— Господи… — прошептала Люси мгновенно пересохшими губами.

По-прежнему держа Джина на руках, она вышла на галерею и остановилась у портрета Маргарет.

— Знаешь, я ведь должна быть вам благодарна — всей вашей паскудной семейке, — сказала она, глядя прямо в нарисованные зрачки. — За Питера и за Джина. А тебе лично — еще и за Светку. И я благодарна, да. Но… Знаешь, наверно, для всех было бы лучше, если бы твой гнусный папаша умер от какой-нибудь чумы еще в подростковом возрасте. Я не знаю, что должно произойти или уже произошло, но почему-то мне кажется, что это намного хуже, чем если бы мы с Питером никогда не встретились.

Снизу раздался энергичный стук каблуков: Эшли неслась через холл, как молодая резвая лошадка.

— Завтра утром я уезжаю, миссис О’Киф, — сказала Люси. — С Джином. Не знаю, когда вернусь. Свои вещи соберу сама, а вы передайте миссис Уиллер, пусть соберет все для Джина.

[1] (англ.) лучший

— Почему я? И потом, не я ведь его уничтожила, а еврей-ювелир.

— Он был лишь инструментом, решение приняла ты, — покачала головой мать Алиенора. — Только прямой потомок может видеть призрак женщины, носившей кольцо, и разговаривать с ним. И только от этого призрака можно было узнать о том, что кольцо нужно уничтожить. Дьявол… — она снова покачала головой и медленно опустилась в кресло. — Дьявол не имеет власти над человеком, в душе которого горит божественная искра. Если, конечно, человек сам не отдает себя во власть темных сил. Чем больше он творит зла, тем слабее огонь в душе, и тем легче дьяволу завладеть им. Но даже дьявол не может внушить мысль совершить что-либо противное человеку. То, что он никогда не сделал бы сам, по своей воле. Вот поэтому брат или отец Маргарет по дьявольскому наущению могли бы снять с ее мертвого тела кольцо, отрубив палец. Но они никогда бы не уничтожили его — ведь это было бы противно их жадной натуре.

— К тому же дьяволу выгоднее было держать кольцо там, где его всегда можно найти, — добавил Тони. — Чтобы тебе не пришлось его разыскивать.

— И все-таки, почему я? У Маргарет было много прямых потомков.

Аббатиса уставилась своей черной дырой точно в то место, где я остановилась в своих хаотичных метаниях по покоям.

— Потому что другие потомки, как я поняла по твоему рассказу, либо были в родстве с ее убийцей, либо просто не появлялись в замке. И если до тебя никто не смог ей помочь, значит, сделать это могла только ты.

Логика выглядела какой-то до визга примитивной, но крыть было нечем. К тому же я вспомнила еще одну вещь, которая уличала во вранье сестру Констанс. Она сказала: я жалею, что отдала кольцо, может быть, стала бы призраком, и кто-то спас бы меня. Но у нее же не было детей? Или… может, были? Нет, точно нет. Тогда она не дожила бы до старости, умерла бы молодой.

— Вот же дерьмо! Прошу прощения! — Тони вскочил с кресла, страдальчески сморщившись. — Прошу прощения, мать Алиенора, просто…

— Что ты вспомнил? — она смотрела на Тони неподвижным взглядом, словно гипнотизируя.

— Питер… лорд Скайворт — он рассказывал, что побывал в вашем мире. Сразу после смерти своего деда. Он встретился с Лорой, сестрой той девушки, которой досталось кольцо. Кольцо Отражения. Узнал, что Присцилла выбрала любовь. И умерла после рождения ребенка.

— Это уже ничего не меняло, Энтони, — вздохнула аббатиса. — Все кольца стали уязвимыми, после того как Маргарет познала плотскую любовь, а в особенности — когда она родила.

— Но Присцилла — она тоже стала призраком?

— Да.

— Но что, если?..

— Остановись, Энтони! — властно прервала его мать Алиенора. — Все мои ответы порождают еще больше вопросов. Мне пора на вечернюю службу. Я много раз читала эту книгу, — она указала на фолиант ссохшейся рукой со скрюченными пальцами, — но память стала подводить меня, и что-то, возможно, я уже не помню. Я слишком стара, но мне предстоит прожить еще шесть лет, пока не подрастет девочка, которую сегодня привез опекун. Ей я передам кольцо и свою власть над обителью. Она тверда в вере и не желает чувственной любви. Опекун постыдно домогался ее, но не смог с ней справиться. Она сама захотела стать госпитальеркой.

— Но мы можем сами прочитать книгу, — сказал Тони. — Я знаю латынь.

— Латынь? — усмехнулась аббатиса. — Подойди сюда.

Тони подошел к столу, на котором лежала книга, я тоже подобралась поближе.

— Открой ее, — сказала мать Алиенора.

Тони послушно раскрыл книгу на первой странице. Она была исписана вязью, похожей на арабскую.

— Это язык Авесты[1]. Самое раннее персидское письмо, специально созданное для записи Гат[2]. Поэтому я буду переводить вам то, что здесь написано. Но это будет завтра. А сейчас вы можете пойти со мной на службу. Или отправиться отдыхать.

— Можно всего один вопрос, мать Алиенора? — спросила я. — Последний на сегодня?

— Хорошо, — кивнула она. — Спрашивай.

— Почему сестра Констанс сделала это? Почему поддалась дьяволу?

— Откуда мне знать? — чуть помедлив, ответила аббатиса. — Возможно, она не смогла смириться с тем, что ее жизнь бесконечно повторяется в Отражении. Хотя и знала об этом, принимая кольцо.

— Знала? — удивилась я. — Она говорила…

— Разумеется, знала. Все хранительницы в полной мере осведомлены о том, что их ждет. Разумеется, кроме Маргарет и тех, которые получили кольцо после сестры Констанс. Не сомневаюсь, что им ничего не было о нем известно, кроме того, что оно магическое.

Мать Алиенора встала, церемонно наклонила голову и медленно вышла. Тони, стоя у стола, задумчиво поглаживал переплет книги.

— Знаешь, до меня только сейчас дошло, что кольцо на самом деле не дает никакого счастья в любви. В том смысле, что не подает на блюдечке принца на белом коне, — сказала я. — Просто некоторые, уверенные, что принц обязательно будет, принимают за него бродягу на облезлой кляче. И не удивительно тогда, что счастье оказывается таким коротким.

— Эта девушка, Присцилла… Питер говорил, она умерла от рака, — возразил Тони. — А Маргарет убили. К тому же Мартин всерьез хотел на ней жениться, уж ты-то знаешь. И, думаю, обязательно женился бы, если б смог. Что-то ему помешало.

— Ладно, ладно, — сдалась я. — И все-таки я уверена, кольцо может продлить или наоборот сократить жизнь, но предоставить мужчину — это уже не по его части. Знаешь, у меня такое чувство, как будто мы уже почти собрали паззл и вдруг случайно смахнули со стола. Собираем снова — а картинка получается совсем другая. А что, если и эта старая карга тоже нам врет? Ты заметил, она запнулась, когда я спросила о сестре Констанс. О том, почему она поддалась дьяволу. Я уже не знаю, кому верить. Вот и книга эта… Откуда нам знать, действительно ли в ней написано то, что она нам будет якобы переводить?

— Пойдем, Света, — Тони взял из миски еще одну грушу. — Я страшно устал и хочу спать. А в этой комнате для паломников… То есть для паломниц — мужчин здесь совсем нет…

— Интересно, а работники какие-нибудь? — удивилась я. — Неужели монашки все тут сами делают?

— Может, работники в деревне живут. Или у них где-то есть отдельное помещение. Во всяком случае, я ни одного мужчины здесь не видел. Так вот в этой комнате для паломниц ужасные лежанки вдоль стен. И грязное сено, на полу. Наверняка полно вшей и клопов.

Коридор и лестницу освещали несколько коптящих факелов, но на галерее была кромешная тьма. Двор тоже погрузился в чернильную темноту. Если и были какие-то светильники, их наверняка задуло ветром, который завывал еще страшнее, чем в Скайхилле.

— Вперед, левее, осторожно, не торопись, — подсказывала я Тони.

Откуда-то донеслось тихое конское ржание и цокот копыт.

— Тони, лошадь! — ахнула я. — Мы же про нее забыли!

Животные так и остались для меня одной из неразрешимых загадок Отражения. С одной стороны, они были такой же его частью, как и все остальное, а с другой, могли существовать вполне самостоятельно и совершать то, чего не было в настоящем. Тони спокойно мог сесть на лошадь и ехать, не опасаясь, что она скинет его и поскачет галопом обратно в деревню, где мы ее позаимствовали. А сейчас, предоставленная сама себе и никем, кроме нас, не видимая, она бродила по монастырскому двору и, наверно, искала, где бы укрыться от дождя и чем бы перекусить.