Литмир - Электронная Библиотека
A
A

За недолгое время их знакомства Костя успел искренне проникнуться к этому невысокому загорелому человеку с добрым открытым взглядом и синими подглазьями.

– Ты мне, парень, вот что – иголку для «патефона» моего в Москве пораздобудь? Люблю музыку послушать, – прокричал Володя.

– Влёгкую! Я сам музыку люблю, – в тон ему ответил Лазарев, заскакивая в автобус.

Впечатление, произведённое на Константина Севером, было очень сильным. Восторг вызывало всё: белые ночи, обилие судов в портовом городе, бесконечные морские просторы, в разное время суток меняющие цвет, низкие, искривлённые поморскими ветрами красавицы-сосны на побережье за сопками, рядом с бетонными «тумбами», на которых, как рассказывал Володя, в годы войны были установлены пушки; люди – немногословные, суровые, щедрые; а главное – удивительное чувство ни с чем не сравнимой свободы.

Костя понял, что будет приезжать на Север всю жизнь. Он чувствовал что-то родное в этом удивительном крае с неяркой могучей природой.

Видение на берегу

Прежде чем идти на вокзал, Костя решил прогуляться по городу: поезд на Москву отходил вечером. Недалеко от памятника оленеводу в совике и традиционной длинноухой шапке в центре Архангельска парень набрёл на Краеведческий музей и решил его посетить.

В первом же зале Лазарева потрясли экспозиции, посвящённые спецпереселенцам и северянам, погибшим в Афгане и совсем недавно в Чечне: витрины музея были сделаны в виде гробов, и у каждого – фотография паренька, такого же молодого, как он…

В другом зале располагалась выставка природы; были представлены уникальные снимки пещер, здесь же лежали и камни из этих пещер: различные виды известняков – селениты, гипсы́, ангидриды.

– Разве в Архангельской области есть пещеры? – удивился вслух Костя.

– Есть, есть… Наши Пинежские пещеры славятся, – откликнулась, услышав его, смотрительница.

– А как их можно увидеть? – поинтересовался он.

– Никак.

– Это почему? – удивился студент.

– У тебя просто денег не хватит заказать туда экскурсию, – отрезала она, окинув его взглядом.

В потёртых джинсах и растоптанных кроссовках Костя, действительно, имел непрезентабельный вид. И деньги у него, в самом деле, были на исходе. Однако слова музейщицы задели парня, и его неудержимо потянуло в эту неизвестную ему Пинегу. «Будь что будет», – решил Лазарев, но уехать, не побывав на Пинеге, зная теперь об этих пещерах, он не мог.

Он не захотел возвращаться к Володе, желая увезти в душе то чувство, с которым они расстались, и решил отправиться на Ягры, чтобы там, на берегу Белого моря, дождаться утра.

Добравшись на Ягры, Костя развёл костёр из найденных там же, на берегу, коряг и палок. Вечер был тихий, море – спокойное. Становилось прохладнее. Спускался лёгкий туман, соединяясь с поверхностью моря. Костя устроился у костра и хотел задремать, но ему это не удавалось: бодрящая прохлада не отпускала его из реальности. Он так и сидел, подперев голову рукой, глядя то на огонь, то на дремлющее, укутанное туманом, словно пуховой накидкой, море.

Невольно мысли его обратились к семье, дому… Он вспомнил свою бабушку. Бабушка сильно его любила. В последнее время она тяжело переживала из-за ситуации в стране, прежде всего из-за всеобщего отношения к тому, что она считала священным, – к науке. Бабушка была настоящим учёным. Всю жизнь она занималась любимой работой: исследованиями, наблюдениями, составлением прогнозов. После перестройки бабушка продолжала работать, не покладая рук, безвозмездно, на чистом энтузиазме. «Ну зачем вы всё это делаете? – недоумевали родственники. – Вам же за это не платят!» – «Мне это надо. Это нужно людям. Эти уникальные модели перезимовки озимых сохраняют урожай. Мои формулы во многом помогли экономике государства; а климат меняется – и надо разрабатывать новые», – говорила она.

«Но вам же за это не платят!»

«Мы раньше работали не за деньги, а за идею! И я привыкла так жить, – отвечала она на подобные выпады. – Я человек той эпохи. Советский человек. И горжусь этим. Я умру, если не буду работать!».

Увы, никому, кроме неё, этот бескорыстный труд на благо родной страны уже не был нужен. В последние годы бабушка звонила: уговаривала, заставляла продолжить исследования своих бывших коллег и аспирантов, но работать бесплатно никто не хотел.

Отец раньше тоже занимался наукой. В советское время он преподавал в авиационном институте физику, но вскоре после великого перелома наука отступила на второй план, и он начал уделять больше времени частным консультациям. А позже открыл собственную фирму, занимающуюся продажей отделочной плитки. Постепенно этот бизнес начал приносить ему не огромные, но вполне достаточные для достойной жизни в столице деньги. Тем не менее отец по-прежнему был убеждён, что «средства надо расходовать с умом», то есть на самое необходимое. Таковым прежде всего являлись его иномарка, приобретённая несколько лет назад новая дача, взамен отданной под снос бабушкиной, и, конечно, еда.

Отца своего Костя любил, но отношения с ним у него ещё со старших классов установились довольно сложные. В детстве они были большими друзьями. Отец ходил с ним на лыжах, играл в шахматы и учил кататься на велосипеде. Однажды даже взял его на футбол. Костя запомнил тот день как праздник: впервые он видел футбол не по телевизору, а воочию – на огромном стадионе: вокруг много народу, все по-своему участвуют в игре – переживают, досадуют, радуются, открыто выражая эмоции… В детстве с отцом ему было проще общаться, чем с мамой и бабушкой: отец никогда не заставлял его есть, делать уроки и тепло одеваться. И класса до седьмого, пока у Кости не стали появляться «большие желания», их отношения были вполне гармоничными. С годами они начали усложняться, становилось всё меньше и меньше взаимопонимания.

Не понимала его и мать: «Учиться не учишься: разве это учёба? Работать, как все, не хочешь. Учёным – не стал, как бабушка…».

«Он возомнил себя творческой личностью. Но где же его опубликованные книги?» – вторил матери отец.

Особенно раздражало родителей то, что он, по их мнению, «совершенно не стремился к стабильному заработку» и, в отличие от своих сверстников, не искал себе «нормальную» работу. Отчасти это была правда: деньги по-прежнему не интересовали Константина в большем количестве, чем требовалось на насущные нужды. Он подрабатывал их ровно столько, сколько считал нужным, и при этом не гнушался поддержкой родителей. Лазарев не хотел тратить время на «тупое зарабатывание».

«Я не буду работать „на дядю“, заявил он дома. – Я должен писать: я – литературный работник».

«С таким подходом – как жить-то он будет?..» – сетовали родители.

«А вы не давайте ему денег», – советовали родственники, которые почему-то были осведомлены о его жизни едва ли не лучше его самого и с интересом наблюдали за ситуацией.

«Так что толку: он заработает», – вздыхал отец.

Однажды после очередной крупной ссоры с родителями на почве его «безделья» Константин ушёл из дома и явился только через несколько дней в каком-то странном состоянии, с перевязанным грязным бинтом запястьем и взглядом затравленного зверя. Отец вскочил со стула и схватил его за ворот, а он напряг кулаки. Мать встала между ними: «Юра, не трогай его! Пусть он живёт, как хочет!» – взмолилась она. И отец отступил.

С тех пор родители оставили его в покое. И Костя жил так, как хотел, ощущая кожей скрытое недоверие и прежнее недовольство. Со смертью бабушки его жизнь изменилась. Косте стало очень недоставать её присутствия, юмора, оптимизма, даже её заботы, той, что ему надоедала, а порой раздражала не на шутку. Но особенно Константину не хватало её рассказов о пережитом… В детстве он очень любил их слушать и теперь сожалел о том, что не записал бабушкины воспоминания. Сидя на берегу Белого моря, Костя пытался воскресить в памяти хотя бы их отрывки.

Бабушка любила собирать рыжики.

«Они напоминали мне детство, – говорила она. – В Приборе у нас был свой деревянный дом. И в погребе всегда стояли бочки с огурцами, с вином и с солёными рыжиками. Я до сих пор помню их вкус, как будто всё это было вчера. Жизнь промелькнула так быстро…

20
{"b":"668308","o":1}