– Не знаю. Зимы тёплые пошли. У всех печки. Кирпич тачками возят, глину. Дрова с машин. Уже неколотые теперь. Я видел у себя во дворе. У всех из форточек фанерки, железом обитые и трубы торчат. Одну комнату греют и все. Поликарбонат вместо стекол, плёнка. Сетки пенят. Генераторы тарахтят. Горючка продается свободно. Понятно, соляры больше. Недорого, кстати, по сравнению с нами. Нормально там всё, никто кошек не ест. Детей полно. Большинство решило, что всё затухает.

– Это я каждый день слышу. Но только так не бывает. Бывает – не так!

Бонда вспомнил, как проходило то злополучное совещание в городе. В «Арктике». Точнее, в бывшей «Арктике», год назад её отжал у хозяина кто-то из сочувствующих. Активно сочувствующих. И переименовал, в соответствии с собственными вкусами, в «У Демона». Правильно – с ударением на второй слог. Говорят, что подразумевалось «У Димо́на», но ни заказчик вывески, ни исполнитель Гёте не читали, да и вообще похоже не читали. И вышло так. Впрочем, и не заморачивался никто по этому поводу.

Стоял тёплый вечер, было солнечно и тихо. Ходырев открыл тяжелую дверь. Вой шансона, морганье стробоскопов и плотность запахов на мгновение поразили Бонду контрастом с пыльной и спокойной улицей. Несмотря на ранний час, заведение кишело людьми. Преимущественно в форме различных расцветок. Почти у каждого на груди блестели разномастные медальки и значки, именуемые орденами кого-то и чего-то там. Лоснящиеся и грузные обладатели наград полулежали на красных диванчиках, на низких столиках между нарезками и бухлом валялись портупеи. У многих на боковинах или коленях сидели официантки-консуматорши в стрингах и кокетливых передничках. Несколько таких же вяло танцевали в здоровенной клетке, подсвеченной плавно меняющими цвет светодиодами. Второй этаж был традиционно разбит под «гостиницу» с почасовой оплатой.

Ходырев уверенно прошел через зал и кухню. Засунул голову в какую-то обитую жёлтой кожей дверь, спросил: «Можно?», и махнул Бонде и Наглеру. Двоих из трёх, находящихся в комнате мужчин, Бонда знал. Третий, высокий кудрявый молодой человек откровенно сутенёрской наружности, вяло пожал ему руку и представился: «Марк».

– Немарк, – отвечал Бонда. Знакомые ему мужчины переглянулись и улыбнулись, как ощерились. Ходырев засуетился: «Саша, сейчас не время и не место шутить, мы здесь как раз из-за Марка Валентиновича».

– А я думал, как раз самое время, – махнул Бонда головой в сторону общего зала. – Мы чего, бухать не будем? А то что-то, – он вспоминал слово, – сушняк не по-детски давит, а у вас стол пустой. Казачки-то, вон, уже какую-то Любу зовут!

– Это он шутит, – включился Наглер, – стресс. У нас сухой закон. Самогонщиков и пьяных наказываем жестко.

– Да мне похую, – сказал Марк, – на ваши обычаи. Объясните, что у вас по станции и по Поляковке. Причины срыва. Я это от вас хочу услышать.

Ближайшая гауптвахта была гарнизонной, на Малиновой горе. Ехать несколько часов, куча бумаг, позор командованию части, допустившему бардак. В армии было принято мусор из избы не выносить. Поэтому солдат старались наказывать на месте.

Узкое, полтора на три метра, помещение на территории ОГМ[21] подходило на роль карцера идеально. Железная дверь закрывалась снаружи, окон не было. Под высоким потолком горела тусклая электрическая лампочка в чёрном эбонитовом патроне. Темно-зелёные, частично оштукатуренные, исписанные многочисленными разновозрастными «ДМБ» стены, вялые мухи разных калибров. Пауки и еще какие-то страшные, быстро передвигающиеся, похожие на мутировавших гусениц насекомые. Больше ничего. Ни мебели, ни полок, ни-чего! Следует отметить, что там было относительно тепло даже зимой – всё огромное здание питалось от пристроенной котельной-витка, а тут ещё и полуподвал.

И все бы было не так страшно, чего там – лёг на пол, да спи. Ну, ещё уши забить чем-нибудь типа скомканной газеты и лицо платком или пилоткой от этой живности и света. Но, как бы не так – на полу сантиметров на десять – двадцать стояла вода. Вперемешку с мочой наказанных. Никто не караулил, никто не водил в туалет. Ничего вообще не было! У нас была почти идеальная часть. Даже о самом существовании этой весёлой комнаты ходили легенды, и не все в них верили. А тот, кто знал точно, предпочитал такие разговоры пресекать. Перед тем как выпустить провинившегося солдата, закрывший его офицер проводил соответствующую беседу. Следовало повиниться, сказать, что всё. Точно всё, никогда больше! Очень плохо было, товарищ капитан, больше не хочу тут сидеть! Никто не узнает, да, конечно. На работах был, за пределами, конечно, всё, я понял, выпускайте, не повторится!

В первый раз Бонда просидел, точнее, простоял там два часа, и они показались ему адом. Через восемь месяцев он пробыл там уже десять часов, но сумел подготовиться, и было легче.

Ожидая последствий своего проступка, он накануне приволок под дверь пару снарядных ящиков, которые валялись по хозтерритории повсеместно и находили применение самым неожиданным образом – в виде настенных шкафчиков, мест для хранения, столов, лавок и прочего, вплоть до источника дров. Он аккуратно поставил их один на другой, набив ломом кирпича и укупоркой, т. е. фигурными обрезками толстых досок, ложементами, располагаемыми внутри ящиков для жесткого размещения снарядов и сопутствующих элементов.

Ящики стояли аккуратно рядом с дверью, а значит, появились неслучайно, по какому-то делу. Мало ли. Может проводку чинить собрались, или белить где-то. Стремянок-то нет. И никто внимания не обратил, да и место было непроходное – сам коридор, где находился карцер, запирался на такой же навесной замок. Но ключи у Бонды имелись, взял на десять минут у сослуживца-сварщика. Тот – ещё у кого-то из своих огээмовских. Отдавая, посмотрел внимательно и специально предупредил – не подставь меня!

Проникнув в нужный коридор, Бонда сломал навесной замок карцера, но сломал аккуратно: открыл ключом и загнул бородком внутренний зацеп. Внешне всё цело, но повесишь, а дужка не фиксируется. Как будто от старости и сырости внутри Что-то лопнуло.

– Ну что, Бондаренко, готов… стойко переносить тяготы и лишения воинской службы? – весело, с какими-то садисткими нотками, пропел капитан.

– Никак нет, товарищ капитан, это как-то несправедливо, – заблажил Бондаренко, глядя на его руки и замок. – Можно ж было просто два по пять нарядов и всё! Я ж не настолько сволочь, чтобы тут гнить!

– Ты в нарядах будешь балду пинать около тумбочки, да спать в сушилке, а народ на минус тридцати снаряды таскать, – ротный повертел в руках сломанный замок, сплюнул, и продолжил: – А мне надо, чтоб ты прочувствовал! Короче, стой здесь, в коридоре, жди меня! Сдвинешься с места – просидишь тут до понедельника!

Бонда слышал, что раньше такое не было редкостью. Злодеи могли сидеть неделями, периодически их коллективно били любители бить злодеев и не только. Но признавалось, что это всё же лучше дисбата. Тем более, что после дембеля можно было приехать с товарищами в посёлок и выцепить офицера-садиста. Только некоторым мстителям следовало дождаться ухода на дембель своей молодежи. Иначе, могла получиться ситуация, аналогичная произошедшей год назад, когда Бонда был еще духом.

Ротный тогда вызвал в канцелярию сержантов, и через некоторое время те аккуратно провели беседу со своим призывом. Вечером все старослужащие куда-то пропали, а вернулись часа через два, трезвые, но донельзя счастливые. Позднее Бонда узнал, что в поселок приехал с соаульниками какой-то легендарный бешеный чурка, который беспредельничал тут год с лишним назад и дембельнулся задолго до призыва Бонды. Как с такими персонажами и бывает, произошло это 31 декабря, в 23:59, пинком под зад, с выпотрошенным дипломатом и изрезанной парадкой, густо расшитой аксельбантами. Патруль, встретивший его наутро в поселке, с удовольствием добавил люлей. Что охладило чуркин пыл и желание подзависнуть на пару дней, дабы поквитаться с так унизившими его офицерами.