Бабушке был не чужд юмор, но почему-то всегда, ещё с ранних лет, в её словах Костя чувствовал предугадывание какой-то связанной с ним трагедии… Даже выпитая им бутылка пива казалась ей предвестницей будущего несчастья, но, когда он особенно напрягался в период экзаменов, сама доставала из своего шкафа глиняную бутылочку и наливала ему в чай ложку «Рижского» бальзама.

А когда он в девятом классе увлёкся матерью одноклассницы, бабушка чуть не сошла с ума от переживаний. Ситуация усугублялась тем, что эта женщина, по разговорам, состояла в религиозной секте, скрывавшейся под маской модного философского учения. Бабушка считала, что она «приворожила внука гипнозом, чтобы втянуть в свою веру». Ей было невдомёк, что Костя вовсе не был влюблён в эту особу: она лишь напоминала ему далёкую женщину из детства, ставшую его тайной любовью.

Это было в 92-м году.

Дача: роскошный бабушкин сад, семнадцать соток земли в подмосковном местечке Болшево, огромный дом с верандою, летний флигель, два погреба… Неподалёку – река Клязьма, на которую взрослые иногда ходили купаться и брали его с собой. Прогулка на Клязьму была целым приключением. Сначала шли вдоль выкрашенного голубой краской нескончаемого «глухого» забора папанинской дачи, где-то на территории которой, как поговаривали взрослые, находилась тайная чья-то могила… Потом – мимо старой кожной больницы с одноэтажными деревянными домиками, возле которых прогуливались в лесу больные в застиранных белых пижамах. Дальше – за железнодорожный переезд. По пути к нему в летний зной всегда стрекотали в траве неугомонные кузнечики, и в воздухе стоял густой запах полыни, клевера и каких-то полевых трав, а горячая жёлтая пыль под ногами так и подгоняла искупаться. Но у переезда нельзя было торопиться: здесь пути делали поворот, из-за которого в любой момент мог вылететь пригородный поезд. Всякий раз Костя провожал взглядом, сколько мог, блестящие рельсы, убегавшие за насыпь, поросшую иван-чаем, и манившие его за собой… За переездом тропинка вела на пригорок, в узкий проулок между серыми дачными заборами, утопавшими в яблонях, вишнях и кустах шиповника, под которыми скрывались от жары кошки. Оставалось пройти совсем немного: мимо обнесённой оградой жёлтой церкви, в которой пел прекрасный хор, а в стенах были ниши с захоронениями, и дальше – тенистым коридором из кустов акации к Колхозной площади, где продавали квас из бочки и уже веяло речной прохладой. А ещё несколькими шагами ниже виднелся мост через Клязьму, пляж и утопавшие в зелени кирпичные дома на другом берегу реки. Ходить на Клязьму Косте очень нравилось, но эти прогулки были нечастыми. Чаще ему приходилось сидеть на даче.

Днём чёрно-белый «Горизонт», ещё ламповый, дарил чемпионат Европы по футболу, а вечерами – австралийский телесериал «Шансы», в котором только-только просачивалась на экран беспардонная эротика. Она казалась даже слишком откровенной для неискушённого советского зрителя. Но не только эта «запретная» сторона привлекала Костю в австралийском фильме: ему были интересны герои, их характеры, сложные и противоречивые чувства, влиявшие на поступки. Фильм был определённо «взрослым», но родные не запрещали Косте его смотреть: ему бесполезно было что-либо запрещать. Бабушка подтягивала к телевизору кресло и садилась вместе с внуком «смотреть кино», время от времени восклицая: «Какой ужас!..»

Огромный сад с фруктовыми деревьями, посаженными в шахматном порядке, с растущими вдоль забора вишнями, с кустами смородины и крыжовника, малины и ежевики, и огород с теплицей и бесчисленными грядками составляли семейные владения. Взрослые что-то беспрестанно сеяли, сажали, рыхлили, пололи, подкапывали, поливали… Собирали громадные урожаи и делали всевозможные заготовки в невообразимых количествах, которые накапливались год за годом, и либо раздавались родственникам, либо в конце концов отправлялись на выброс. В погребе хранились банки поза- и прошлогодней, трёх-, пяти-, а то и десятилетней давности…

Ближе к осени занимались сбором яблок. Яблочный урожай, как правило, был огромным. Снятые яблоки почему-то назывались «съёмными»; они сортировались и складывались в глубокие деревянные ящики, заранее принесённые из продовольственного магазина, после чего с огромным трудом опускались в погреб, и лишь пара ящиков увозилась в городскую квартиру. За зиму яблоки, естественно, в погребе сгнивали, и весной с ещё большим трудом их извлекали наружу, выгружали из ящиков и тачками отвозили на помойку, почему-то прозванную в семье «Аскольдовой могилой». Эта история повторялась год за годом.

Садоводство и земледелие Костю совершенно не привлекали, и он в них почти не участвовал. Зато родители почти всё свободное время трудились, не покладая рук, в саду и в огороде под руководством бабушки; они были спокойны за предоставленного самому себе отрока: он далеко не уходил с участка, да и пойти ему было особо некуда. А в душе что-то назревало, томили смутные предчувствия и догадки о другой жизни, жизни за забором, ограждавшим дачу, казалось, от целого мира… Костя не понимал, почему взрослые всё время должны заниматься этой скучной, рутинной работой, после которой, как правило, у них что-нибудь болело, из-за чего они не могли ни поиграть с ним, ни прогуляться к пруду. Не понимал он и того, почему всей семьёй они не могли поехать к морю или хотя бы сходить в кино, в парк аттракционов или уж, на худой конец, в кафе. Никто из родных не мог толком ответить ему на эти вопросы. «Какое тебе море? Ты без конца болеешь. Сиди уж лучше на даче. У нас здесь так хорошо!» – говорила мать.

Его сверстников на соседних дачах не было. И Костя спасался в книжном раю. В голове создавались образы, отчасти воспринятые им из книг, отчасти – из взрослых разговоров, а отчасти ставшие плодом его фантазии. Мальчик с ними жил, ими питал своё воображение, и ему было уже не так одиноко.

Однажды Костя пошёл с родителями к соседям. Пока взрослые разговаривали, он подбежал к забору нарвать орехов и на соседней даче увидел молодую женщину с длинными каштановыми волосами. Она сидела на ступеньках высокого крыльца и перебирала руками лозу. Мальчик замер и принялся наблюдать за ней. Не замечая его, женщина плела абажур… Перед домом росли две высокие старые ели. Костя чувствовал запах хвои и не сводил глаз с женщины, боясь себя обнаружить случайным шорохом… На веранде зажёгся свет, и мужской голос позвал её: «Люда!» – «Сейчас приду. Только закончу. Совсем немного осталось», – ответила она удивительно приятным голосом.

Что-то необъяснимо волнующее послышалось Косте в её интонациях. Мальчик смотрел на женщину, и в его голове проносились картинки воспоминаний, рождались отрывочные абстрактные ассоциации.

…Своё раннее детство Костя провёл с бабушкой. Пытаясь занять себя чем-нибудь интересным, когда бабушка, накормив его, садилась за работу, он уходил в свой фантастический мир: сочинял истории про удивительных существ, населяющих несуществующую планету; представлял себя то капитаном затонувшего судна, выброшенным на необитаемый остров, то предводителем войска краснокожих, то лётчиком, то средневековым рыцарем… Нередко он конструировал из подручных материалов замки. В ход шло всё: разноцветные кубики, зубные щётки, заварочный чайник, служивший замку колодцем, даже бабушкина логарифмическая линейка – в качестве откидного моста.

Косте ничуть не было скучно, но не хватало родительского общения. Иногда бабушка читала ему, но мальчику больше нравилось слушать, когда она что-то рассказывала о своей жизни или когда приходили в гости её знакомые Валя и Толя, муж и жена. Валя – бывший врач, Толя – военный лётчик; у них был приёмный сын Геннадий, с очень трудным характером. Они делились с бабушкой своими проблемами и советовались, а Костя прислушивался к их разговорам. Родители приходили с работы уставшие. Почти все выходные с ранней весны и до поздней осени и отпуска они проводили на даче, занимаясь огородом и садом. Так повторялось из года в год – однообразно и скучно.