Бывает такое: жил-жил человек и вдруг помер, да еще ни с чего, буквально на ровном месте. Случиться эта неприятность может в любой момент, совсем необязательно лет в девяносто-сто. Например, можно умереть в двадцать шесть, еще не успевши даже толком расцвести, не взлетев, крылья не расправив… В общем, не успев очень и очень многого. И не факт, что смерть явится мрачным Жнецом на черном ящере. Она, подлая, способна любой облик принять. К примеру, недовольной и сердитой тетки-призрака, заведующей кадрами.

Да и переход за грань, в то страшное и непонятное, у каждого свой. Говорят, будто одни руку протянутую видят, другие зовущие голоса слышат. Вот и Анет Сатор тоже услышала: «Место ординатора занято!» — и все, конец. Можно идти вешаться, можно топиться, яд тоже неплохим выходом кажется. Просто надо сделать что-то, объяснить дурному телу: дальше функционировать незачем, для хозяйки уже все позади.

— Но мне твердо гарантировали… — промямлила Ани, остро, до едкой горечи на небе ненавидя себя и за это блеянье, и за жалко вспотевшие ладони, мнущие нищую картонную папочку с документами. И за неумение гордо уходить. — Мне обещали…

Гордость — это, конечно, хорошо и спасительно. Но почему-то не до нее становится, когда мечта, выстраданная, слезами и соплями заслуженная, уже почти сбывшаяся, вдруг машет ручкой. Головой понимаешь: ныть бесполезно. А все равно мерещится, если поканючить, то, может, и получиться. Ну, вдруг взрослым надоест и они — просто чтоб отстала — разрешат?

«Взрослые разрешат» — вот мысль, достойная серьезной женщины и дипломированного специалиста!

— Мне твердо гарантировали, что место останется за мной! — отчеканила Анет.

И для солидности папкой по краю стола прихлопнула.

— Девушка, — тоскуя и оттого становясь совсем уж прозрачной, протянула завкадрами, — поймите, от меня тут ничего не зависит. Идите к тому, кто вам обещал. Мое дело маленькое: есть приказ — зачисляю в штат. Нет приказа — не зачисляю.

— А, может, вы еще разок проверите?

Вот и не хотела умолять, твердо решила сохранить лохмотья достоинства, а само вырвалось.

— Что я, по-вашему, проверять должна? — раздраженно сверкнула глазами заведующая.

На самом деле сверкнула: в затянутых сероватым туманом глазницах огонек мелькнул — почти бесцветный, лишь чуть-чуть красным отливающий, но все равно вполне различимый. Видимо, несостоявшийся ординатор сумела-таки достать кадровичку до несуществующей печенки. Ведь считается же, будто призраки обладают нечеловеческим терпением. Но либо конкретно эта дама была исключением из правил, либо возня с бумажками способна испортить характер даже у давно мертвого.

Анет бы поставила на второе.

— Не знаете? — рявкнула тетка. — Ну так и не отвлекайте занятых людей от работы! Приходите, когда узнаете! Всего хорошего, выход за вашей спиной!

Тут уж хочешь не хочешь, а пришлось убираться. И Сатор даже дверью на прощание не шарахнула, прикрыла ее аккуратно. Слезинки не уронила, хотя очень хотелось порыдать, а, может, и ногами потопать. Но все-таки сумела, справилась, за что себя и похвалить стоило. Только вот собственное самообладание радости не приносило.

А больница Экстренной Магической и Традиционной Помощи жила своей жизнью, о безвременной кончине госпожи Сатор даже и не подозревая. К приемному покою, углом выглядывающему из-за старых лип, с ревом подскакал голенастый ящер. СЭПовская[1] карета раскрылась коробочкой, выпустив летящие носилки и мужчину в алой[2] куртке. Чуть дальше, у решетки, отгораживающей морг и лаборатории, обсуждали что-то свое две девушки в коротеньких халатиках. По дорожке, ведущей к урологическому корпусу, замученная жизнью и жарой тетка волокла баул, размером с хорошего барана. За неровно подстриженными кустами ритмично тюкал мячик — то ли больные решили партейкой в теннис перекинуться, то ли санитары обеденный перерыв коротали.

Все шло своим чередом. И, главное, не имело никакого отношения к госпоже Сатор.

Ани остановилась на крылечке, подцепила носком туфли открошившийся уголок кирпича, пнула. Запрокинула голову, дыша старательно, длинно и глубоко: ну что ж, жизнь кончена! Так не у нее первой, ни она и последней станет.

— Ну что, поговорила?

Хрипловатый с трещинкой дядюшкин голос заставил вздрогнуть, проглотить слезы, готовые вот-вот пролиться. Горький ком тяжело прокатился по горлу, оцарапав, и ухнул вниз. Немедленно заболел желудок.

— А ты что тут делаешь? — из-за слезного клубка, а еще больше от неожиданности, сходу нагрубила Анет.

И тут же устыдилась, дядю своего она все-таки любила. Но извиняться не стала: от злости, да еще и подозрения — неспроста здесь старый профессор очутился.

— По-моему, догадаться не сложно, — пожал плечами господин Лангер, поерзал, устраиваясь поудобнее на жесткой лавке, давным-давно лишившейся доброй половины досок, — тебя жду. Кстати, почему так долго?

— Ты что тут делаешь? — с нажимом повторила Сатор.

Профессор вздохнул, переложил из руки в руку трость, галстук поправил. Перекосившись набок, выудил из кармана клетчатый платок, отер лоб. Опять вздохнул по-стариковски.

В сердце племянницы шевельнулась жалость, почти против хозяйской воли шевельнулась, но все-таки. В последнее время дядя сильно сдал: морщин прибавилось, львиная грива поредела и руки у бывшего хирурга дрожать стали. Впрочем, это не мешало Лангеру каждое утро подтягиваться на турнике, для укрепления позвоночника делать стойку на голове и засматриваться на девушек.

— Может, присядешь? — дядюшка, для достоверности еще разок тяжко вздохнув, похлопал по лавке рядом с собой. — Нам бы поговорить.

— Так это ты! — ахнула Анет, наконец-то, прозрев. — Из-за тебя мне в ординатуре отказали! Ну естественно! Зав. нейрохирургией тоже твой ученик, верно?

— Не из-за меня, а по моей просьбе, — ворчливо поправил Лангер. На племянницу он не смотрел, опершись обеими ладонями о набалдашник, выписывал концом трости на сухой земле узоры. — И доктор Рейгер не только мой ученик, но и бывший подчиненный.

— Зачем? — Сатор на самом деле никак поверить не могла, что любимый родственник ей такую свинью подложил. — Зачем ты это сделал? Ведь знаешь же, я хочу быть нейрохирургом. Я училась! У меня диплом с отличием, магдопуск для операций открыт! Интернатура профильная! Даже опыт есть, я присутствовала! Как ты вообще… Зачем?!

— Про свою интернатуру-учебу мне можешь не рассказывать, — буркнул Лангер. Отставив трость в сторону, оценил собственное творчество и, подумав, еще завиток добавил. — Пока я жив, дорогая моя, хирургом тебе не бывать. Ни нейро[3], ни абдоминальным[4], ни торакальным[5] — никаким.

Сатор постояла молча, раздраженно растрепала челку и без того наверняка уже торчащую дыбом — со времени, как Анет шевелюру старательно пригладила, уже несколько часов прошло, наверняка половина заколок из проклятых Хаосом кудрей успела вылететь. И все-таки присела на скамейку — на самый краешек, от профессора подальше.

— Честно, я не понимаю почему, — сумела выдавить в конце концов хоть и не сразу — слова никак выговариваться не желали.

— Я уже много раз повторял, только кто-то не слушал, — негромко и размеренно, будто надоевшую лекцию читая, пояснил дядюшка. — Ани, ты хорошая девочка: умненькая, упорная, добрая. Но не врач, а тем более не хирург. Прости, но женщина со скальпелем — это обезьяна с факелом.

— А как же…

— Не надо мне тут сыпать исключениями! — нахмурившись, отмахнулся Лангер. — На то они и исключения, чтобы правило подтверждать. Но ты к ним не относишься. Для того чтобы оперировать, нужно иметь железный характер и — еще раз прости — стальные яйца. Тебе же только сопли у детей лечить. Ну и не надо выше головы прыгать. Выйди замуж, нарожай мне внучат, пусть они династию продолжат — вот это как раз то, что нужно.