– Если сзади присоседиться? Так, Кот?

– Точно! Тогда сам себе местами напоминаешь палец в резиновой перчатке. Она мне мазок из простаты как раз, будучи в такой, и брала. После этого, я ее интуитивно побаивался, но в принципе доверял. Пока на Новый год они с подругой не вспомнили, как раньше по пьяни пускались во все тяжкие…

Медики еще называются – нажрались в хлам и, чтобы перед местными не отсвечивать поехали в соседний город за приключениями. К курсантам танкового. И так им эта групповуха понравилась, что гоняли туда еще несколько лет. Пока училище не разогнали. О-о, думаю, намек понял. Какая ж веселая у девчонок жизнь! И, наверное, мне с вами не по пути. Мало ли еще не разогнанных… заведений. Что-то я, хоть и не брезглив, но… не на помойке свой хрен нашел.

– Не ссы, Котяра, в военных училищах тогда за здоровьем следили, – сказал Чапа. – А вот страшных и толстых… этих вообще следует опасаться! У меня году в девяносто шестом был один… бегемотик. С параллельного класса. На вечере встречи нахлопались с товарищами по дортуарам до потери чувств, припозднились. Все приличные девки к тому времени, видать, давно разбежались. Остались… те, кто остались. Я даже такси не помнил. Три дня в синей яме. Ладно, хоть три – мог и на неделю… Меня уж чуть в розыск не объявили, никто ж ничего не видел, никто ничего не помнил. А я куклой валяюсь в частном секторе, в домике с печкой. На отшибе. Ни телефона, ни людей. Одни сугробы. Она одна жила. Голодная, хуле, уволокла меня как добычу в норку. Взяла, сука, заранее отгулы, и – вперёд!

Только очухаюсь, глаза открою, а она уже сосёт. На вторые сутки даже что-то начало получаться. А может раньше. У меня там все поперепуталось. День-ночь, сон-явь. Жрать нечего, хлеб да майонез, даже картошку – и то только раз пожарила. Может от нищеты, может от жадности. А может и просто не хотела, чтоб я протрезвел – сбегу ведь. Говорю ей, мол, ты, мартышка, принеси водички, а она мне браги. И опять под одеяло лезет. С той поры ненавижу эти железные койки с сеткой до пола и стежёные тяжеленные одеяла. Как в гамаке. А потом на пол с ней ляжешь, а там сквозняки.

У неё ж реально подсвистывало на этой почве, как я понял. Посмотрит чего-то в какой-то книжке, потом ко мне лезет, давай, мол, так, а потом вот так. Глазки – буравчиком и складки жира по бокам – шлёп-шлеп!

Спрятала одежду, мол, в стирку, заблёвана вся, ходи в моем халате. Ага! Конечно! На третий день замотался в покрывало, пошел в уборную, мол, надоело в ведро ходить. Пуховик еле нашел в сарайке, под хламом. Замерз. Зато отошёл немного.

Смех, конечно, но меня тогда на измену пробило – а вдруг она меня вообще уморит, а потом закопает нахрен, или собаке скормит. Удрал, не заходя в дом. На остановке уже нормально оделся.

– Ничего не подцепил? – спросил Бонда. – А то всякое бывает. Она ж явно не с танкового.

– Да нет, вроде…

– Так да? Или нет? Как то ты неоднозначно выражаешься. Или вроде – это «в роте»?

– В роте непорядок? Во рту? Знаю я этот анекдот. Не могу ничего уверенно заявить – я тогда почти сразу уехал, так скажем, в командировку. А там простыл, сидел на антибиотиках, если что и было, так все одним фронтом смело. Но думаю – вряд ли. Она так-то скромная была. Хорошистка.

– Удовлетворительница, блин! – засмеялся Глобус. – Ты, Чапа складно все рассказываешь, интересно. Скажи уж тогда, на спине-то у тебя с той командировочной простуды следы, или она тебя так когтями расцарапала?

– Ага, точняк, там прямо как чужой вырывался. Ничего не скажешь, а Чапа? – присоединились другие.

– Чужие здесь не ходят, – сплюнул Чапа, – только свои. Правда, ведь, Чечен?

– Отчепись, балаболка, – зло ответил Чечен. – Я все девяностые работал в Нижневартовске. Так что в моём зиндане круче папоротника-орляка никаких продуктов не водилось. И служил я… еще при Язове.

– Тут половина таких, Чечен, включая меня, – сказал Бонда, – так что угомонись. А про живность тема вечная. Вспомнилось кстати… Молодежь, аллё, прислушайтесь! Может не всем вам яйца оторвет, вдруг по жизни пригодится…

Шучу, шучу, что с лица-то взбледнули? У тебя, Гриня, вообще гарем будет, только успевай зарабатывать. Ладно, слушайте. У нас в армии на подсобном хозяйстве были два деревенских гнома. Со Свердловской области. Один конюх, другой – свинарь. Подсобное было далеко, в глухой деревне. В расположение эти черти только на выходные возвращались. Страшно переживая по своим свинкам и лошадкам. Еще бы, там снег квадратным делать не надо, и сечку на воде жрать незачем. И никто не орет, не обижает. А можно пить вкусную бражку, есть белый хлеб без нормы и регулярно пороть местных служащих СА – озабоченных чумазых удмурток неопределенного возраста. Которые тоже… мелкие и вонючие. Оттуда, с подсобного, нам и привезли в казарму… зверей. У конюха чуть ли трусы не шевелились. Весь керосин с летучих мышей ушел на профилактику. Я с дежурства вернулся, зашел в казарму – вонища! Бойцы бегают туда-сюда, ну это как раз нормально, только все какие-то… по-особенному возбужденные. В умывальнике раскорячившись, стоит голый солдат в одних тапках и выбривает себе пах.

Тогда-то я и узнал новости. Тут же поступило предложение пойти в кубрик третьего взвода, чтобы посмотреть на героев дня и их фауну. Я подумал. А в армии тогда думать надо было демонстрируя процесс, то есть с паузой и соответствующими переживаниями на лице. Чтобы не прослыть несерьезным человеком. Подумал, и отказался. Я был наслышан про прыгающих блох. А повадки лобковых вшей мне незнакомы. И сам я не настолько любопытен. Товарищи мои придерживались того же мнения. Еще мы решили не сдавать нижнее белье по субботам, а стирать самостоятельно. А то мало ли чьё потом достанется. А доверия прачечной мало. И гладили всё особенно тщательно. Раза на три. Брить тестикулы не стали – стрёмно. И на авось.

Ротный потешался на построениях. «Что, – говорит, – нашли себе бабушек? А если такая от счастья помрет, что ты делать будешь? Пять нарядов, каждому!» Нас бы убил, а с этих клоунов что взять. На них посмотришь, уже смешно. Представь – два Швейка, метр с кепкой каждый, рябые, рыхлые, пэша складками, шапка как у почтальона Печкина. Позор Советской Армии! Но ведь – гусары!

– А что ты от меня хочешь, я ведь, по сути, обычный человек? Откуда я могу всё знать. Я и не стремился. Представь, что тебя просят рассказать, где ты был и что делал много-много лет назад. И что тогда творилось в мире. Примерно-то ты помнишь многое, что-то, конечно, и в деталях, но… Возможны пробелы. Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Жизнь иногда была такая, что… стоило навсегда забыть. Понять же, запомнить, чтобы сделать запоздалые выводы… не хотелось. Думалось – летим, как на сломанной карусели. На бешеной карусели – скорей бы все закончилось. Тогда уже можно будет выдохнуть и открыть глаза. Начать дышать и всматриваться.

Я могу рассказать только про то, что я видел, о чем слышал и… что помню. Ну, могу еще немного приврать, хе-хе, уж больно у вас морды забавные. Сурьёзные такие!

Скажи вам, что будут звездолеты летать и мир во всем мире, вы тут же поверите, а расскажешь, как Союз развалился, про брат на брата… или про то, что жигули можно будет купить с одной зарплаты… так всё… Сказочник! Ну и что? Чисто дети! Так что… можно я буду говорить то, что считаю нужным? Благодарствую. А вы уже сами делайте выводы.

Почему не стремился? Что «не стремился»? А, ну да, у вас же это приветствуется. Киножурнал «Хочу всё знать»! Да, хотели. Всё знать, всё уметь. И образование у нас шло хорошее. Всеобъемлющее. Я сравнивал потом правильное образование с ёлкой. Школа, семья, книги, фильмы… короче, правильная почва дала возможность вырастить крепкие корни, ствол, основные ветви. Дополнительное специальное образование – мелкие ветки и иголки. Согласно полученным профессиональным навыкам. У кого крона погуще, у кого пожиже. Но красивое дерево получается. Ровное. Игрушки и гирлянды каждый сам навесит. И таких – большинство. На окраинах и в гнилых местах, типа Москвы, поменьше. Там конечно покривее. А так – нормально. И есть чем гордиться, несмотря, как говорится, на!