— У меня нет ножа.

— Значит, вы перерезаете ее маникюрными ножницами?

Иван Платонович не отвечал, копошась внизу.

— Вы на удивление несообразительный, князь Андрей, — ответил он наконец через некоторое время. — Разумеется, у меня нет маникюрных ножниц, я же не женщина. Я перегрызаю веревку зубами. Собственно, почти перегрыз, совсем немного осталось, — вслед за этим последовала небольшая пауза, а затем слова прощания. — Если не смогли спасти мою дочь, спасите хотя бы человечество, князь Андрей.

— Господи, да что же вы сразу не сказали! — воскликнул я с состраданием. — Уже десять минут дурака валяли, а мне вас держи! Сейчас я вам пособлю, по-родственному.

С этими словами я уперся в скалу обеими ногами, освободил ножик и чиркнул по веревке, на которой висел Иван Платонович. Когда последнее веревочное волокно было перерезано, министр государственных имуществ устремился, вслед за остальными моими товарищами, к своей гибели.

Полностью освобожденный, я смог отползти от пропасти и сесть на снег, обратив лицо к сияющему на недостижимой высоте солнцу. Я потерял все, что у меня было: жену, ее горничную, которую я тоже любил, также любовницу и верного друга. Не говоря уже о тесте, с которым у меня были определенные трения. Однако, трения не привели к нашей взаимной гибели, а напротив, могли положить начало новой мужской дружбе. Но уже никогда не положат.

Что мне было теперь делать, одному, посреди заснеженной пустыни? Посреди этих гор, равнодушных к судьбе пяти людей, погибших в ледяных расщелинах? К тому, что погибшие не помогут мне спасти вселенную, в результате чего все эти горы будут расщеплены на отдельные молекулы такой катастрофой, о которой они не имеют малейшего представления? Стоит ли мне отдалять эту катастрофу? Не лучше ли положиться на судьбу и кинуться со скалы вниз, разделив безрадостную участь любимых женщин, родственников и остальных друзей?

Решив, что да — так будет лучше, — я поднялся на ноги, последний раз оглядел этот прекрасный и величественный мир вокруг себя и ринулся в зияющую подо мной пропасть. Словно кондор, обитатель горных вершин, воспарил я, раскинув руки, над скалами и пропастями, радуясь, что не остается у меня никаких забот и печалей, а остается лишь это ослепляющее чувство прекрасного, и оно будет последним чувством в моей беспутной и все-таки такой полнокровной жизни.

Пролетев несколько десятков — а может, сотен? — метров по воздуху, я окунулся в мягкий девственный снег и покатился по нему, поджав под себя ноги и прижав руки к туловищу, дабы продлить свою окончившуюся жизнь еще на пару мгновений.

Голова у меня закружилась от мельтешения снега и солнца, снега и солнца, снега и солнца. Я понимал, что практически умер, и все-таки не был мертв, поскольку, укутанный снегом, еще летел в свою окончательную ледяную могилу.

Я уже не понимал, что происходит со мной наяву, а что в смертном сне. Вероятно, это все-таки был смертный сон, потому что солнечный свет бил мне прямо в лицо, и на его фоне виднелось чье-то любящее лицо, спрашивающее меня Катькиным голосом:

— Андрей, ты жив? Ну, приходи же в себя.

— Андрэ! Андрэ! — произнес другой не менее любящий голос, на этот раз Люськин.

Я покачнулся и приподнял туловище. Я лежал на снегу. Меня обступили погибшие друзья, все до единого, и это было по-настоящему удивительно. Все улыбались — за исключением разве что Ивана Платоновича, который стоял ко мне спиной и отряхивался от снега.

Оказалось, что пропасть переходит в плавный снежный спуск, тянущийся до самого подножья горы. Утес, с которого мы сначала падали, а затем катились, находился очень высоко и немного сбоку: его отсюда не было видно, и докричаться не представлялось возможным.

Мы спаслись все, без исключения, и могли продолжать путешествие к таинственной солнечной дуге.

Григорий Орловский, вскоре после

После счастливого спасения — и не только спасения, но и изрядного сокращения пути, — путешественники вновь обвязались веревкой и продолжили опасный путь. Граф Орловский замыкал связку, наблюдая за тем, чтобы никто случайно не развязался и не сбился с пути. Ледяная пустыня не прощает ошибок — в этом они уже убедились.

Через час цепочка альпинистов остановилась.

— Что случилось, Андрей? — крикнул граф Орловский.

— Здесь какие-то следы. Посмотри сам, Григорий.

Орловский отвязался и прошел вперед. Действительно, перед Андреем, пересекая путь, проходила цепочка следов. Это были не звериные следы, а человеческие. Но какие огромные! Ступня приблизительно вдвое превышала человеческую — следовательно, в этом существе было росту не менее трех саженей. Нога, оставившая эти следы на снегу, была не обута: судя по широко расставленным пальцам, она вообще никогда не знала обуви.

Рядом со следами алели крупные алые пятна.

— Что думаешь? — спросил Андрей у графа.

Орловский задумчиво помолчал, трогая пальцем алое пятно, потом ответил:

— Это безусловно кровь. Надо бы разведать.

— Зачем?

— Возможно, существо ранено. Попробую оказать ему помощь. Возможно, существу известно что-нибудь из того, что может заинтересовать нас. Я имею в виду протечку во времени.

— Привал! — крикнул Андрей, оборачиваясь.

Уставшие альпинисты принялись развязывать веревки и валиться в снег. Из открытых ртов вырывался мерзлый пар, а щеки покрывал иней.

Граф Орловский вытащил из-за пояса оба имевшихся у него пистолета и решительным шагом направился по склону, в направлении следов.

— Погоди, я с тобой, — крикнул Андрей.

— Не надо, я ненадолго, — отказался Орловский.

Взобравшись на склон, граф немедленно потерял из виду товарищей, зато обнаружил скальную гряду, в которой темнел большой провал. Следы существа вели туда. Орловский на всякий случай проверил, заряжены ли пистолеты, и проследовал провал, в который, по всей видимости, скрылось загадочное существо.

Провал представлял собой нечто вроде естественной пещеры, образованной приложенными друг к другу гранитными монолитами, с ледяной шапкой наверху. Снег перед провалом был хорошо утоптан, поэтому Орловский не сомневался: существо там. Выставив перед собой пистолеты и готовясь в случае необходимости произвести залп, Орловский осторожно зашел в провал и огляделся.

Это действительно было жилище, и жилище обустроенное. На ледяных стенах висели шкуры, похожие на козьи. Пол застилали такие же шкуры, но погрубее. У стены Орловский обнаружил лежанку, сделанную из цельной ледяной глыбы, обложенной такими же шкурами. В помещении имелись также несколько древесных обломков, приставленных один к другому — граф так и не понял, для чего они служили.

Сначала Орловский подумал, что хозяин всего этого добра отсутствует, но ошибся. Просто хозяин в это время занимался в дальнем углу разделкой туши животного. Хозяин — а это был снежный человек — сидел спиной, на корточках, и не сразу заметил вошедшего. Лишь почувствовав на затылке внимательный взгляд, обернулся и вскочил на ноги.

К этому моменту Орловский понял свою ошибку. Снежный человек не был ранен и не нуждался в помощи: он волок на себе убитую добычу — кровавые пятна на снегу можно было объяснить только так. Сам снежный человек был ростом около трех с половиной саженей, как и предполагал Орловский, и имел антропоморфный, но чрезвычайно заросший вид. Шерсть, которой снежный человек оброс, была белой, но вследствие того, что изрядно свалялась и запачкалась, казалось серой. Конечности были могучими, но чересчур длинными. Вздутая грудная клетка убедительно демонстрировала крутой и вспыльчивый норов ее обладателя. Голова заросла более длинной, чем остальное тело, шерстью. Челюсть снежного человека была квадратной, а довершал дело пронзительный взгляд, внимательно следящий за собеседником из-под тяжелых надбровных дуг.

Снежный человек увидел гостя и вскинул огромные лапы. Из мягких подушечек выдвинулись вперед длинные и острые, как арабские кинжалы, когти. Орловский, которому доводилось не только ловить камских осетров, но и охотиться на берберийских львов, молча направил оба пистолета в грудь снежному человеку. Тот на мгновение задумался. Затем когти снежного человека втянулись обратно в подушечки пальцев. Видя это, Орловский опустил пистолеты, тем не менее готовый в любой момент ими воспользоваться.