучший знаток первичников…

Разумная, но замкнутая на себя раса заполняла даже сны Хенка. Иногда он видел такие сны, о содержании которых не мог рассказать даже брату. Зато из нескольких специалистов Всеобщей энциклопедии, выразивших желание взять на себя дальний поиск, связанный с изучением протозид, предпочтение было отдано именно Хенку. Он подозревал, что какую-то роль в этом сыграла трагическая гибель его брата Роули, там, в глубинах Крайнего сектора. Подразумевалось, что будущие наблюдения Хенка внесут ясность в один из самых сложных отделов Всеобщей энциклопедии. Подразумевалось, что будущие наблюдения Хенка, как раньше наблюдения Роули, не только дополнят, но и перестроят этот отдел, все еще вносящий сумятицу в строго расчисленное здание звездной истории.

Параллельно делам во Всеобщей энциклопедии Хенк читал в Высшей школе курс космической палеофитологии. Этот курс определялся названием «Века и растения», но из встреч с Хенком слушатели выносили не просто понятие об эволюции растительных и квазирастительных земных и звездных форм, — Хенк не уставал указывать на расхождения, оказавшиеся роковыми для некоторых, теперь уже не существующих цивилизаций, на те поистине роковые узлы, с которых Разум, взрываясь, начинает строить вторую природу, отрываясь от своих естественных, предопределенных происхождением корней.

На Земле у Хенка было место, где он всегда чувствовал себя особенно хорошо.

Свайный домик, крошечное лесное озеро.

За озером, как рыжие облака, пылали осенние лиственницы, не закрывая собой Енисея. Еще дальше голубели горы…

Хенк водил студентов по саду, обращал их внимание на тот или иной куст, на запахи, на цвет, присущий только определенному кусту. Он, Хенк, в сущности, разбил самый северный сад роз, в котором белые шары древних, как сама история, Лун и благородные Галлики росли прямо на земляных грядках, а желтые и светлые дамасские розы, пережившие Римскую историю и последующие пятьдесят веков, оставались столь же упругими и свежими, как во времена Цезарей. Хенк по-детски гордился зеленоватыми чайными, аромат которых и впрямь напоминал крепкий чайный букет, карамзиновыми Дюк де Монпасье, огненно-алыми Амулетами. Он любил редкие бархатистые, с розовым ободком Кримсон Роули и всегда влажные, покрытые капельками нежной росы бутоны Арон Уор. Показывая свои розы, Хенк благоговейно поднимал глаза горе. Ему нравилось, что звезды и розы схожи.

Иногда Хенк подводил студентов к бревенчатому забору, отделяющему сад от пасеки. Здесь, у грядок, над которыми золотились Мадам Жюль Граверо, желтели буйные Маман Коте, лучились сквозь плотную кожистую листву блестящие, как бы покрытые восковым налетом, алые пернецианские, он непременно задерживался. Ведь там среди блеклых, как осень, Лидий и Сестер Калли, среди алых Гранд Гомбоджап белела привитая на простой шиповник самая обычная на вид парковая роза. Но она отнюдь не была обычной, над нею Хенк работал почти пятнадцать лет. Он не резал и не формировал куст, он просто помогал розе развиваться, разве лишь осенью снимал с веток листья, чтобы не привлекать к кустам внимания прожорливых северных мышей. Он берег розу не от холодов, он берег ее от жесткого северного солнца. Отзываясь на раннее весеннее тепло, верхняя часть куста могла торопливо пойти в рост, тогда как корневая система еще не проснулась. Со всем остальным куст справлялся сам.

Ни разу за пятнадцать лет Хенк не видел на цветах выведенной им розы ни одной крапинки, ни одного ободка. Она была чистой, как снег, и он с удовольствием выкашивал вокруг траву, даря розе покой. Он с удовольствием сидел рядом с нею, а когда, случалось, шел дождь, когда слезились темные окна, а листва берез обвисала страшно и сыро, он укрывал ее от дождя.

Роза не была безымянной.

Он назвал ее Роули — именем брата, звездного разведчика, трагически погибшего в районе катастрофического взрыва 5С16 — космического объекта, долго вызывавшего недоумение астрофизиков. Хенк не уставал верить, что однажды слухи о гибели брата будут опровергнуты, как это, пусть редко, но случалось. Хенк не уставал верить, что Роули жив, что он все еще там — вверху, в безднах Космоса.

Он долго не мог уснуть.

Туп как протозид. Темен как протозид. Жесток как протозид.

Он вспомнил брезгливую гримасу бармена Люке и холод, проглянувший во взгляде звездного перегонщика Ханса.

Туп, темен, жесток.

Арианцы, Цветочники, океан Бюрге — они, наверное, имели право так говорить, но почему так говорят земляне?

Хенк улыбнулся.

Он разрушит стереотипы.

Протянув руку (в комнате было темно), он взял со стола коробку с кристаллами памяти. Крошечный проектор заработал сам — от тепла ладони.

Счетчик стрекотал, как кузнечик.

Хенк удивился. Разве он не взял с собой кристалл «Протозиды»?

Не вставая, он включил внешний инфор и вышел на связь с Шу.

— Как у тебя? — спросил он, не скрывая радости.

— У меня хорошо, — ответила Шу своим непостижимым голосом. — Разрабатываю маршрут.

— Но этим занят Расчетчик Преобразователя.

— Я, конечно, не знала…

Хенк понял, что Шу обиделась. И быстро сказал:

— Я сам хотел просить тебя продублировать работу Расчетчика.

Шу все поняла. Уже другим голосом она спросила:

— Как у тебя?

Хенк вздохнул. Он все еще помнил лица Люке и Ханса.

— Шу, — спросил он. — Почему никто не любит протозид?

— Они вне сообщества, Хенк.

— Ну да… — протянул он. — Первичники… Истребители звезд…

— Не только. Они древние, Хенк. Они очень древние. Вспомни, как человек относится к тем, кто намного старше его — к мокрицам, к змеям, к членистоногим. А протозиды еще древнее, Хенк. Они очень древние.

Он кивнул.

— Хочешь спросить еще что-нибудь?

— Да.

Он помолчал.

— Кажется, я забыл на борту кристалл «Протозиды».

— Ты его не забыл, Хенк.

— Но его нет в коробке.

— Его действительно нет в коробке, Хенк.

— Почему?

Шу промолчала.

— Почему, Шу?

— Кристалл «Протозиды» подлежит просмотру лишь на Земле.

— С чего ты это взяла?

Шу не ответила. Но он знал, что Шу ничего не делает просто так. Он уважал мнение Шу. И еще он знал, что сколько бы он сейчас ни спрашивал, она ничего не скажет.

Еще какое-то время он смотрел на потемневший, вдруг отключившийся экран. Он был сбит с толку. Он даже почувствовал неясную тревогу.

Впрочем, его все равно не оставляла радость: он на Симме, он почти среди людей.

Он не сразу понял, кто может стучать в его дверь на борту «Лайман альфы». А если и стучат, почему стучавшему не ответит Шу?

Ах да!

Он на Симме!

Не поднимаясь, Хенк ткнул пальцем в переключатель инфора.

«Это гости».

— Кто они? — Хенк еще не хотел вставать.

«Они хотят все объяснить сами».

— В любом случае им придется подождать…

— Прости, Хенк, но у нас мало времени.

На вспыхнувшем экране появилось чье-то смуглое лицо, несомненно чем-то удрученное.

— Вы слышали мои слова? — удивился Хенк.

— Ты забыл отключить внешний инфор.

Хенк поднялся.

Принимая душ, он внимательно присматривался к гостям — он видел их на экране инфора. Два человека (или оберона), они вошли в комнату и остановились у окна, будто их интересовал не Хенк, а всего лишь ржавый дикий пейзаж утренней Симмы.

Несколько запоздало Хенк предложил:

— Садитесь.

И вышел из душевой, затягивая пояс халата.

— Извини, Хенк, — сказал смуглолицый, видимо старший в группе.

Его пронзительные голубые глаза смотрели прямо на Хенка. Слишком широко поставленные, они действительно смотрели холодно и пронзительно, тем не менее Хенку он понравился больше, чем его спутник — печальный красавчик, как бы равнодушный ко всему происходящему. Печальный красавчик так и не отошел от окна, что-то внимательно рассматривая на поле. Голубые куртки обоих украшал отчетливый белый круг с молнией и звездой в центре — официальный знак звездного Патруля.