В повисшей тишине они стояли и размышляли, созерцая покачивающиеся на дробной волне бренные останки.

«А вот и подтверждение моим словам! – думал Федорыч, – Жизнь мимолетна! Смотришь на этого несчастного и начинаешь понимать, насколько наши собственные невзгоды ничтожны перед лицом смерти. Ему повезло куда меньше, чем нам. Возможно, недавно этот несчастный радовался жизни и совершенно не рассчитывал обрести покой в таком унизительном виде – упакованным в полиэтиленовую пленку, как кусок сыра на прилавке в магазине».

«Ёшь твою налево – жмурик! – думал Синяк. – Вольтметр ни за что не поверит! Надо будет Деса́ду тоже рассказать. Вот она, блин, свобода!».

А у третьего в мозгу пронеслось следующее: «Не хватает двенадцати… . Не-е…, постой. У Федорыча двадцатник, у Синяка три червонца. У меня мелочью семнадцать…»

Полчаса спустя из патрульной машины, остановленной бдительной троицей, на место происшествия нехотя выгреблись двое ментов.

– Ну, орлы помойные, показывайте, чего натворили?! – стряхивая остатки сна, незлобно заорал на притихших бродяг начальник патруля, капитан.

– Так, это ж не мы, камрад милиционер, – ввернул Синяк выскочившее из основательно затянутых паутиной закоулков памяти импортное словечко.

Но капитан оставил без внимания чистосердечное признание. Он понял – жалкий вид этих асоциальных элементов не оставляет ни малейших надежд отличиться, раскрыв по горячим следам мокруху. Они явно не отвечали требованиям к кандидатам на роль хладнокровных убийц, способных к тому же так цинично избавиться от трупа.

Он сплюнул и грубо прервал самодеятельного аргуса:

– Разберемся!

Версия суицида категорически исключалась, поскольку после совершения оного человек вряд ли способен был самостоятельно завернуться в полиэтиленовую пленку, обмотать себя веревкой и в таком, явно стесненном во всех отношениях виде, броситься в воду. Значит, ему кто-то помог. Кто был этим помощником, и предстояло выяснить старшему лейтенанту Павлу Игнаточкину, назначенному руководителем следственной группы, состоявшей за нехваткой штата из одного-единственного сотрудника – его самого.

Старший лейтенант изучал обстоятельства происшествия в своем крошечном, зато отдельном кабинете в доме на улице Петровка, хорошо знакомом всем из телевизора. В тот момент, когда он был полностью поглощен заполнением важных бумаг, которым впоследствии предстояло стать страницами папки под названием «Дело №…», в дверь постучали, и в комнату вкатился начальник отдела судмедэкспертизы подполковник Шниткин по прозвищу Шнитке – человек средних лет, но далеко не среднего опыта в своем деле.

– Один? – осведомился он вместо приветствия, хотя в кабинете не было ни одного одушевленного предмета кроме самого следователя, если не считать готовящуюся к зимней спячке муху, лениво передвигающуюся по подоконнику в северо-западном направлении. Оседлав жалобно скрипнувший стул и не утруждая себя предисловиями, гость продолжил: – Странное дело с этим вашим убиенным получается, товарищ старший лейтенант.

– А что странного? – удивился в совою очередь Игнаточкин. – Я вашим звонил. Сказали: холодное, проникающее, прямо в сердце, и…

– Проникающее-то проникающим, а это вы видели? – перебил его Шнитке, достал из недр потертого портфеля такую же потрепанную папку.

Внутри оказались снимки – те самые, которые начинающий следователь пока не научился рассматривать без содрогания. Он передернулся и, не задерживая на них взгляда, промямлил:

– Мне бы, товарищ подполковник, своими словами. А то я не очень-то понимаю в этой вашей разделке туш.

– А своими словами получается вот что, молодой человек… Я таких ножиков никогда не встречал – глубина раны шестьдесят сантиметров, ширина лезвия – шесть-семь.

– Погодите! Как это? Туловище в районе грудной клетки…, тридцать максимум. Ну, если немного под углом.

– А если удар нанести вертикально, сверху вниз?! – Шниткин победно взглянул на собеседника: – Вот посмотрите, у меня тут схемка.

Он достал из папки лист бумаги с какими-то каракулями и углубился в объяснения, как прошло лезвие. А вот по личности убитого данных было негусто.

– Документов при нем не оказалось… Да и какие, к чертям, документы на абсолютно голом теле – даже трусов и тех не оставили! Антропологически, восточный тип… Ребята пробили… по отпечаткам не проходил. И уже вряд ли пройдет, – мрачно пошутил Шнитке. – И еще… Помимо свежих резаных ран, на теле имеются довольно свежие шрамы.

– Выходит – его завалили кинжалом? – спросил Игнаточкин. – Так что ли?

– Ну, ну…, молодой человек, приучайтесь к человеческому языку, хотя бы в тех случаях, когда дело касается человека. Это же не лось, в самом деле. Да… х-мм… скажите-ка…, а вы когда-нибудь видели кинжал шестидесяти сантиметров в длину и в семь шириной?

– Что же получается?– спросил Игнаточкин.

– Хм… Если бы это были времена… ну, например, Александра Невского, я бы сказал…, – Шнитке выдержал выразительную паузу: – Парень заколот мечом, не иначе!

– Каким еще мечом… что за сказки, в самом деле? – вытаращил глаза Игнаточкин.

– А вот так-с, сверху вниз. Да-с! Несчастный, вероятно, стоял на коленях, а убийца или убийцы отвели его голову чуть-чуть влево и вонзили меч сверху вниз, вот сюда.

Рассказывая, Шнитке вскочил со стула, завел руку за спину и ткнул себя оттопыренным большим пальцем в основание шеи.

– Одно скажу, удар был очень мощным, – добавил он.

– Думаете, ритуальное убийство? Припоминаю, несколько лет назад…, я тогда только пришел в управление…, одна секта устраивала посвящения. И закончилось это убийством. Только они девственниц убивали.

– Не знаю, Игнаточкин, не знаю. Мое дело вам факты изложить. А выводы делайте сами.

Прошло две недели. Две недели, в течение которых были написаны необходимые отчеты, составлены заключения судебно-медицинских и прочих экспертиз, проведены следственные эксперименты и допросы свидетелей. С ними тоже было негусто – разве только три алкаша, которые наткнулись на труп – вот, пожалуй, и все. Но на опознании ни один из троих не признал убитого. Хотя… Игнаточкину в какой-то момент показалось, что старший, бывший вузовский преподаватель, а ныне – спившийся тип (хотя лично старшему лейтенанту он был чем-то симпатичен), узнал беднягу. Во всяком случае, когда ему показали фотографии, он смутился. Впрочем, это неудивительно – так бывает почти с каждым, кто не привык к подобным процедурам.

Но всё это ни на йоту не приблизило Игнаточкина к разгадке страшной тайны, которая свалилась на него в эти до боли в зубах унылые, осенние дни. Была надежда, что кто-нибудь обратится с заявлением об исчезновении близкого человека. Но тщетно – похоже, несчастный не имел ни родственников, ни друзей. Убитый был «без вести пропавший», но наоборот, то есть, «без вести найденный», что намного обидней, согласись, читатель. Ведь первые обладают существенным преимуществом по сравнению со вторыми: во-первых, сохраняется надежда, что они еще могут найтись; во-вторых, они, в любом случае останутся носителями атрибутов вполне конкретной личности. А с такими, что получается? Часто бывает, так никто и не объявляется, чтобы пролить слезу о безвременно ушедшем. Поэтому, дело это, не успев начаться, было приостановлено, подпортив и без того далеко не блестящую отчетность подразделения и не оставив ничего, кроме досады старшему лейтенанту лично.

Справедливости ради надо заметить, Игнаточкин не располагал сведениями об одном эпизоде, случившемся поблизости от места, где произошло зачатие этого повествования. Будь он в курсе – неизвестно, каким путем развивались бы события.

Случилось это месяц или два назад.

Тот день ничем не отличался от других. У входа станции метрополитена, как обычно для таких мест, совершалась бойкая торговля всякой всячиной сомнительного происхождения. Повсюду царила суета.

У одного из киосков разгружалась, будто разрешалась от бремени, страдающая от ржавчины, как от тяжкого недуга, пожилая «газель». С каждым выгруженным ящиком ветхие пружины, кряхтя, приподнимали грузовичок на несколько миллиметров. Рядом вертелся молодой гастарбайтер с мудреным именем Абулькасим Ширази – парень подсоблял заведению «Шаурма Шехерезады», таская легко, словно воздушные шарики, сразу по нескольку ящиков. Касимка – так его здесь все называли, чтобы не сломать язык, – был настоящим красавцем. Происходил он, надо думать, из персидской части таджикского этноса. К тому же воины Александра Великого немало потрудились во времена великих походов на Согдиану и Бактрию над эллинизацией тамошнего населения. Недавно к нему в гости прикатила жена, черноокая красавица Малика, с животом внушительных размеров. Так что повод работать с воодушевлением у него имелся.