— Мама! — басом заорали наверху.

Сатор глянула — вопил жених, которого пожарные уговаривали отцепиться, наконец, от императорской шляпы и отдаться в их нежные объятья.

— Я тут, сыночка, — мячиком запрыгала в толпе кругленькая тетка. — Не бойся, маленький! Слезай! Сейчас домой пойдем, у нас столько всего наготовлено: и пирожки твои любимые, и салатики. Ты слезай, слезай, — женщина размахивала руками, будто утопающий. — А стервь свою, селедку сушеную, ты бросишь, и все у нас складно пойдет. Ты слезай только!

— Видали? — возмутилась невеста, даже рыдать перестав. — Я же еще и виновата! Она идиота вырастила, а я виновата!

— А не ты ему плешь проела? — отозвалась какая-то девица, стоящая с краю толпы. Анет, показалось, что она гораздо больше на сушеную селедку смахивала, чем молодая жена. Правда, мнение свое Сатор при себе и оставила. — Все тебе не хватало чего-то, все чувства показать требовала. Вот и получай.

— Ну спасибо, подруженька, утешила! — огрызнулась невеста.

— Что, правда-то глаза колет? — кругленькая тетка перестала размахивать руками, уперла кулаки в бока. — Права она, хоть и тоже дура. Но чай моего сыночку на такую-то верхотуру не загнала б!

— Мама! — заверезжали сверху.

— Да идите вы все в!..

То ли жена, то ли уже свободная женщина, содрала с головы фату вместе со шпильками, швырнула на землю, с видимым удовольствием потопталась, даже ноги вытерла, как о половичок и пошла куда-то, шагая широко, отмахивая рукой, будто солдат на параде.

— Ну и хорошо, — пробормотала «селедка», которая тоже дура. Подняла фату, отряхнула, оглядела со всех сторон критически. — Вы бросили, а мы подберем, не гордые.

— Эй, медицина, — окликнул Анет толстенький городовой. — Сняли мы страдальца, иди, смотри.

— Чего я там не видела? — буркнула Сатор.

— Любимый! — «Селедка», трогательно прижимая к груди вконец испорченную фату, отпихнула Ани локтем, бросилась к расстеленному прямо на граните солдатскому покрывалу. Вернее, к истошно стонущему «романтику», раскинувшемуся поверх него. — Слава Близнецам, ты жив! Как ты мог? Как ты мог бросить меня одну?

— Тебя? — несказанно изумился незадачливый жених, приподняв голову.

Но тут же охнул болезненно, смирненько улегся обратно — ссаднение на белом, как у рыбы, пузе на самом деле было немаленьким. Правда, к экстренному случаю содранная кожица явно не имела никакого отношения.

И вот в этот совсем не эпичный, даже не судьбоносный момент, разглядывая бисеринки крови на чужом голом животе, Анет с кристальной ясностью осознала: с нее хватит. Все, чаша переполнилась, еще одна капелька, пусть самая малюсенькая — и перельется через край.

Саши не только Сатор с работы забрал, но и завтрак заранее приготовил, по своему обыкновению умудрившись соблюсти поразительный баланс: еда оказалась сытной, но совсем не тяжелой, а вместо кофе гоблинолог какие-то травки заварил. Напиток получился странный, хоть и вкусный, не бодрящий, но и не чересчур успокаивающий. В общем, как раз то, что человеку после смены нужно.

— Знаешь, я решила с СЭПа уйти, — сообщила Анет, вяло жуя что-то, отдаленно смахивающее на жареную в панировке рыбу.

— Куда?

Голос у Кремнера был абсолютно спокойным, а при толике воображения его и за равнодушный можно счесть. Вот только чувствовалось: гоблинологу не все равно. Просто человек такой — сначала принимает факт, а потом, хорошенечко обдумав, решает, что ему с этим фактом делать. Безусловно, подход разумный, конечно, но Ани это иногда раздражало.

— Понятия не имею, — отозвалась Сатор. Вытерла чистые пальцы и швырнула салфетку на стол. — Слушай, давно хотела тебя спросить, да все к случаю не приходилось. Ты же ученый. И как так получилось, что вдруг стал популярным автором, да еще авантюрного романа?

— Ну, положим, популярным автором я не стал. Роман-то действительно только один, вот если б их десять было, тогда другое дело, — по-прежнему без всякого удивления отозвался Саши. — Ну а как… Да все просто, на самом деле. У меня одних монографий штук шесть, только широкой публике они не интересны. Воевать мы с гоблинами привыкли, не первую сотню лет воюем, никак не навоюемся. Но кого волнует их уклад, обычаи, быт, в конце концов? Да никого! Прости, — ученый снял очки, потер костяшкой уголок глаза, снова надел стекла. — Знаешь, если уж я сел на любимого конька, так не скинешь. В общем, мне посоветовали написать что-то такое, простое, способное привлечь интерес. Вот я и… Вроде, не плохо получилось.

— Неплохо? — фыркнула Ани в стакан с настоем, — Да твою книжку разве что собаки не читают. А почему дальше не пишешь? Не интересно?

— Нет, конечно, безумно интересно. Я сам не ожидал, — смущенно улыбнулся Саши, — только вот… Неудобно, что ли? Вроде серьезный исследователь — и вдруг бульварные романчики.

— Глупости, — безапелляционно заявила Сатор.

— Сам понимаю, что глупости. Так почему все-таки ты решила уволиться?

— Не знаю, так с ходу объяснить, наверное, не получится, — Ани отставила чашку, уставилась на скатерть, обводя ногтем затейливые завитки вышивки.

— А ты попробуй. Я же не вовсе дурак, доктор наук, как-никак. Может пойму.

— При чем тут ты? — поморщилась Анет. — Наверное, дядя все же прав был, не мое это. Не умею я с людьми работать. Вот тот же… В общем, другие умеют, а я нет. Порой они откровенно раздражают, а иной раз так жалко, что…

— Разве это плохо? Я не про раздражение, а про жалость.

— С общечеловеческой точки зрения хорошо, а с врачебной недопустимо. Представь, режешь ты пациента…

— Уже не представляю.

— Для писателя-романиста у тебя удивительно бедная фантазия, — кривовато улыбнулась Ани. — Но, согласись, рыдающий от жалости хирург — это дико. А СЭПовцу вообще нужно относиться к больным, как к болванкам. Это же конвейер! Начнешь переживать, так или свихнешься, или кого-нибудь все-таки долбанешь укладкой. Хотя, некоторые, этого заслуживают.

— А мне казалось, спасать — это твое.

— Нет, — помотала головой Ани. — Вернее, мне сначала тоже так казалось, но потом до меня разница дошла. Понимаешь, спасать и помогать — это разные вещи. Жизнь спасти не сложно. Тут ведь требуются только умения, определенные навыки, в общем, профессионализм. А помочь гораздо сложнее, тут проникаться надо. Вот помогать я хочу, а профессиональный спаситель из меня не выйдет. Или выйдет, но очень уж плохой.

— Тебе в управленцы идти надо, — почесав бровь, заявил Саши.

— Куда-а? — от удивления Сатор даже, кажется, вытаращилась.

— В управленцы, в чиновники, — спокойно пояснил гоблинолог. — Там как раз получишь и возможность для помощи, и амбициям будет, где разгуляться.

— Да нет у меня никаких амбиций!

— Есть и немалые. Между прочим, это совсем не плохо. Главное, правильно их реализовать.

— Ты вот сейчас несешь какую-то невероятную чушь! — разозлилась Анет. — Знаешь, какое прозвище мне на работе дали?

— Не знаю и знать не хочу, — по-прежнему спокойно ответил Саши.

Только вот очки гоблинолог почему-то снял, а глаза за ладонью спрятал, потирая виски, словно у него голова разболелась.

— А профессия? Вот так все бросить?

— Профессию и новую освоить пока не поздно.

— За чашкой чая рассуждать легко. Да я столько лет!.. Впрочем, со стороны этого не понять. Правильно он говорил…

— А вот что он говорил, я слышать совсем не хочу, — каким-то ненатуральным голосом отрезал Кремнер.

— Ты сейчас о ком? — Ани разом успокоилась — от удивления, наверное.

— О нем, — припечатал гоблинолог и убрал ладонь, глядя прямо на Сатор. Глаза его, хоть и без очков, не были не беспомощными, не близорукими. Анет даже назад отпрянула, хотя за спиной у нее только спинка стула была. — Любое терпение конечно, а у меня его не так много. Мне надоело эти игры в трио. Мне надоело, что между нами постоянно какой-то призрак болтается. И меня, в конце концов, достало, что ты постоянно нас сравниваешь, будто на весах взвешиваешь. Я — это я, он — это он, — говорил Саши по-прежнему ровно, голоса не повышая. Вот только спокойнее от этого не становилось. — Он хочет быть с тобой? Это его право. Ты хочешь быть с ним? Это твое право. А вот я не желаю быть ни вторым, ни даже первым. Мне номера в принципе не подходят. И это уже мое право.