— Я решил купить ферму или ранчо как можно дальше от океана, — сказал Гленвей. — Буду разводить скот или займусь селекцией кукурузы. Что-нибудь в таком духе.

— Вы провели семь лет на этой яхте, с этими людьми или с большинством из них. Вы знали, что они верят в Это?

— Нет, — ответил он. — Есть еще биология почвы. Данная область сулит немало открытий.

Я буквально места себе не находил. Да, Гленвей действительно стал другим — не таким, как я или каким недавно был он сам. Красавица «Зенобия» будет продана, команда распущена, а большой морской ящер останется картинкой на старинной карте — далекий и покинутый в своем океанском одиночестве. Что же касается меня, то вся моя дружба с Гленвеем ограничивалась яхтой. Я был частью всего этого: не кем иным, как соучастником его одержимости. Теперь он излечился, хоть мне это не нравилось. Я чувствовал, будто и меня выставили на продажу. По пути в Сан-Франциско мы вели светские, вежливые и пустые разговоры и по прибытии распрощались, пообещав писать друг другу.

Мы не переписывались более трех лет. Невозможно посылать письма призраку банкира или ожидать от него ответа. Но этим летом, в Нью-Йорке, я однажды вернулся домой и обнаружил письмо. Оно было отправлено из Грегори в Южной Дакоте — городок этот так далек от океана, как только можно себе представить.

Он жил там. Он спрашивал, бывал ли я в тех местах и не найдется ли у меня немного свободного времени. Нужно обсудить один любопытный вопрос. Строк было немного, но тем свободней можно было читать между ними. Я набрал номер.

В Нью-Йорке наступала полночь, но в Южной Дакоте, понятно, было на два часа раньше. И все-таки Гленвей долго не подходил к телефону.

— Надеюсь, я не поднял вас с постели, — сказал я.

— Господи, нет! — ответил он. — Я был на крыше. У нас здесь чудесные ночи, а воздух чистый, как в Аризоне.

Я вспомнил ясную ночь на Тихом океане, блеск и сверкание громадных стеклянных волн, и тишину, и яхту, поднимавшуюся и опускавшуюся так высоко и так низко, похожую издалека на заснеженный холм, и бадейку, видимую в сотне футов.

— Я хотел бы приехать, не откладывая, — сказал я.

— Я надеялся, что вы это скажете, — отозвался Гленвей и стал перечислять самолеты и поезда.

Я спросил, привезти ли что-либо из Нью-Йорка.

— Непременно! — сказал он. — Там есть человек по имени Эмиль Шредер. Он из Бруклина. Найдете его в телефонном справочнике. Это лучший шлифовщик линз, какого знала Германия. У него имеется для меня посылка, но я не хочу доверять ее почте — вещь хрупкая.

— А что внутри? — спросил я. — Микроскоп? Вы все же занялись биологией почвы?

— Какое-то время занимался, — ответил Гленвей. — Нет, там линзы для телескопа. Этот парень построил по моему заказу бинокулярный телескоп. Понимаете, с одним окуляром трудно следить за чем-либо быстро двигающимся. Бинокулярное устройство отлично подойдет. Я смогу установить его на крыше или на самолете, у меня уже готова специальная станина.

— Гленвей, вы не хотите объясниться? О чем вы?

— Вы разве не читали правительственный доклад о неопознанных летающих объектах? Алло! Вы там?

— Да. Я здесь, Гленвей. А вы там… Там, где надо, черт побери!

— Послушайте, если вы не читали этот доклад, с утра первым делом найдите его. Прочитаете по дороге. Не хочу, чтобы вы несли ерунду, как тот незадачливый тип, который тогда свалился за борт. Вы обещаете? Прочитаете?

— Конечно, Гленвей. Непременно прочитаю.

^{П. Алешинский. Сезон морского змея (1970).}

Агапов уверял, что, если бы он не находился тогда на Луне, Калабушева не отправили бы в самый глубокий каньон на дне Индийского океана.

— Это один из величайших упрямцев в солнечной системе! — говорил он горячо. — Если бы вы дали себе труд обратиться во Всемирное справочное бюро и попросили перечислить наименее подходящих людей для столь ответственной экспедиции, то Калабушева назвали бы в первом десятке.

Те, кто готовил экспедицию, пожимали плечами: Калабушев был не только самым знающим, но просто единственным специалистом по морским змеям на нашей планете. Никто, кроме него, не интересовался полуфантастическими видениями, которые представлялись глазам пьяных или перепуганных матросов в далекую эпоху парусного флота. А он, как ярый коллекционер, собирал на протяжении всей жизни эти легендарные истории, выкапывая их из старинных книг и газет, изучая давно забытые архивы. Вряд ли Всемирная кибернетическая библиотека с ее миллиардами отсеков, в электронную память которых вот уже третий год вводились все основные сведения, добытые человечеством за предыдущие века, располагала хотя бы тысячной долей тех данных, которые находились в распоряжении Калабушева. И только он один мог сказать, что в его шкафах, набитых фотокопиями собранных со всего света документов, представляло хоть видимость научной ценности, а что следовало отнести к чистейшей фантазии. Но и он мог ошибаться. Этот упрямец верил в существование морских змеев, несмотря ни на что.

Конечно, если бы налицо имелся еще хотя бы один знаток морских змеев, комиссия могла думать, кого из них посылать. Но выбора не было. Не послать же Калабушева в экспедицию, право на участие в которой он заслужил более чем кто-либо другой на свете, было бы слишком жестоко и несправедливо.

Но так или иначе, а сейчас уже поздно было рассуждать, почему в экспедицию отправили именно Калабушева.

Когда споры поутихли, председательствующий академик Лавров перешел к главному:

— Сейчас мы должны решить, собственно, не менее важный вопрос: кого послать на розыски Калабушева?

Все почему-то посмотрели в мою сторону. До этого момента я полагал, что меня пригласили в качестве эксперта-глубоководника. И действительно, в ходе прений мне было задано несколько специальных вопросов.

Но теперь от меня ждали чего-то другого.

— Что скажете, капитан? — подбодрил меня Лавров.

— Экспедиция более ответственная, — сказал я, — чем та, первая. Калабушев мог не найти своего морского змея — особой трагедии не произошло бы. Не найти Калабушева — совсем другое дело.

— Мы это понимаем, капитан, — прищурил глаз Лавров.

— Я не отказываюсь, — сказал я. Меня немного раздражал его прищуренный глаз. — Вопрос в том, кто лучше подготовлен для такого дела. Его и надо отправить. Мы не должны повторить ошибки с Калабушевым.

— Какие у вас отводы?

По традиции, человек, получающий ответственное задание, обязан назвать недостатки, если они у него есть, которые могут помешать выполнению задания.

— Отводов нет, — возразил я, — но соображения есть. Прежде всего я не верю в существование вашего знаменитого чудовища. Я облазил едва ли не все самые глубокие дыры мирового океана и, могу вас заверить, ни разу не встречал ни морского змея, ни «Летучего голландца».

— Но в существовании Калабушева вы не сомневаетесь?

Глаз Лаврова оставался прищуренным, и это действовало мне на нервы.

— А вам предстоит искать именно Калабушева, а не змея, — докончил Лавров. Он отвечал мне на моего «Летучего голландца».

— Насколько я понимаю, Калабушев и змей должны быть где-то вместе, — пробормотал я. — Повадок же змея я не представляю.

— Никто из глубоководников не верит в морского змея, так же, как и вы. Но вы один из опытнейших глубоководных асов. Это же спасательная экспедиция.

— Тогда, — сказал я, — переведем разговор на деловую основу. Если вы поручаете операцию мне, я берусь в течение двух часов подобрать экипаж, на который…

— Экипаж? — перебил меня Лавров. — Ни о каком экипаже не может быть и речи. Вы пойдете один.