– Я только и делаю в последнее время, что отдыхаю.

Домициан был высокого роста с близорукими глазами. В молодости он слыл красивым юношей. Но сейчас, в свои сорок пять, успел растерять былую стать. На голове появилась плешь. Тощие ноги и выпяченный живот выглядели смешно, когда он с пафосом примерял на себя свою будущую смерть, украшая ее драгоценными камнями и амулетами, подобно моднице, примеряющей новое платье.

– Я только и делаю в последнее время, что отдыхаю, Луций, – повторил он, подойдя к заваленному пергаментами столику. – Я хочу, чтобы ты проследил за Домицией. Она предала меня один раз с этим актеришкой, Парисом. Тогда я ее простил. – Он беззвучно пожевал губами, а вслух произнес: – Мне кажется, она участвует в заговоре против меня.

– Государыня любит тебя! А с Парисом, это был навет. Зря ты приказал казнить бедного мальчика.

– И ты не веришь! Никому нельзя верить, Луций! Все предали своего императора! – пожаловался царственный параноик, которому с недавних пор повсюду стали мерещиться заговоры.

– Я отдам за тебя жизнь не раздумывая, Государь наш и Бог! – поспешил отвести от себя подозрения Луций.

Хитрый слуга благоразумно назвал императора по титулу, который тот присвоил себе сам в специальной булле. Его слова, судя по всему, немного успокоили императора и он, поверивший в то, во что хотел верить, продолжил:

– Я тебе еще не все рассказал о своем сне. Слушай же… Еще я видел ворона, который каркал с крыши храма на Тарпейской скале. Это хороший знак?

– Несомненно, хороший, – успокоил его Луций.

– А на прошлой неделе мне приснилось, что на спине у меня вырос золотой горб. Что бы это значило? Где мои астрологи, где все эти ясновидящие, толкователи снов?!

– Государь запамятовал, что недавно уже поведал мне этот сон. И приказал переговорить с авгурами.

– Да? И что они говорят?

– Они утверждают, что золотой горб означает процветание и достаток в государстве.

– А меч с сапфиром?

– Я еще не успел спросить их об этом, император! Ты же рассказал мне о мече с сапфиром только что, – осторожно возразил Луций.

– Ах да… Так что же думаешь ты?

– Эта аллегория мне не совсем понятна, государь.

– А правда ли, что Домиция спуталась с этим Стефаном, управляющим матушки?

– Я тебе говорил не раз, что все это досужие сплетни и наговоры.

– Не успокаивай меня, Я чувствую, меня скоро убьют…Ты помнишь ту старуху?

– Сибилла, государь… Ее звали Сибилла, – смиренно опустив голову, напомнил Луций. Ему уже порядком надоело рассеивать навязчивые бредни императора.

– И она тоже, как когда-то халдеи, предсказала, что меня зарежут мечом. Зря я ее не казнил… Не понимаю, что меня остановило? Старуха сказала тогда: Остерегайся того, кого приблизил.

Он нервно забегал по комнате, потом, резко остановившись, вперил взор в Луция и сказал:

– Не доверяю преторианцам. И особенно их начальникам Секунду и Норбану. Не забывай, Луций, для чего я создал твою службу… теперь ты отвечаешь за мою жизнь.

– Я помню, государь. Хм… Мне кажется, старуха права… Не следует слепо доверять тому, кому сам вложил меч в руки. Он иногда способен обернуться против тебя самого.

– Будь осторожен с ними. Я полагаюсь на тебя, мой преданный слуга.

В голосе Домициана послышались заигрывающие нотки могущественного человека, шестым чувством почуявшего витающий в воздухе запах предательства. Задрав лицо к потолку, он погрозил кому-то воображаемому. Потом пожаловался на сильную головную боль и удалился в свою опочивальню, где рабы поджидали его с мазями и бальзамами. Но он прогнал всех и бросился на простыни.

Нестерпимо чесались обе ноги ниже колен.

Проклятая экзема не давала ему покоя, почитай, с зимы. И особенно по ночам. Ноги покрывались гадкими пузырями, сочащимися гноем. Часто при таких обострениях он размышлял о вопиющей несправедливости, допущенной богами, и искренне недоумевал, почему он, их сын, обречен мучиться от земных недугов, как если бы он был последним простолюдином. И приходил к неизбежному выводу: это испытание он обязан вынести во имя Великого Рима.

Император принялся остервенело расчесывать лодыжки. Так продолжалось до тех пор, пока на его лице не возникло выражение блаженства. Тогда он кликнул мальчика и повелел сбегать за Филлидой, своей кормилицей – единственным человеком, кому он еще доверял в этом мире.

Утром Максимову позвонил взволнованный Панфилов и сообщил, что на сцене появился меч. Он постоянно сбивался на тему аванса, но Максимову все же удалось составить для себя следующую картину.

Накануне менты устроили погоню за каким-то подозрительным типом, нарушившим что-то дэпээсное. Чепуховое нарушение, вроде, но тип вдруг стал отрываться и, в итоге, бросил тачку, а сам скрылся. А в багажнике нашли, как сказано в протоколе, «холодное оружие типа меча». Занимается этим делом некий Игнаточкин из следственного отдела МУРа. Естественно, шустрый Эдик уже успел договориться со своими ментами – они любезно ссудили ему вещдок на пару дней.

– Имей в виду, если что с ним случится, не сносить нам головы, – напутствовал он Максимова спустя час, передавая ему меч, упакованный в полиэтиленовый пакет внушительных размеров: – Следствие еще не закончено, а это главная улика!

– Твои менты, альтруисты, да? На, бери, пока дают.

Максимов сунул ему конверт. Эдик принял деньги и испарился, забыв поблагодарить своего покупателя.

Двумя часами позже Максимова можно было найти в библиотеке Института Истории Цивилизации. Профессор, рекомендованный ему в качестве непревзойденного специалиста по древнему оружию, задерживался, и ему не оставалось ничего другого, кроме как вдыхать книжную пыль, въевшуюся в каждую пору стен этого заведения.

«Книги, в отличие от людей, не любят свежего воздуха», – размышлял он, скользя взглядом по стеллажам с томами.

В зале кроме него находился всего один посетитель – старикан, с виду, классический тип книжного червя. Он мусолил палец, переворачивая страницы фолиантов, время от времени чиркая что-то в тетрадочке. Этот динозавр, наверное, был последним, еще не вымершим, но уже обреченным к исчезновению представителем эпохи, использующей бумагу для хранения информации. Произошло неизбежное: интернет ужаснул академических пенатов, и только старая гвардия из последних, увядающих сил цеплялась за прошлое, так и не сумев переключиться на бездушные электронные носители. Здесь, в тиши библиотек, освещенных старомодными зелеными абажурами, без излишней драматичности, неотвратимо приближался закат целой эпохи.

К слову, воображение Максимова рисовало профессора, которого он ждал, именно таким ископаемым. И когда в дверях зала возник элегантный молодой мужчина, он не сразу догадался, что это и есть обещанный консультант. Модный пиджак полусвободного покроя и сорочка отменной выделки делали его больше похожим на преуспевающего бизнесмена.

Между тем, специалист вежливо представился:

– Георгий Иванишин. Можно просто – Георгий…

– Максимов, – ответил Максимов, – Александр. Можно просто – Александр.

– Извините, что заставил ждать.

На интерьере этажа, где находился кабинет Иванишина, как, впрочем, и на всем в этом приюте научных сотрудников, лежала отчетливая печать прошлого века. Этот век, проглядывал из стен, вымазанных по плечо в ядовито-зеленую краску, бил в нос ностальгической смесью запаха растворимого кофе с прогорклым духом застарелых окурков. Из скрипучих дверей внезапно возникали и тут же исчезали за другими, такими же, безмолвные тени, похожие на серых мышей, снующих по выеденным в головке сыра тоннелям. По всему было видно, что историческая наука переживала не лучшие времена.

– Ну, показывайте, что принесли, – бодро предложил профессор, как только они вошли в кабинет.

Помещение неожиданно оказалось напоенным влагой оазисом в пересохшей пустыне многострадальной науки о прошлом – Максимов попал в мир оружия. Стены, стеллажи, шкафы заполняли японские катаны и тати, персидские шемширы, турецкие ятаганы, романские мечи и спаты, палаши и полутораручные бастарды, луки и арбалеты. Входную дверь прямой наводкой контролировала миниатюрная на вид мортира.