Он сидел прямо в кроссовках, облокотившись спиной об оконный откос. Докуривая очередную сигарету, парень тут же доставал новую из лежавшей рядом с ним пачки. Недопитая бутылка пива с ободранной этикеткой стояла здесь же. Время от времени молодой человек брал её в руку и делал большие глотки.

Обнаружив небольшую трещину на подоконнике, он пытался расколупать добротный слой белил и штукатурки. Штукатурка не поддавалась, но парень неторопливо и настойчиво продолжал отдирать её трапециевидные, с неровными краями, куски, похожие на струпья поджившей раны. Он это делал с таким усердием, что, казалось, видел в своём занятии какой-то скрытый смысл, то и дело отряхивая со лба пряди длинных тёмных волос и при этом пытаясь попадать в такт звучащей музыке. Напротив окна на полу стоял огромный магнитофон, окружённый стопками книг, планшетами и набросками; тут же валялись разбросанные кассеты и диски, какие-то документы, фотографии и одежда. Поперёк разобранного дивана лежала гитара, а на стене висели большие плакаты с фотографиями Высоцкого и Цоя. Двухтумбовый письменный стол, старинный, красного дерева, был сплошь завален бумагами: сверху лежала прошлогодняя курсовая, посвящённая анализу «загробных» сюжетов в поэзии русских романтиков, с загнутыми, мятыми, местами прожжёнными листами. Молодой человек неоднократно её перелистывал, когда писал нынешнюю работу о Бродском. Сначала руководительница удивилась предложенной им теме, попросила принести план, предварительный набросок тезисов, но, прочитав первые страницы, одобрительно закивала: «Пишите, молодой человек, пишите. В этом что-то есть». А потом, когда он принёс ей почти готовый вариант, сказала: «Это интересно».

Бродского он открыл для себя прошлым летом. Стояла небывалая, покрывавшая многолетние рекорды, жара в Москве. А у него – самый разгар сессии… Распахнув все окна и оба балкона настежь, он ложился прямо на паркетном полу в гостиной, благо все его домашние были на даче, и пытался готовиться к экзаменам, спасаясь лишь минеральной водой со льдом. Голова пухла от духоты и небывалого зноя. К тому же в эти дни в Москве предвещали ураган.

Тщетно пытаясь напрягать изнурённую голову, юноша безнадёжно листал книгу за книгой. И тут ему случайно бросилась в глаза книга с зелёным корешком, которую он раньше почему-то не замечал. Она оказалась томиком Иосифа Бродского.

Молодой человек лежал на полу и, не отрываясь, читал ранние стихотворения Бродского. Они настолько его захватили, что ничто, даже свирепый ураган, с диким рёвом проносившийся в это время по улицам, ломая деревья, сокрушая рекламные щиты и срывая вывески, не могло оторвать юношу от чтения. Эти стихи были столь близки парню, что казались изнанкой его внутреннего мира, его собственными мыслями, выраженными языком художественных метафор. Юноше был созвучен их философский характер. Он всегда ставил философию во главу угла, придавая ей всеобъемлющий характер и безоговорочную ценность, а литературе предписывал – ей служить, чем вызывал недоумение научного руководителя: «Вы рассматриваете литературу как полигон для философских идей. А у неё – независимая ценность».

Студент был убеждён в том, что жизненная суть явлений с течением времени не меняется: «Изменяется только форма, выражаемая в „художественных направлениях“. И, хотя сейчас никто не будет писать тем же языком, каким это делали в старину признанные гении, поднимаемые тогда проблемы остались теми же, как и неподвластное времени мироощущение, кочующее из эпохи в эпоху, русской хандрой, вечным поиском смысла жизни и тотальным разочарованием преследуя человека…» Он видел в Бродском истинного классика, сказавшего современным языком о вечном.

В очередной раз потянувшись за бутылкой пива, молодой человек выронил сигарету. Нехотя, спрыгнув на пол, он нагнулся за ней, и тут его взгляд наткнулся на лежавший под столом блокнот в кожаной обложке с выпуклым портретом вождя мирового пролетариата и цифрами: «1970». Парень взял блокнот в руки и, немного подержав, открыл.

Первые две страницы были испещрены какими-то формулами. Под ними – надпись: «Прогнозы перезимовки озимых культур по областям: Архангельская, Вологодская…» Он узнал бабушкин почерк и принялся листать блокнот. Начиная с середины, блокнот был сплошь исписан неровными размашистыми столбиками слов. Это были его стихи прежних лет:

Парень не спеша перелистывал страницы, вглядываясь в корявые буквы, иногда морщил лоб, иногда чему-то усмехался.

Иногда взгляд его на чём-то задерживался: молодой человек перечитывал отдельные строки и фрагменты стихотворений:

На последнем стихотворении под названием «БРЕД» он остановился надолго. Оно было датировано прошлым годом. По мере того, как юноша пробегал строчки, его взгляд становился напряжённым и сосредоточенным, на лице чуть заметно подрагивали мускулы, а посередине лба обозначилась горизонтальная морщина. Он с волнением что-то вспоминал.

…В тот день он так же сидел на подоконнике, в точно такой же позе, довольный тем, что остался один и может спокойно и «никчёмно» проводить время так, как ему вздумается, – «бессмысленно и бесполезно». Включил свои любимые песни, и в какой-то момент в голову пришли строки. Нащупав в кармане карандаш, Костя принялся быстро и нервно записывать их в блокнот, который ему отдала бабушка.

Три коротких сильных удара в стену отвлекли его, вернув в обычное состояние. Он поморщился, отмахнулся рукой и снова принялся писать. В стену постучали повторно.

Парень нервно отбросил карандаш и соскочил с подоконника. «Опять соседка – старая карга!» – мысленно выругался. Ей мешала музыка – его музыка. «Сколько можно крутить эти уголовничьи песни! Их же слушают зэки! – разорялась со своего балкона старуха из соседней квартиры, бывший сотрудник паспортного стола, а ныне вдова майора внутренних войск. – Лоботряс! Бездельник!»

«Какие уголовные? Я ставил „Битлз“. Впрочем, Леннона тоже кто-то считал лишним – тот, который стрелял», – подумал Костя и повернул регулятор громкости до упора – ему было плевать, что его музыка мешает зловредной соседке.

«„Помню, помню, мальчик я босой // в лодке колыхался над волнами, // Девушка с распущенной косой // мои губы трогала губами…“ – начал было он подпевать, допивая из бутылки пиво, но вдруг осёкся. – Странно: я ведь действительно ставил „Битлз“. Песню „Don’t let me down“, которая мне так нравится».

Звонок в дверь заставил его выключить магнитофон. Спотыкаясь и матерясь, он нервно бросился открывать. «Опять, стерва, припёрлась», – пронеслось в голове у парня.