– Да кто бросать-то будет?

Надо отдать должное Сосновичу – он терпеливо отвечал на все мои вопросы. Наверное, многое казалось ему элементарным, но, понимая, что для меня всё в новинку, Олег спокойно объяснял мне суть дела:

– Духи специально раздают бачатам, пацанятам своим значит, эти самые пакетики с «гешей». Мальцы эти на ДП – диспетчерских пунктах, особенно при въезде в Герат, да и в любых людных местах, где наши останавливаются, просто бросают их в кабину. Кто-то сразу выкидывает. Кто-то в бардачок сунет: типа посмотрю потом, что это такое. Ну, а кто совсем дебил, решает разок попробовать. А где разок, там и пошло-поехало. Одним словом, крандец!

– А почему ты говоришь, что пару раз бросят и перестают? Они что, всех помнят, что ли?

– Юрка! Ты не поверишь! Помнят! Хоть наркота здесь дешёвая, но всё равно деньги стоит. Что ж им бабки на ветер выкидывать?! Они же специально сначала бесплатно эту дурь раскидывают, чтобы наших бойцов на иглу подсадить. А потом вычисляют тех, кто торкнулся.

– Понятно. Гады!

– Конечно, гады. А что поделаешь?

Старшина встал из-за стола, подошёл к двери. Зацепился взглядом за мои злополучные чемоданы:

– Юр, давай-ка пока их на стеллаж засунем. Ты как?

– Как скажешь. Давно пора.

Олег открыл дверь и прокричал в пустоту:

– Рубан! Рахматуллин! Ну-ка дежурного ко мне!

Через пару минут появился сержант:

– Вызывали, товарищ прапорщик?

– Да, Серёга. Возьми второго дневального. Из расположения притащите ко мне кровать. Ту, что ничья, понял?

– Понял. А чо, замполит здесь будет жить?

– Пока здесь. Не забудь, в шесть часов развод.

– Да помню! Задолбал меня уже этот наряд!

– Ладно-ладно, не ной. Завтра рота вернётся, поменяешься.

– Товарищ старшина, а давайте Залевский пойдёт вместо меня.

– Рубан! Иди, неси кровать. Я сам решу, кто пойдёт.

– Ну, товарищ прапорщик…

Соснович, не дослушав сержанта, захлопнул дверь. Подошёл к своим огромным этажеркам, одёрнул занавеску.

– Давай, клади сюда чемоданы свои.

Предварительно я вытащил то, что мне было нужно. И в первую очередь вторую бутылку водки, за что был награждён одобряющим взглядом старшины. Затем впихнул свои баулы на предоставленное место. К своей радости увидел на соседней полке гитару.

– Олег! Твоя гитара? Играешь?

– Так, немного. Для себя. А ты?

– И я для себя.

– Отлично! Что поёшь? Какие песни в Союзе на слуху?

– Разные. Кому что нравится. Я и «Машину», и Антонова люблю.

– О! Я тоже. Ещё наших. Белорусов. «Песняров», «Сябров»…

– Ну, это вообще без разговоров. А Хоралова слышал?

– Не. Это кто?

– Клёвые песни. И поёт классно.

– Нет, не слышал. Ты кассеты случайно не привёз?

– Нет. Что-то не подумал.

– Жаль. Здесь в дуканах, магазинах по-нашему, полно разных кассет с музыкой. Правда, в основном индийские вопли да стоны. Но бывают итальянцы, старый рокешник и даже наши эмигранты. Розенбаума знаешь?

– Конечно! Он что, эмигрант?

– Нет, свой. А вот Успенская и Токарев те – да.

– Этих не знаю.

– Узнаешь. Их кассеты практически у каждого есть. Слушай, давай по соточке. Там Омеля банчуху самогона приволок.

– Я знаю. Мне уже Рубан доложил.

Старшина засмеялся:

– А как ты хотел? Здесь всё на виду.

В дверь постучали.

– Да!

– Товарищ прапорщик, кровать!

– Блин! Вы за ней как будто в штаб дивизии ездили. Заноси!

Поздно вечером в каптёрке Сосновича было не протолкнуться. На весёлый шум и запах самогонки подтягивались всё новые офицеры и прапорщики. Рядом, на моей заправленной как положено кровати сидел Саня Никитин, командир взвода первой роты. Мы были уже далеко не трезвы. Оба одинаково уверены в том, что знаем друг друга сто лет. Или больше.

– Юрка! Радуйся, что в ОБМО попал.

– Я радуюсь!

Сашка обнимал меня за плечи, старался перекричать общий шум в комнате, слюняво тыкая губами прямо в ухо:

– Не, послушай, Юрка, я серьёзно. Чо там те десантники или пехота? Ерунда. Понты! Раз в три месяца сходят куда-нибудь на операцию, а гонору на год хватает. А мы каждую неделю в рейс. Те же боевые.

Я только кивал головой. Никитин продолжал:

– А потом, согласись, всегда машина под задницей. Это тебе не на своих двоих по горам лазить.

Я соглашался. Александр философствовал дальше:

– Я уже не говорю про наши возможности.

Взводный чуть понизил голос и придвинулся ко мне ещё ближе:

– Джинсики – мынсики, шифончик – муфончик, водочка – дублёночка… Понял?

Я понимал. Вечером этого бесконечного дня мне стало казаться, что я знаю об Афгане абсолютно всё. Мало того! Мне и в голову не приходила мысль, что я пробыл в Шинданде всего лишь день.

– Олег, дай-ка гитару.

Старшина достал с полатей инструмент и протянул мне. Сашка Никитин восхищённо уставился на меня:

– А ты что, играешь?

– Ага! Малёха дёргаю струны.

– Ну, давай, Юраха, спой-ка нам что-нибудь новенькое.

Что-что, а песен я знал превеликое множество. Пока учился в Новосибирске, довелось даже поиграть в курсантском ансамбле. Запел «Мы выбираем путь…» из репертуара популярной группы «Земляне». Мужики прекратили разговоры и слушали внимательно. По окончании Санька захлопал в ладошки:

– Давай ещё, брат!

Соснович боднул меня в плечо:

– Замполит, споёмся. Ну даёшь! Ты ж классно играешь. А притворялся: «Для себя – для себя». Давай вместе. «Олесю» знаешь? Не, сначала выпьем. Попов! Наливай!

Старшина первой роты подал нам кружки с самогоном. Выпили. Запели. Многие подтянули. Получалось не очень дружно, но громко. С чувством заканчивали последний куплет, когда вдруг неожиданно распахнулась входная дверь и в комнату влетел разъярённый командир части. Оглядев всех подскочивших с кроватей, он остановил свой взгляд на мне:

– Не с того начинаете, товарищ лейтенант! Не успели прибыть, а уже пьянствуете! На гитарах бренчите! Что, совсем ох…и?! Третий час ночи! Соснович! Заканчивай бардак! Ну-ка все марш по комнатам!

– Товарищ майор! Мы же…

Старшина попытался что-то возразить, но Кушнаренко перебил его:

– Я что, непонятно сказал?

Дальше командир говорил только матом. Под его монолог все наши гости тихонько удалились. Остались только мы с Олегом. Преданно глядели на комбата.

– Как там тебя? Фадеев?

Я привычно в этот вечер кивнул.

– Так вот, лейтенант! Ты с этих охламонов пример-то особенно не бери! Вмиг забулдыгой станешь! На первый раз объявляю замечание!

Я опять кивнул, хотя по уставу должен был подтвердить услышанное. Но не смог. Командир ушёл. Соснович показал вслед ему фигу:

– Да пошёл он! Тоже, блин, нашёл охламонов! Как будто сам прямо трезвенник! Ладно, Юрка, и правда – давай спать ложиться!

Рухнув на кровать, я поставил точку в своём первом дне на Шиндандской земле.

На утренний развод следующего дня старшина меня не поднял. Пожалел. Решил, наверное, что закалка у замполита ещё не та. Правильно решил. Я проснулся от жажды. В каптёрке никого не было. Тяжело оторвал голову от подушки. С трудом сел. На часах уже десять. Горели «трубы» отравленного организма. Начали пригорать щёки. От стыда. «Ничего себе, Фадеев! – стучала в лоб нетрезвая совесть. – Вот это «дебютировал» в коллективе!» А когда вспомнил, что умудрился в первый же день получить от комбата взыскание, – совсем поплохело. Одним словом, как говорится, поймал «отходняк» по полной программе. Умылся водой из ведра прямо в комнате. Пить её Олег строго-настрого запретил. Оделся. К зеркалу не походил, чтобы не видеть свои печальные, укоризненные глаза. Вышел в коридор. На тумбочке всё тот же Рахматуллин.

– Дневальный! А где старшина?

Солдат встрепенулся и уставился на меня непонимающими глазами.

– Где дежурный по роте?

– Спыт!