Он поведал, что перед тем, как спустить воду из Фуцинского озера сквозь просверленный в горе водосток, на нем было воссоздано знаменитое сражение – сицилийцы атаковали родосский флот.

– Собралось там никак не меньше миллиона, – рассказывал ветеран под восхищенными взглядами. – Всё население Рима пришло поглазеть на незабываемое зрелище. Даже старики приковыляли. И никто не пожалел. С каждой из сторон было по две дюжины трирем, не считая малых судов. Не верите? Призываю Диониса в свидетели! Сам император подавал сигнал к бою. Тритон из чистого серебра вздымался из вод озера и трубил атаку. Граждан охраняли шесть легионов, не считая преторианской гвардии. Во избежание смуты… Шутка ли! Двадцать тысяч рабов, да еще вооруженных боевым оружием! Вот какие были времена.

Слушатели, пораженные грандиозностью былых зрелищ, еще долго выспрашивали новые подробности, щедро подливая в кубок ветерана вина, пока тот вконец не захмелел.

– Bene tibi! – прокричал кто-то.

– Vivas! Vivas!3 – подхватили остальные.

Потом все принялись увлеченно обсуждать детали будущих баталий. Обсудили ристания и выступления в театре, прошедшие накануне. Более всего восхищались императором, выступившим со своими стихами, его щедрой рукой, которой он разбрасывал в театре подарки народу.

Единственным человеком, не принимавшим участие в общем веселье, была сидевшая в сторонке старуха-сивилла, каких немало кочевало по городам Империи. На черное одеяние ниспадали распущенные седые волосы. Изредка она исподлобья посматривала на мужчин.

– А что хорошего скажешь ты, Сибилла? – обратился к ней Телеф, перехватив ее неодобрительный взгляд.

В его словах прозвучала ирония – недаром за старухой закрепилась слава предсказательницы несчастий.

– Да охранит вас Теллура! Много бедствий обрушится на римлян за неумеренность и высокомерие, – подтвердила свою мрачную репутацию Сибилла, смело глядя в глаза подошедшему Телефу.

– Что ты мелешь, старуха? – Телеф поежился под ее, прожигающим насквозь взглядом. – Какие такие несчастья могут грозить нашей могущественной Империи, клянусь копьеносным Квирином, покровителем римлян?

– Запомни, раб без роду-племени! Эта страна обречена… Вы все погибните, и души ваши заберет в подземное царство Плутон, а его жена Персефона сотрет вашу память навеки.

– Какой же он раб, Сибилла? – вступился за хозяина внезапно очнувшийся Полибий. – Волею неукротимого Градивуса славный Телеф заработал своим мечом свободу. Расскажи-ка, как храбро ты дрался, когда был гладиатором…

Старуха прервала его повелевающем жестом и, вперив взор в мужчин, провозгласила:

– Все вы были и останетесь рабами!

Дружный хохот был ответом на это отдающее безумием утверждение. Когда шум улегся, Тертул, с трудом сдерживая приступы смеха, спросил:

– А ты, Сибилла… ты тоже рабыня?

– Замолчи, раб, – невозмутимо ответила старуха. – Хотите знать правду?! Все вы рабы, начиная от презренного копателя могил и кончая жирным сенатором. Помните, как Агриппа, царь иудейский, предостерегал свой народ… Вы все рабы, будь вы презирающие смерть и обладающие огромной телесной мощью германцы… Или ужасающие мармариды, мавры или нумидийцы, живущие на краю безводной пустыни Сирты, где кончается любая жизнь… будь вы могущественные галлы или утопающие в золоте иберийцы, или афиняне, сокрушившие могущество Азии у Саламина, или лакедемонцы, с их храбрым царем Агесилаем, пятьсот лет назад разгромившие парфян в Беотии. Где эти герои древности? Все их потомки теперь рабы. Рабство – тяжкое испытание для народа! Вот что сказал он… Знайте, свобода еще более тяжкое испытание для того, кто пробыл рабом хоть день.

В ее голосе звучала тоска по временам, когда сражались не за обретение свободы, а за то, чтобы не потерять ее.

– Не хочешь быть рабом, не покоряйся, а если однажды покорился, ты раб. Даже если восстанешь, всего лишь непокорный взбунтовавшийся раб… И через тысячи лет такие, как вы, будут создавать себе живых кумиров. Рабы будут всегда! Вы все гладиаторы на арене жизни…

Глаза вещуньи потухли, спина сгорбилась, и перед всеми снова предстала древняя старуха. Исчезла гипнотическая сила, которая только что держала всех в оцепенении. Когда же присутствующие пришли в себя, тишину нарушил голос Телефа, поспешившего отвлечь внимание гостей от зловещих прорицаний Сибиллы.

– Скажи-ка лучше, старуха, а правду говорят, что ты предсказала самому императору гибель от меча заговорщиков? – спросил он.

– Если говорят, то неспроста…, – на сей раз сварливо ответила старая колдунья.

– Послушайте, люди, говорят, она даже не поздоровалась с человеком, прославившимся омерзительной привычкой казнить подданных и за меньшие прегрешения, – поддразнил ее Телеф, и театрально воздев руки к небу, воскликнул: – И ты не побоялась, что он прикажет отрубить тебе голову?

– Собака, которая боится хозяина, скорей укусит. Бойся того, кого приблизил. А я?.. Я так стара, что, казнив меня, он окажет мне услугу, – ответила Сибилла.

Шел 849-й год со дня основания Вечного города…

Максимов умолк.

– Я как будто побывала там. А что было дальше? – спросила Алена.

– В следующий раз, душа моя. Мне пора, – ответил он.

– Алик, ты все это придумал, да?

– Честно, приснилось!

– А ты бывал в Риме? Ты мне не говорил.

– В том-то и дело, что нет, никогда, – он замялся. – Да, еще…, эта сивилла…, старуха. Пока ты спала, я покопался в Интернете, и кое-что нашел. Ее рассказ про Агриппу…, ну, тот, иерусалимский царь. Так вот, ее слова удивительным образом совпадают с текстом из «Иудейской войны» Иосифа Флавия.

– Ага, теперь ясно! Ты читал эту книгу, и…

– Если бы! Я до сих пор даже не держал ее в руках.

Филипп Синистер никак не мог запомнить разницу во времени между Москвой и Нью-Йорком. И на сей раз, как и всегда, позвонил Максимову в три часа ночи и задал весьма распространенный, но от этого не перестающий быть нелепым, вопрос:

– Я тебя случайно не разбудил?

Затем, терпеливо выслушав естественный в таких случаях ответ, примирительно произнес:

– Когда узнаешь, по какому поводу я звоню, будешь умолять будить тебя каждую ночь до конца жизни.

– Короче, Фил, я сплю. Какая жалось, что ты всё еще не женился – было бы, чем заняться… Перезвони утром.

– Утром я лягу спать. Есть дело. Надо встретиться. Через три дня буду в Буэнос-Айресе. Сможешь подскочить?

– Фил, ты в своем уме? Мне, кроме всего, виза нужна.

– Не комплексуй, Алекс. Я обо всем договорился. У меня приятель в их МИДе. Визу оформят за один день. Это же не Ю-Эс, дорогой, это – Аргентина. У них такой же бардак, как и у вас. Кроме того, ты их покупатель. На собеседовании скажешь: не дадите визу, перестану есть аргентинские стейки!

– Фил, ты можешь объяснить, в чем дело? Что за ковбойские шутки? В вашей деревне так принято, да?

И он излил весь накопившийся запас антиамериканизма. Фил слушал терпеливо, как и полагается толерантному американцу. Потом, как ни в чем ни бывало, расспросил про Алену (все Окей!); про погоду (с октября по май в Москве только плохая погода и другой не бывает); про работу (какая, к чертям собачьим, работа в три часа ночи!). Засим распрощался, выбив из Максимова вялое, но однозначное, обещание назавтра заняться визой.

Оплату поездки он брал на себя. Точнее – его газета приглашала русского репортера в качестве эксперта для особого расследования, имеющего важнейшее значение для безопасности Соединенных Штатов, бла-бла-бла…

Наутро, когда до Максимова дошло, что спросонья он наобещал Синистеру, он послал Филу сообщение:

«Фил, asshole, взял меня сонного за горло? Знаешь ведь, что за два дня выбраться из Москвы – нереально. Если нужна экзотика, то у нас есть всё, что только способен представить себе любой бородатый чудила вроде тебя. Прилетай в Москву. Кстати, об Аргентине: на Тверской открылся ресторан «Буэнос-Айрес». Уютное местечко. Таксисту в Шереметьево так и скажешь: Буэнос-Айрес! Он поймет.»