– Это я сделаю при первой возможности, – заявил коварный Агвара старейшинам, потребовавшим у него отчета.

Франческа была поручена заботам Шеботы – знахарки, пользовавшейся в племени большим авторитетом, но всецело подпавшей под влияние Агвары. Не осмеливаясь взять пленницу в свое тольдо, молодой вождь рассчитывал, что время и Шебота поработают на него.

Времени, по его расчетам, было сколько угодно. Кто мог выследить похитителей Франчески и освободить ее? Отец девушки убит; ее мать, брата и Чиприано, соперника Агвары, ждет участь худшая, чем смерть. Руфино Вальдец перед отъездом проболтался о своих намерениях, и возможно, что сеньора Гальбергер с уцелевшими членами семьи находится сейчас на пути в Парагвай под конвоем. «Прекрасная добыча, – думал молодой вождь, – от меня не ускользнет. Надо воздерживаться от грубого насилия, чтоб не навлечь на себя гнев племени». Любимый молодежью, Агвара не пользовался достаточным уважением старейшин и вынужден был считаться с общественным мнением. Плохо ему придется, если народ узнает правду. Сопровождавшие его молодые индейцы пока что молчат в интересах своей безопасности, но некоторые обстоятельства уже всплыли в искаженном виде на свет, явно опорочивая молодого кацика. С каждым часом улик становилось больше, и росло недовольство среди почтенных старых индейцев – друзей Нарагваны. Белые друзья отца осиротели по вине Агвары. Начались под сурдинку толки о необходимости расследовать убийство Гальбергера и сообщить о нем в Парагвай. Тобасы, заключившие мирный договор с диктатором, смело могли предъявить ему обвинение в не достойных для парагвайского уполномоченного действиях.

Кацик знал о глухой молве, и его мысли о завтрашних наслаждениях омрачались страхом за будущее. Необузданная страсть завела его в опасный тупик. Назревавшая буря могла лишить его прав кацика.

Над пленницей также повисла опасность, хотя и другого рода: ей грозила ревность.

Франческу ревновала к Агваре индеянка Насена, дочь вождя, уважаемого всеми не меньше Нарагваны. Отец ее, подобно кацику, спал непробудным сном на высоком помосте.

Насена – красавица с бронзовой кожей. На смуглых щеках пробивается яркий румянец. Андалузки, кичащиеся своей голубой кровью, не могли бы не завидовать красоте ее сложения.

В тот вечер она сидела на берегу озера, на срубленной пальме. Живописный наряд индеянки отражался в тихой воде.

Насена полонила сердце Агвары задолго до того, как он стал кациком. Голубые глаза белой девушки не успели его околдовать, когда он влюбился в нее. Она приглянулась ему еще девочкой. Индеянки расцветают рано.

Насена была единственной подругой сына Нарагваны, и он изменил ей! Другая будет женой вождя племени тобасов, а она…

Она вскочила с болезненным стоном. В голосе ее прозвучало такое отчаяние, как будто у нее раскололось сердце, но лицо оставалось напряженным и злобным, как у самки ягуара, раненной стрелой охотника.

– Дух вод! – воскликнула Насена, протягивая руки и запрокинув голову. – Услышь мою мольбу! Ответь мне! Станет ли она его женой?

Сердце подсказало ей ответ.

– Да! Да! Он привез ее, чтоб на ней жениться! Он лгал в совете старцев! Он – воплощенная ложь! Где его клятвы, произнесенные устами, целовавшими меня? Нарушены и попраны… Любовь отдана другой. Она станет его владычицей, а я буду прислуживать ей. Но этому не бывать. Нет, Дух вод. Лучше обручиться с тобой! Прими меня в свои объятия…

Кто мог бы подумать, что индеянке было всего пятнадцать лет?

– Почему не сейчас? – бормотала Насена. – Мне нечего ждать: я знаю все. Прыжок со скалы – и конец моим страданиям…

Молча глядела она на утес, нависший над озером. Сколько раз она во время купанья прыгала с него, стараясь вынырнуть подальше! Теперь она больше не вынырнет…

Лицо Насены вновь исказилось злобным упорством.

– Нет, Дух вод. Еще не время! Насена не боится. Дочери вождя тобасов смерть не страшна. Я успею призвать ее, но раньше – отомщу: пусть сначала погибнет предатель, а потом, Дух вод, ты возьмешь и меня. Отомстив, Насена не будет цепляться за жизнь.

Уронив голову на грудь, девушка застыла…

За ее спиной послышались шаги; она обернулась. К ней подходил высокий и мужественный юноша-индеец, судя по одежде, один из приближенных воинов вождя. Это был ее брат.

– Сестра, – сказал он, заглядывая ей в глаза, – ты чем-то огорчена. Я хотел бы знать – чем?

– Ошибаешься, – ответила девушка, притворяясь спокойной. – Я любовалась озером… Какой прекрасный вечер! Даже птицы ему радуются…

– Но ты разучилась радоваться, Насена. Я это заметил и знаю причину твоей печали…

Она вспыхнула, но промолчала.

– Я не требую объяснений; мне все ясно, кроме одного. Отвечай вполне искренно. Я спрашиваю тебя как брат, Насена.

Девушка пугливо на него покосилась.

– Что хочешь ты знать, Каолин? – спросила она.

– Он обесчестил тебя?

– Как мог ты это подумать? – крикнула она, покраснев до корней волос. – И это спрашивает брат! Насена не пережила бы позора… Если ты говоришь об Агваре, то знай: я любила его и люблю до сих пор. Он отвечал мне горячими клятвами. А теперь я убедилась, что он меня обманывал.

– Он посмеялся над тобой! – воскликнул в бешенстве Каолин. – Над моей сестрой, над дочерью вождя тобасов, равной ему по крови! Агвара раскается, и очень скоро. Время пока не настало, но час его пробьет. Довольно, Насена! Ни слова никому. Будь терпелива и жди. Клянусь, ты будешь отомщена.

Каолин ушел, оставив девушку на берегу озера.

Насена опустилась на пальмовый ствол и дала волю слезам.

Рыдания ее облегчили. Она подняла голову. В глазах ее засветилась надежда.

– А если я ошибаюсь? А вдруг он верен мне? Что, если я его оклеветала и толкнула Каолина на преступление, которое повлечет за собой кару и раскаяние? Как добраться до истины? Шебота знает все и расскажет мне. Я щедро ее вознагражу. Она обещала со мной встретиться сегодня ночью на холме. Поскорей бы узнать…

Насена не договорила, но чуть не сказала: «Горькую правду».

Искра надежды тлела и не могла разгореться в ее душе.

С последними лучами заходящего солнца трое всадников потихоньку выскользнули из пальмовой рощи и двинулись вперед, покинув умолкших птиц.

Было еще достаточно светло, чтобы ехать прямо на высокий холм, господствовавший над священным городом тобасов. За два-три часа они добрались до крутого ската возвышенности. Уже светила полная луна, и путники из осторожности подъехали к самому обрыву и укрылись в его черной тени. Оставаться здесь долго они не собирались. Надо было действовать.

Все еще не зная о смерти Нарагваны, Людвиг настаивал на немедленном въезде в становище, оно должно было быть недалеко: у подошвы холма путники набрели на широкую утоптанную дорогу – верный знак близости селения. Но Чиприано сомневался, можно ли открыто явиться к индейцам, а Гаспар, как и прежде, решительно возражал против такого плана.

– Вы боитесь потерять время, сеньор Людвиг, – говорил он, – но вспомните старую пословицу: «Кто спешит, приходит последним». Что выиграем мы, если теперь же въедем в город? Ночью все равно ничего не предпримешь. Индейцы рано встают и рано ложатся, так что, кроме собак, мы там никого не увидим. Каррамба! Нечего сказать, приятная будет встреча. На нас набросятся десятки голодных псов, и хорошо еще, если они не стащат нас с коней. Утром все будет по-другому: люди защитят нас. Но днем ли входить или ночью – во всяком случае, надо соблюсти осторожность. Не стоит появляться всем сразу, сначала пустим на разведку кого-нибудь одного, и пусть он нам скажет, что делается в городе. Да и кроме того, прежде чем соваться к индейцам, не мешает оглядеть их город. Мне кажется, он лежит по ту сторону холма. Почему не взобраться на плоскую вершину и не выждать рассвета? Мы как следует разглядим все улицы и освоимся с городом. Если ничего опасного мы не заметим, то смело явимся к тобасам. Очень возможно, нет оснований прятаться, но, во всяком случае, надо въехать днем.