Хотя Ягры тонким перешейком соединялся с материком, местные называли его островом. Лазарев шёл вдоль по берегу, любовался пейзажем и прислушивался: ему казалось, что море словно что-то шептало, набегая на берег мощными волнами. Увлёкшись, Костя чуть было не наступил на лежавший на литорали[9] ярко-розовый предмет.

– Полотенце? – удивился он вслух.

– Какое тебе, на хрен, полотенце? Это же – медуза мёртвая, – обронил проходивший мимо парень.

– Медуза? – Костя поднял на него глаза.

– Вон, у мужика спроси, раз не веришь.

Днём в этом небольшом городе людей почти не было видно. Город жил своей жизнью. Утром он дружно вставал, и, как в ещё недавнее советское время, его жители все как один шли на работу. В основном люди работали здесь в двух местах: либо на заводе по строительству подводных лодок, либо – по их ремонту. А к вечеру город пил. Пил так, что пьяных мастеров и моряков с трудом выволакивали из автобусов кондукторы. Но, несмотря на это, всюду в этом городе царил дух мужества и патриотизма.

Здесь Костя ощутил себя словно в ушедшей эпохе своего детства: укладом и даже архитектурой этот северный город напоминал ему военный городок в Болшево. Здесь юноше нравилось всё: Север завораживал его своей особой красотой и человеческой честностью. Однажды в автобусе он забыл сумку, спохватился лишь на следующий день, пришёл в автопарк и был очень удивлён, когда ему её тотчас вернули нетронутой, с бумажником и фотоаппаратом.

– Товарищ, – обратился студент к идущему вдоль берега вразвалочку невысокому рыжеватому мужчине лет пятидесяти с загорелым, обветренным лицом, – скажите, что это?

– Это медуза, – охотно ответил мужчина.

Они разговорились.

– А вот что, парень, пойдём-ка ко мне посидим. Я здесь рядом, за озером, живу, – пригласил мужчина.

Его звали Володей. По дороге он рассказал, что в прошлом служил электриком на подводной лодке, а выйдя на пенсию, устроился мастером на «Звёздочку»[10].

Несмотря на то, что неравнодушие мужчины к спиртному скрыть было трудно, его квартира ничуть не походила на жилище алкоголика: в ней было довольно чисто, росли комнатные цветы, и две сиамские кошки выглядели вполне довольными.

– За всем моя жена, Люба, по дому присматривает. Она у меня хорошая. Бывает, что и напьюсь, а она всё терпит, не бросает меня, говорит, жалко. Мы многое с ней пережили… Когда зарплату чулками выдавали – и такое было… Люди и «шило»[11] пили, и клей «БФ»: его ещё меж собой мужики называли «Борисом Фёдоровичем». Даже ацетон пили: мужики на два пальца его в стакан наливали, а на четыре – воды, размешивали и пили. Правда, голову сильно сшибало, но потом восстанавливалось. Пили морилку – и чёрные, как негры, ходили потом, а многие на Миронову гору[12] отправились. Отец у меня там лежит. Списки умерших каждый день в газетах печатали. Сейчас иной раз иду на работу, а сам думаю: только б проходную миновать, только б не учуяли… Устал я от жизни, устал… – говорил Володя, доставая из холодильника рыбную закуску к прикупленному по дороге пиву. – Все приходят ко мне и говорят: «Володя, дай», а хоть бы один кто пришёл и сказал: «Володя, – на!»

Он отрывисто и нервно жестикулировал, суетясь на кухне и не вынимая изо рта дешёвую сигарету:

– Закусим, чем Бог послал. Ты уж не обессудь: жизнь такая пошла, – и тут же добавил ободряюще: – Но что до рыбы, то у меня всё в порядке по этой части. Я всегда с рыбой живу: уж чего-чего, а этого добра-то я всегда натаскаю.

Костя смущённо молчал.

– Раньше-то не так было… В былые времена нам на подлодке вино красное сухое выдавали – по полбутылки на брата полагалось, – снова заговорил Володя, воодушевляясь, после того, как они выпили по кружке холодного пива. – Так мы менялись, посменно, чтобы уж по целой досталось. Знаешь, что такое подлодка! Каких туда ребят берут! – вдруг закричал хозяин. – Ведь это же дело серьёзное. Случись пожар – он за собой должен люк задраить: ему две секунды уйти, а он обязан закрыть и остаться в отсеке! Понял – что это такое?! – Он неожиданно стукнул кулаком по столу так, что подскочила посуда, и вытер слёзы. – Я тебе фотографии покажу, – Володя убежал в комнату и скоро вернулся с затёртым альбомом. – Скольких тут нет! Этого, этого уже… – Он тыкал пальцем в обведённые чёрной ручкой лица на общей фотографии моряков, его руки тряслись, а на лбу выступил пот. – И мне стыдно бывает, что их нет, а я – уцелел, остался… Наливай ещё. «Курск» помянем! Помянем всех, кто остался в море!.. – крикнул он, нервно размахивая руками. – А где ты остановился-то, парень?

Узнав, что Костя живёт в гостинице, бывший подводник стукнул опять по столу.

– Никаких гостиниц! Деньги держать не хватало! Сюда перебирайся. Жена в деревне. Никого ты здесь не стеснишь. Вот тебе ключ – сразу держи, чтобы не забыть: завтра меня не будет: на сутки дежурить ухожу. А ты располагайся и хозяйничай. Не забудь только цветы полить и кошек накормить: рыбу там, в холодильнике, найдёшь. Пóнял или поня́л? – возбуждённо и нервно проговорил он. И сразу как-то засуетился, забегал, достал откуда-то пластинку «Песни Владимира Высоцкого», включил старенький проигрыватель «Аккорд», ещё советского производства, на всю громкость.

– А соседи не придут? – спросил Костя, тут же вспомнив свою соседку.

– Они уже привыкли, – махнул рукой хозяин. – Здесь, на Севере, ты узнаешь, что есть настоящая мужская дружба, – добавил он.

– Согласен. Сходим с тобой на рыбалку?

– Да влёгкую! – отозвался Володя с задором. – Я рыбачить мастак. Могу сутками с рыбалки не вылазить: палатку на берегу поставил, лодку накачал, морских червей накопал на речке Камбали́це – и всё в охотку: навага, корюшка, кáмбала вовсю идёт!

За эти дни Костя буквально ожил. Он взял блокнот, принялся делать наброски, хотя давно забросил рисование. Теперь же Лазарев чувствовал непривычную бодрость. В этот короткий период времени он стал меньше просиживать за бутылочкой пива, зато повадился ходить на рыбалку с Володей, приобрёл снасти и набрался опыта. Лицо и руки его заветрились и загорели; в душе вновь появилась потребность что-то написать…

Однажды Володя взял его к своему, как он выразился, «верному корешу».

– Ты, парень, по жизни не пей, – сказал он накануне Косте. – Увидишь, что от этого бывает. Картина «На дне».

Мысленно Константин был готов ко многому, но то, что он увидел, его ужаснуло: перекошенная, висевшая на одной петле дверь, выбитая форточка, свалка вещей на полу, смрад, грязь… В этой обстановке жил человек, больше напоминавший какое-то не слишком похожее на человека существо: несколько лет он не выходил из дома, не мылся, не стриг волос и ногтей. Он пил и жил только этим. Лазареву сделалось очень тяжко, он захотел как можно скорее покинуть это жилище.

– Вот так. Страшнее, чем у Горького. «Человек не захотел жить» называется. Он как личность – уже всё: одна оболочка осталась. А как бросить – друзья были закадычные… Ведь бок о бок мы с ним с юности! Каждый день захожу к нему. Пытался вытащить – без толку! – сказал Володя, когда они вышли от Николая Николаевича, так звали его закадычного друга, и нервно затушил пальцами окурок.

Через год Костя узнает, что Николай Николаевич повесился. «Всё было у него: деньги, три катера… Человек просто не захотел жить…» – хмуро сказал Володя.

Подошло время уезжать. Накануне вечером они устроили застолье, а утром бывший подводник проводил новообретённого друга до автобуса на Архангельск, пожелал ему спокойно добраться до Москвы, просил писать и сказал, что ждёт его на следующий год и что его дом, дом Владимира Наумова, всегда для Константина распахнут. Они обнялись и особым образом пожали друг другу руки: Володя научил его троекратному, «военно-морскому» рукопожатию.