В эти дни исполнялось шестнадцать лет со дня освящения величайшего амфитеатра, задуманного еще Божественным Октавианом Августом. Через много лет беспримерное сооружение назвали Колоссеус за его огромные размеры. А нынче праздник совпал с очередной годовщиной хаттского триумфа. В той кампании ныне здравствующий принцепс успешно присоединил к империи Декуматские поля.

В городском воздухе витал дух главного события. И даже невиданная доселе жара не смогла помешать тысячам жителей империи совершить нелегкий путь, чтобы получить свой кусочек наслаждения. Если бы можно было, подобно птице, подняться в небо и бросить взгляд вниз, перед взором предстало бы, как к Вечному городу, вздымая пыль, стекаются вереницы повозок, всадников и пешего люда из разных концов Италии и всех пятидесяти провинций.

Те, кто прибывал с севера по Триумфальной дороге, располагались на Ватиканском поле. Огромная стоянка раскинулась между Соляными и Номентанскими воротами и дальше, через дорогу под городской стеной там, где располагался преторианский лагерь. Люд, прибывший морем с юга и из восточных провинций, продвигался вдоль Тибра по Остийской и Латинской дорогам, расшибаясь на подступах к городу, подобно водяному потоку, который в бессилии разбивается о встретившуюся на пути преграду. Люди, повозки и животные затопили все вокруг; крики погонщиков смешивались с мычанием, ржанием и хрипом обессилевших животных; разноязыкий гомон не утихал ни днем, ни ночью.

О празднике было объявлено давно, и город, как обычно, с нетерпением ждал его, споря и ругаясь, делая прогнозы и заключая пари. Тысячи людей проводили ночи под городскими стенами в ожидании начала игр. Вино текло рекой, все веселились вместе, невзирая на происхождение, положение и возраст. Рыжеволосые кельты и бритты, наемники амазиги из Мавритании и черные, как деготь, африканцы, хатты и даки, армянские купцы с печальными глазами и греческие учителя, ахейцы и галдящие на арамейском выходцы из Иудеи дружно поругивали римлян, хулили чиновников, местные порядки, сборщиков податей. Но, как бы они ни старались, им не удавалось скрыть, как страстно, как отчаянно стремились они в этот город, как готовы были выполнять любую, сколь угодно грязную работу, лишь бы остаться здесь, и, если повезет, стать его гражданами.

В тот достопамятный день в стенах таверны вольноотпущенника Телефа, одной из многих, затерявшихся в кривых городских улочках, пировала славная компания.

Пламя лампад сотрясались от взрывов дружного смеха; стол был заставлен едой и питьем; пир катился, как по хорошо смазанным полозьям, а в воздухе витал дух Бахуса, крепко сдобренный духом чесночным. Миски из красной кумской глины были полны козьим велабрским сыром и оливками. Луканская колбаса, соленая рыба, отварное свиное вымя возбуждали аппетит. А на горячее Телеф приготовил курицу, фаршированную полбяной кашей. Еду обильно поливали острым гарумом, запивали простеньким, но забористым вином.

На лавке за столом два дакийца наперебой хвастались, как разбили наголову консуляра Сабина.

– Помнишь, – вспоминал один, расправляясь с копченой свиной лопаткой, – как мы задали жару Корнелию Фуску!

Он вытер сальные пальцы о свои длинные космы.

– Красивая была победа, Сарчебал, – подтвердил его приятель, обезображенный огромным шрамом через все лицо, и гордо продемонстрировал ладонь, начисто лишенную трех пальцев. – Вот поглядите, чего мне это стоило.

– Но согласись, – успокоил его Сарчебал, – преторианцам это обошлось куда дороже…

– Все мы рабы, – ворчливо перебил неведомо как затесавшийся в эту компанию пожилой иудей, которого здесь знали под именем Симон. – А они в этом мире хозяева. Когда они прислали нам прокуратором убийцу Гессия Флора, мой народ восстал. Было это почти тридцать лет назад. Иеросолима пала тогда. Плохо помню, но кровь была везде… Отца зарезали только за то, что он вступился за свою жену, мою мать, когда солдаты надругались над ней…

– Э…, почтенный Симон…, так ведь тебя зовут? – вступил в разговор, человек непонятной наружности, сидевший до сей поры неприметно в конце стола. – Если римляне причинили твоему народу столько горя.., позволь спросить, что ты здесь, делаешь?

– Сила на их стороне, – отговорился Симон. – Нам, маленькому народу, лучше смириться со своей участью и постараться извлечь из этого выгоду.

– Вот-вот! Вам это выгодно, и вы готовы проглотить все свои обиды и служить кому угодно верой и правдой.

В этих словах просквозил явственный душок провокации. Все знали, император боялся покушения и наводнил столицу доносчиками и провокаторами, и разговор сам собой благоразумно повернул в другое русло.

– Вы слышали, – привлек внимание другой рассказчик, – говорят, в прошлом месяце на торговый караван напали две пиратские галеры. Недалеко от Крита. Купцы уже распрощались с жизнью, как вдруг из морской пучины выплыла огромная рыба. Она проглотила один за другим пиратские корабли.

– А в майские иды статуя Юпитера внутри храма разразилась оглушительным хохотом…

Потом человек, которого звали Ватиний, рассказал историю про то, как месяц назад среди бела дня в Капитолий ударили из безоблачного неба две молнии. Одни тут же обозвали его лгуном, другие поверили, а кто-то даже подтвердил сказанное, дополнив рассказ подробностями:

– Да, да, одна ударила прямиком в квадригу Юпитера на фронтоне, а другая разбросала черепицы с крыши.

– Слыхали, Домициан потратил шестьдесят миллионов сестерциев на медь и позолоту для черепиц! – добавил кто-то.

– Лучше бы он потратил их на бедняков, – раздалось с другого конца стола.

– Рассказывали, в канун Весталий в Падуе в базилике у статуи из глаз выкатились крупные, как горошины, слезы? – вступал в разговор следующий. – Там, куда они падали, появлялись скорпионы и расползались по храму…

И так без устали… Похоже, в этой компании было излюбленным делом сидеть за столом, чесать языки и стращать друг друга всякими небылицами.

Но главное, что больше всего волновало всех – предстоящие игры и гладиаторские бои.

– В программе будут конные состязания, – с важным видом сообщил центурион Тертул. – И сто заездов на колесницах с квадригой и парой в старом цирке.

До этого момента парень не проявлял интереса к разговору, но ему порядком наскучило слушать чепуху и вздор, которые мололи собравшиеся.

– Не уложиться… Сто заездов…, – возразил кто-то.

– Успеют! – уверил Тертул, – заезды сокращены с семи до пяти кругов. А в сражениях будет пять тысяч гладиаторов!

– Откуда ты знаешь, мальчик? – раздались насмешливые крики. – Ты что, дружишь с императором? Вкуси-ка лучше это славное ватиканское!

– Не слушай их, ватиканское – яд! – кричал кто-то еще. – Выпей сабинского!

– Хотите верьте, хотите нет, – пожал плечами молодой сотник. – А еще будет грандиозная навмахия.

– Разве нынче навмахии? Разве сейчас гладиаторские бои? – подал голос седой отставник по имени Полибий. – Вот ты говоришь, грандиозные игры. Что ты можешь знать о великом, сынок? Вот я был свидетелем самых грандиозных игр всех времен!.. Когда был юношей.

Он бросил мечтательный взгляд поверх голов притихших собеседников и продолжил:

– Это было божественно! Так же, как и сам Божественный Клавдий, подаривший народу это незабываемое зрелище… Марсово поле было сплошь усеяно трупами. Гладиаторы сражались яростно, как львы! Великодушный император обещал помиловать всех выживших и отправить их в почетную отставку. Так и было, все, кто храбро дрался в тот день, получили свободу.

– А навмахия, Полибий? Расскажи про навмахию! – стали упрашивать старого воина.

– Что ж, если мне предложат глоток этого превосходного сабинского, клянусь Вакхом, расскажу вам про то несравненное морское сражение.

Вмиг все утратили интерес к молодому центуриону. Не успел старик произнести эти слова, как к нему протянулись несколько рук с чашами, наполненными вином. И Полибий, отставной солдат VI Железного легиона, сражавшийся под предводительством славного легата Лициния Муциана, сделав добрый глоток, начал свой рассказ.