Часы пробили половину десятого, и Питер посмотрел на Люську, вопросительно приподняв брови. Та едва заметно кивнула, сложила салфетку и встала, за нею поднялись и мы. Питер и Тони отправились в библиотеку, а мы с Люськой — в гостиную. Как она говорила, сплетничать за кофе и рюмкой ликера.

— Что это было? — поинтересовалась Люська, когда Джонсон поставил перед нами кофейные чашки, разлил по рюмкам ликер и удалился, плотно закрыв дверь.

— Что было? — спросила я, прекрасно понимая, о чем она.

— Что между вами такое? Извини, я и хотела бы сказать, что это не мое дело, но, к сожалению, не могу.

Я открыла рот и… закрыла. Из глаз полились слезы.

— Ну-ка прекрати! — прикрикнула Люська. — Это платье нельзя стирать.

— У меня тушь водостойкая, — всхлипнула я.

Люська встала, подошла ко мне сзади, обняла за плечи, положила подбородок на макушку.

— Все, все, успокойся, — прошептала она. — Тихо! Никто не умер!

Я усмехнулась сквозь слезы — потому что именно так обычно утешала ее.

— Люсь, я не знаю, — сказала я, немного успокоившись и высморкавшись в салфетку.

— Сначала все было очень хорошо, а потом вдруг… Не знаю. Как будто что-то произошло. Сначала я думала, что это из-за того, что мне скоро уезжать. Вроде как боюсь влюбиться всерьез. Но нет. Это что-то другое. И у него тоже — я же чувствую.

— Вы не похожи на счастливых влюбленных, — подтвердила Люська, усаживаясь обратно за диван перед кофейным столиком. — Мне жаль говорить, но это так. И я тебе скажу еще одну очень странную вещь. Вроде бы, вы подходите друг другу идеально. Вот правда, две половинки одной картинки. Скажу больше. Как ты похожа на Маргарет, так же похожа и на Тони. Когда вы по отдельности, это совершенно незаметно. Только когда рядом. Это даже не столько внешность, сколько… не знаю что. Но что-то такое между вами… Как будто вас тянет друг к другу — и тут же отталкивает.

Она замолчала, помешивая кофе серебряной ложечкой. Мне почему-то было страшно неловко и стыдно, и хотелось провалиться сквозь землю. Мы с Тони похожи? Вот уж правда, странная вещь, с чего бы это?

— Люсь, а почему ты с самого начала была против наших отношений? — спросила я.

— Лучше расскажи, каким образом ты вдруг стала так бойко болтать по-английски. Первый раз вижу, чтобы человек за месяц практически с нуля вдруг вышел на свободное общение. При твоих-то офигительных языковых способностях.

Я молчала, как партизан. Что тут было сказать?

— Свет, по правде, я не ожидала, что так получится. Именно из-за языкового барьера. Ну, поводил бы он тебя по Стэмфорду, угостил ужином. И все.

— А почему ты не допускала мысли, что получится как с Альберто — молча потрахались и разбежались? Я, вроде, не урод, он тем более.

— Во-первых, с Апьбертиком у тебя надолго не затянулось. Да и Тони не Альбертик. Ему с женщиной разговаривать надо. Так что когда ты сказала, что у вас все закрутилось всерьез… Свет… — Люська посмотрела мне в глаза. — Я бы очень хотела ошибиться. Наверно, я зря это все говорю, но…

— Но ты не веришь, что у нас что-то выйдет.

— Я бы очень хотела ошибиться, — повторила Люська. — И не спрашивай, почему не верю. Я не знаю. Питер тоже меня спрашивал об этом. Я не могу объяснить. Просто какое-то предчувствие. Только, пожалуйста, не реви опять, ладно? Свет, пусть все идет так, как идет. Ведь ты же хочешь быть с ним?

Я молча кивнула.

— Вот и будь. Столько, сколько получится.

— Люсь, почему ты мне не сказала все это сразу?

— Что не сказала? — не поняла Люська.

— Почему ты против наших отношений.

— Да с чего ты взяла, что я против? — возмутилась она. — Что ты выдумываешь-то? Я тебе русским языком сказала, это твоя личная жизнь, я тебе не мама. Да, меня это беспокоило и беспокоит. Потому что я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Питер, идиот, почему-то решил, что я имела в виду мужчин, когда говорила, что ты быстро загораешься и быстро остываешь. А я говорила про твои хобби, увлечения, интересы. Я за тебя волнуюсь, дурочка. Ну, и за Тони тоже, но за тебя больше.

— Но ты со мной таким тоном разговаривала… Я чего только не передумала.

— Дай угадаю, — расхохоталась Люська. — Ты решила, что у нас с ним шуры-муры, и я ревную. Вот дурища-то! Я же тебе объяснила, что меня бесит Париж. Я о нем мечтала с детства, а он оказался совсем не таким. Едритская сила, говоришь правду — тебе не верят и подозревают черт знает в чем. Слушай сюда, Чебурашка глупая. Чтобы больше на эту тему всякой фигни не было. Тони, конечно, мужчина хоть куда. И самец фактурный, с большой… харизмой. И сам по себе… Я, конечно, не могу сказать, что очень хорошо его знаю, но и плохого ничего сказать не могу. Да, он радует мое эстетическое чувство, и я не отказалась бы с ним встретиться в эротическом сне, но не более того. Поняла?

Я кивнула и спряталась за кофейную чашку.

— Светка, я скажу тебе одну вещь, только не обижайся, ладно? Возможно, все дело в том, что тебе уже за тридцатник, а ты никого по-настоящему не любила.

— Ну конечно! — вскинулась я.

— Если ты не будешь фыркать и хорошо подумаешь, то поймешь, что я права. Да ты и так знаешь, что я права. Лешечка — это было очень мило, по-щенячьи, но само себя исчерпало на стадии невинных поцелуев. Или, может, ты любила Вадика, который трахнул тебя спьяну на вечеринке, даже не поинтересовавшись, есть ли у тебя хоть какой-то опыт? Который тебя по-всякому унижал, и лично, и публично. И променял на первую попавшуюся давалку в мини-юбке? Нет, не думаю. Я помню, как ты ревела и что говорила. А ты помнишь?

— Помню, — процедила я сквозь зубы, привычно заливаясь краской.

— Ты говорила, что порвала бы с ним сама, но боишься, что так и останешься одна.

— Не надо, Люсь!

— Надо, Света! И надо именно сейчас! — жестко оборвала меня Люська. — Мы давно с тобой по душам не говорили. Очень давно. Как там было про точки над Ё? Давай расставим. Тебе это надо.

Я понимала, что Люська права. Слишком много было вещей, о которых я себе врала. Которые пыталась скрыть от себя. И чем дольше все копилось, тем тяжелее был этот груз.

— Про Альбертика я вообще молчу, — продолжала Люська, мучая ни в чем не повинную ложку. — Конечно, он молодец, открыл тебе волшебный мир секса, которого ты после Вадика боялась, как черт ладана. Ты же от любого парня шарахалась, который пытался тебя за ручку взять, не говоря уже о большем. И все-таки это точно была не любовь, согласись.

Я зажмурилась, пытаясь отогнать призрак страха и отвращения — единственных чувств, которые оставил после себя Вадим. Тогда… мне не с чем было сравнивать, и я пыталась себя убедить, что его грубость на грани жестокости, безразличие к моим чувствам — это нормально. Что все мужчины такие. Что радости интимной жизни сильно преувеличены. И все-таки понимала: нет, это не нормально. Так не должно быть.

А Альберто… Да, это было весело, безумно и… очень приятно. Как пирожное после бесконечных заплесневелых сухарей. Но не более того. Совершенно чужой незнакомый человек. Параллельная вселенная. Я почти ничего о нем не знала. И он почти ничего не знал обо мне. Сначала это не мешало. Потом стало напрягать. Но знакомиться ближе не хотелось. К чему — если скоро все закончится? Или это была только отговорка — чтобы не знакомиться? Нет, конечно, это была не любовь. Но Федька…

— Сейчас ты скажешь про Федечку, — угадала Люська. — Что остальных нет, а вот его ты правда-правда любила. Не надо, не говори. Не любила. Влюблена была — да. И он в тебя. Но любовь — это обычно то, что остается в сухом остатке, когда проходят страсти-мордасти.

— Знаешь, Люсь, любовь каждый понимает по-своему, — возразила я. — И если человек уверен, что любит…

— Свет, любовь не проходит без причины за два года.

Вот тут мне крыть было нечем. Я встала, подошла к окну. Пока мы обедали, набежали тучи, пошел дождь. Почему-то я вспомнила, как Маргарет, ожидая ребенка, целыми днями сидела у окна и всматривалась в дождевые потоки, словно надеялась разглядеть за ними того, кого так хотела увидеть.