В 1649–1652 гг. несколько походов в Приамурье совершил Хабаров, пополнив сведения об Амуре и его притоках, о жителях, населявших этот край. Хабаров составил «Чертеж реки Амур». По следам Хабарова на поселение в Приамурье отправлялись большие группы, иногда до нескольких сот человек. По «чертежам» русских первопроходцев в 60-е гг. XVII в. были составлены первые карты Сибири и Дальнего Востока.
Как и при Михаиле Романове, путешествия помогали включать в хозяйство новые земли и месторождения полезных ископаемых, пополнять казну за счет новых налогов. Вместе с тем путешествия приносили географические открытия и этнографические данные, таким образом расширяя представления русских людей о своей стране и народах, ее населяющих. Русские люди приобретали новое мироощущение жителей огромной и разнообразной страны.
Одним из свидетельств происходящих перемен может служить история развития уже упоминавшихся нами «Азбуковников». На протяжении столетий сначала рукописный, а затем печатный «Азбуковник» был одним из главных источников знаний для русского человека. В начале XVII в. содержание «Азбуковника» по-прежнему основывается на византийском и древнерусском литературном наследии XI–ХVI вв. (см. § 1.1). Из наук тривиума (грамматики, риторики, диалектики) делается исключение лишь для грамматики церковнославянского языка, науки квадривиума (арифметика, астрономия, музыка, геометрия) считались запрещенными («отреченными»). Во второй половине XVII в. содержание «Азбуковника» радикально обновляется за счет различных античных и средневековых источников. Помимо грамматики, в нем содержатся сведения из других «свободных мудростей», причем в наиболее занимательной форме. Арифметика, астрономия, музыка, геометрия поочередно выводятся в лицах, рассказывают о своем содержании и приносимой пользе. Особенно интересен еще один аспект изменения «Азбуковников». Как отмечает Милюков, «Азбуковник» «не только пропагандирует свободные науки среди публики: он стремится привести их в школу и для этого принимает форму школьной хрестоматии для чтения. К энциклопедии свободных знаний он присоединяет правила школьной дисциплины, составленные по образцу малороссийских школ XVII в. …«Азбуковник» еще раз подчеркивал необходимость высшей и средней школы для правильного удовлетворения наличной потребности в просвещении и для дальнейшего развития этой потребности в обществе» [125, с. 245].
Говоря о России XVII в., мы не можем обойти вниманием вопрос о влиянии на образование церковного раскола. Многие современники раскола видели его главную причину в невежестве народа и духовенства. Газский митрополит Паисий Лигарид писал: «Искал я корня сего духовного недуга [раскола] и в конце концов нашел два источника его: отсутствие народных училищ и недостаточность библиотек…» (цит. по [125, с. 215]). Он обращался к царю Алексею Михайловичу с увещанием создать училища греческого, латинского и церковнославянского языков для сохранения православной веры. С таким же призывом от имени восточных патриархов в 1666 г. обратился к царю Симеон Полоцкий.
На Соборе 1666–1667 гг., осудившем раскол, был поднят вопрос об учреждении училищ хотя бы для обучения духовенства, однако в решениях Собора об училищах даже не упоминалось. Исходя из установившегося порядка наследования духовных мест, Собор постановил: «Повелеваем, чтобы всякий священник детей своих научил грамоте. Пусть они будут достойны восприятия священства и наследуют церковь и церковное место, а не торгуют ими, предоставляя посвящаться во священство сельским невеждам, из которых иные даже и скота не умеют пасти, не то что людей. Отсюда и происходят в церкви Божией мятежи и расколы» (цит. по [125, с. 209–210]).
На Соборе был поставлен вопрос о создании высшей богословской школы. Потребность церковной и светской власти в организации среднего и особенно высшего богословского образования оказалась сильнее, чем забота об элементарном образовании духовенства, поскольку привычно считалось, что умениям читать и писать можно научиться и вне школы. С тем, что в Москве нужна высшая богословская школа, уже соглашались и ревнители старины. Возникли споры о том, какой должна быть «правильная школа», какой из языков (латинский или греческий) должен лечь в основу православного образования. Как подчеркивает Ключевский, «эти языки были тогда не просто разные грамматики и лексиконы, а разные системы образования, враждебные культуры, непримиримые миросозерцания. Латынь – это свободные учения, свобода взыскания, свобода исследования…; это науки, отвечающие и высшим духовным, и ежедневным житейским нуждам человека, а греческий язык – это священная философия, грамматика, риторика, диалектика, как служебные науки, вспомогательные средства для уразумения слова божия. Восторжествовали, разумеется, эллинисты» [94, т. 3, с. 315]. Эллинисты победили потому, что «латинство» по-прежнему ощущалось обществом опасным для православия, а западное влияние воспринималось как угроза древнерусской духовной традиции. Как мы скоро увидим, ревнители старины восторжествовали ненадолго.
В 1681 г. при московской типографии на Никольской улице было открыто училище с двумя классами: в одном изучали церковнославянский язык, в другом – греческий. Руководил училищем иеромонах Тимофей с двумя учителями греками. Сначала было принято 30 учеников разных сословий, а в 1686 г. в училище уже числилось 233 человека.
В 1687 г. в Заиконоспасском монастыре было открыто первое высшее учебное заведение – Эллино-славянская академия (с 1701 г. она называлась Славяно-латинской и лишь в 1775 г. получила обычно используемое название – Славяно-греко-латинская академия, в 1814 г. ее преобразовали в Московскую духовную академию и перевели в Троице-Сергиеву лавру).
Педагогическая деятельность Лихудов. Первыми преподавателями Эллино-славянской академии были греки – братья Иоаникий и Софроний Лихуды. Они получили хорошее европейское образование в университетах Венеции и Падуи. Иоанникий Лихуд преподавал в академии физику, Софроний – физику и логику. Основу обучения составляли сочинения Аристотеля и византийских философов Василия Великого и Иоанна Дамаскина. Академия была устроена по образцу Киево-Могилянской коллегии: в ней было четыре низших класса, два средних и два высших. В низших классах обучали чтению и письму на церковнославянском, греческом и латинском языках, основам арифметики, географии и истории, а также катехизису; в средних – поэтике и красноречию, в высших – философии и богословию. Учащиеся получали стипендию (около 10 руб. в год). Они могли пользоваться богатой монастырской библиотекой, в которой были религиозные, философские, исторические и художественные произведения античных и средневековых авторов. В библиотеке можно было найти даже философские произведения и научные трактаты Нового времени, в числе которых были «Разговоры запросто» Эразма Роттердамского, «О праве войны и мира» Гуго Гроция, «Государь» Макиавелли, труды Тихо Браге, Галилея и Декарта.
Братья Лихуды составили учебники по грамматике, риторике, математике, физике и другим дисциплинам, которые преподавались в академии. Видимо, их учебники не были оригинальными и питались идеями, почерпнутыми в Италии. Историк Славяно-греко-латинской академии критиковал «учебно-методические писания» ее преподавателей: «Писания их представляют одно и то же содержание, писаны в том же схоластическом духе, даже во многом сходятся между собой буквально. В основании было одно: книги Аристотеля и комментарии на них, составленные во множестве перипатетиками средних веков. Оставалось по строго определенному плану строить здание науки, и наставники не отступали от него в существенных пунктах. Они только разнообразили язык, переставляли трактаты с одного места на другое, что мы и видим во всех учебниках академии» (цит. по [108, с. 34]). Но создание и таких учебников было для России XVII в. огромным шагом вперед.
По уставу в академии могли учиться люди всех состояний, кроме крестьян и дворовых людей. На должности ректора и учителей допускались только русские и греки. В уставе было сказано о запрещении «держать домашних учителей иностранных языков, иметь в домах и читать латинские, польские, немецкие и другие еретические книги; за этим, как и за иноверной пропагандой среди православных, наблюдала академия, которая судила и обвиняемых в хуле на православную веру, за что виновные подвергались сожжению»{48}. Ключевский подводит итог: «Так продолжительные хлопоты о московском рассаднике свободных учений для всего православного Востока завершились церковно-полицейским учебным заведением, которое стало прообразом церковной школы. Поставленная на страже православия от всех европейских еретиков, без приготовительных школ академия не могла проникнуть своим просветительным влиянием в народную массу…» [94, т. 3, с. 316]. С.М. Соловьев{49} писал, что «академия уполномочивалась следить за движениями врагов православия и бить всполох при первой опасности; это была цитадель, которую хотели устроить для православной церкви при необходимости столкновения ее с иноверным Западом; это не училище только, это страшный трибунал…» [178, с. 73].
