— Я не очень умная. Я даже не знаю точно, кто это сказал.

— Утешься, точно никто не знает. И не обращай на меня внимания. Все хорошо, Света. Все… хорошо.

Я подцепила эту секундную заминку и добавила ко всему остальному, сложенному в стопочку.

[1] (лат.) «Всякая тварь после соития печальна», — крылатое выражение, приписываемое древнеримскому писателю I в. Петронию Арбитру, а также греческим ученым Аристотелю и Галену.

Похоже, он собирался куда-то ехать: в коридоре на полу стояла дорожная сумка. Люси, в халате поверх ночной рубашки, прислонилась к дверному косяку и смотрела на него. И на маленького мальчика, которого он держал на руках. Мальчику было месяцев шесть, не больше. Светловолосый, сероглазый. Он улыбался и хлопал его ладошками по щекам. Поцеловав мальчика в лоб, он отдал его Люси, подхватил сумку и пошел к двери.

«Пожалуйста, поосторожнее!» — попросила она.

«Не волнуйся, все будет хорошо. Я позвоню».

Питер проснулся словно от толчка. Во рту пересохло, сердце отчаянно колотилось, грудь сжало так, что было трудно дышать. Светящийся циферблат часов показывал начало шестого. Люси рядом не было.

Приподнявшись, Питер прислушался. Откуда-то доносились тихие всхлипы.

Открыв дверь ванной, он увидел ее, сидящую на коврике. Уткнувшись лбом в поднятые колени, она горько плакала.

— Что с тобой, Люс? — испугался Питер и осекся, увидев на раковине коробочку с тестом на беременность. — Нет?

— Уже не надо, — сквозь слезы сказала Люси, и он сообразил, что коробка не распечатана.

Сев рядом на пол, Питер обнял ее и принялся молча поглаживать по спине, покачивая, словно убаюкивал ребенка. Слова не шли, да они были бы и лишними. Разочарование казалось таким острым, что ему тоже хотелось плакать.

А ведь надежда вовсе не казалась призрачной — напротив, она была такой ясной, солнечной. Та ночь в маленькой гостинице рыбачьего поселка, куда их привезли на экскурсию… Почему-то им обоим казалось, что в этот раз все должно получиться, что наконец у них будет ребенок. Прошла неделя, вторая, потом побежал другой отсчет-день, два, три… Глаза Люси сияли каким-то совершенно неземным светом: неужели?!

Он просил сделать тест, Люси отказывалась. «Понимаешь, тогда уже все станет ясно — да или нет. А я хочу еще… надеяться. Еще немного. Пусть пройдет неделя».

Неделя прошла, Люси купила в аптеке тест. Сказала: «Завтра утром…»

Наконец она перестала всхлипывать, только изредка судорожно переводила дыхание. Питер поцеловал ее в макушку, встал, помог подняться.

— Пойдем, Люс, надо поспать.

— Иди, я сейчас.

Он вернулся в комнату, лег. Сон, такой яркий, отчетливый, теперь казался подлой насмешкой. Но не только. Было что-то еще. Черное и горькое, как перестоявший чай. Непонятное. Пугающее…

Открылась и закрылась дверь ванной, щелкнул выключатель. Люси легла с ним рядом, прижалась крепко. Питер думал, что не сможет уснуть, но незаметно провалился в дрему без сновидений.

Завтрак заказали в номер, но есть не хотелось. Люси рассеянно ковыряла омлет, Питер ограничился тостом и чашкой кофе.

— Мне пора на заседание, — сказал он, стряхнув с брюк крошки. — Погода хорошая, я не стал машину вызывать. Не хочешь со мной пройтись? Потом можешь пешком вернуться или взять такси.

— Извини, я лучше полежу, — покачала головой Люси.

Питер шел по набережной к Пале-Бурбон[1], где проходили заседания межпарламентской комиссии, и снова, в который уже раз, прокручивал в мыслях сложившуюся ситуацию — так, словно рассказывал о ней невидимому собеседнику.

Признаться, Питеру никогда особо не хотелось иметь детей. Они казались ему инопланетянами, найти общий язык с которыми практически невозможно. Но, с другой стороны, и отвращения к ним он тоже не испытывал. И принимал необходимость размножения как данность. А еще надеялся как-нибудь полюбить своего ребенка, если он когда-нибудь появится.

Когда Питер женился на Хлое, вопрос, так сказать, престолонаследия для него вообще не стоял. Наследником дедушки Колина был дядя Роберт, у которого был сын, а затем появился и внук. Поэтому Питеру не было нужды волноваться, будут у него дети или нет. Будут — хорошо, нет — ну и не надо. Хлоя тоже не горела желанием стать матерью. Ей хотелось делать карьеру и жить светской жизнью. А уж чего точно не хотелось, так это портить фигуру.

Однако когда им подкатило к тридцати, Хлоя задумалась и решила, что бездетность портит имидж, накладывая печать некой ущербности. Они перестали предохраняться, но беременность так и не наступила. Питер малодушно боялся, что Хлоя заставит его идти к врачу, и вздохнул с облегчением, когда она махнула рукой: ну и ладно, раз не выходит — обойдемся. Впрочем, к тому времени секс с женой превратился для него в нудную и малоприятную обязанность, а потом, когда он окончательно убедился, что Хлоя ему изменяет, и вовсе сошел на нет. Ему и свой-то ребенок был не особо нужен, а уж чужой — тем более. Еще не хватало позориться с анализами ДНК.

И все же каждый раз, когда Питер собирался позвонить адвокату по бракоразводным делам, что-то его останавливало. Хотя родня и друзья давно считали, что он задевает рогами потолок, выносить свое грязное белье на публику казалось крайне отвратительным.

А потом внезапно все изменилось. Майк, Лиз и Энди погибли. Отцу врачи отвели всего несколько месяцев жизни. Дядя Роберт и так не отличался крепким здоровьем, а смерть сына, невестки и внука окончательно его подкосила. Титул, равно как и налагаемые им жесткие обязанности, неслись навстречу Питеру со скоростью курьерского поезда.

После похорон дед позвал его к себе в кабинет, налил бренди и достал из ящика стола тетрадь в голубой обложке. Полистал, открыл в конце и протянул ему: «Прочитай это».

Закончив, Питер закрыл тетрадь, одним глотком выпил бренди и посмотрел на деда. Расценить прочитанное как полный бред мешали два обстоятельства. Во-первых, в девяносто один год лорд Колин, разумеется, имел много проблем со здоровьем, но старческий маразм в этом списке определенно не значился. Во-вторых, о том же самом рассказывал Тони. И хотя после неудачной поездки в Рэтби Питер считал, что Тони и Пол устроили небольшую мистификацию, запись в дневнике это опровергала. Каждый случай по отдельности мог быть выдумкой или галлюцинацией. Но сразу два — вряд ли.

«Насчет проклятья — это я не воспринял всерьез, — сказал лорд Колин. — Мало ли что могла придумать девочка. Да и наш род худо-бедно протянул пять столетий, хотя давно уже мог закончиться. Но сейчас… Питер, ты остался последним. И если у тебя не будет детей…»

«Ты предлагаешь мне поискать кольцо с портрета?» — усмехнулся Питер.

Однако дед был предельно серьезен. Он рассказал, как несколько лет подряд выискивал в интернете хоть малейшее упоминание о подобном кольце, но безуспешно.

«Конечно, оно могло осесть в какой-то частной коллекции. Но я подозреваю, что оно находится в нашем фамильном склепе под церковью. На руке леди Маргарет».

Питер отнесся к словам деда крайне скептически. Ну, с какой стати, спрашивается, кольцу быть в склепе? Кому придет в голову хоронить покойницу с драгоценностями? Времена языческих курганов и египетских пирамид давно прошли.

Пожалуй, поездка в Рэтби после смерти деда была чем-то таким… для очистки совести. Чтобы убедиться: все это чепуха. И благополучно забыть. В конце концов, дед сам писал, что у него тогда поднялось давление — от огорчения из-за потерянного змея. Мало ли что могло ему померещиться. Может, он задремал где-то и принял сон за действительность. А потом рассказал об этом Тони, когда они приезжали в Скайхилл. И Тони решил пошутить, использовав этот рассказ.

Оказалось, что никто не шутил. Другой мир существовал. И дракон. И кольцо — другое кольцо, точно такое же, как на портрете Маргарет. И девушка Лора, которая очень понравилась. Может быть, потому, что была так похожа на Люси. Тогда он мог махнуть рукой на все и остаться. Но не решился. Это было страшно — бросить все и начать новую жизнь с нуля. А когда вернулся домой, сильно пожалел.