— Я хочу тебя, — прошептал сдавленно, будто сама способность говорить давалась с трудом, — хочу быть первым у моей маленькой сестренки, понимаешь?

Эльза не понимала. Это все происходило не с ней.

— Я не сделаю плохо, — теперь Димитрий говорил все быстрее, иногда срываясь в бормотание, — я умею делать это ласково, если нужно. Тебе будет хорошо, Эль, если уступишь. Будет сладко. Ты узнаешь удовольствие, которое происходит между мужчиной и женщиной. Я покажу тебе его. Главное, чтобы ты не думала об этом, постаралась скорее все забыть.

— Нет, — ужаснулась она, — я никогда не смогу забыть… такое.

Видимо, в глазах у Эльзы этот ужас тоже отражался, потому что Димитрий вгляделся в ее лицо, а затем медленно подался назад. Словно волна схлынула, и сразу стало легче дышать. Темный силуэт снова замер на краю постели.

— Ты права, Эль. Я болен и часто забываю, что другие не больны, — и тут же, почти без паузы: — Спой мне колыбельную, сестра.

— Колыбельную? — она так удивилась, что даже на миг перестала бояться.

— Да. Мать ведь пела вам с Крисом что-то в детстве? — в его голосе послышалась неожиданная теплота. — Мне пела, я помню. А ты?

— Д-да, — с неуверенностью призналась Эльза. — Но родители могут услышать.

— А ты спой тихонько.

Она поджала губы. Зачем ему вдруг понадобилось ее пение? С другой стороны, уж лучше петь Димитрию, чем выносить его укусы или… нет, остальное он собирался сделать с кем-то другим, не с ней. Ее брат безумен, никто не знает, что придет ему в голову в следующий момент. Димитрий пошевелился, раздался шорох ткани, кожа на его мощных плечах тускло лоснилась в полумраке, когда он снял рубашку. Он божественно красив, но женщины не любят его. Они его боятся, и Эльза понимает почему.

С тканью в руках Димитрий повернулся к ней.

— Лучше тебе не видеть меня сейчас.

Она вздрогнула, когда он завязал ей глаза. Рубашка Димитрия пахла парфюмом и мускусным ароматом кожи и была теплой, словно это его ладони легли ей на веки. Эльза затаилась в ожидании худшего. Зачем он лишил ее зрения? Что теперь станет с ней? Она вытянулась на постели, вспотевшими руками стискивая на бедрах подол ночной сорочки. Не хотелось бы, чтобы брат трогал ее там, пусть даже давно решено, что трогает там он кого-то другого.

Пальцы Димитрия приласкали ее щеку каким-то особым, бархатным прикосновением, спустились ниже, к подбородку, прошлись по трепещущему горлу и оказались в ямочке между ключиц, а затем он нагнулся и поцеловал ее там, где касался, оставляя цепочку невесомых следов. Внутри все сжалось в комок, Эльза затаила дыхание.

— Не прислушивайся ко мне, — произнес он глухим, тяжелым голосом. — Пой.

И она запела.

— Всходит на небо луна…

Ладонь Димитрия, широкая, по-мужски большая, распласталась между ее ключицами, двинулась ниже, в ложбинку между грудей, не отклоняясь в стороны, смещаясь ровно посередине, но голос у Эльзы все равно предательски дрогнул.

— Детям спать пришла пора…

Почему он просил ее не прислушиваться? Дыхание у него участилось, стало рваным и хрипящим, и Эльза слышала его ненароком в паузах между собственными словами.

— Светлый бог нас всех простит…

Неожиданно Димитрий прижался к ее животу лицом, как делал это в детстве, когда искал в ее объятиях утешения и покоя, и Эльза истинктивно обхватила его голову, зарылась пальцами в волосы, пока он терся щекой об нее и хрипло дышал.

— И от зла нас защитит…

Когда песня подошла к концу, Эльза замолчала. Начать все по новой или достаточно? Дыхание брата выровнялось, он поднялся и снял с нее повязку, предупредив, чтобы глаза не открывала. Не желая сердить его, она лежала неподвижно.

— Бойся меня теперь, — сказал он напоследок каким-то странно равнодушным голосом. — Чем дольше я сдерживаюсь, тем хуже потом бывает. А я буду сдерживаться так долго, как смогу.

И только услышав, как закрылась дверь, Эльза вскочила на ноги, забилась в дальний угол и просидела там до самого рассвета. Она не верила, что Димитрий больше не вернется.

Лежать в своей комнате ночами и ждать его очередного появления теперь стало совсем невмоготу. Сколько она могла выдержать без сна? День? Два? Стоило закрыть глаза, как ей вновь чудились запахи и шорохи, означающие, что Димитрий опять пришел ее мучить. Можно было, конечно, воспользоваться снотворным, которое еще оставалось в аптечке с той поры, как доктор прописывал лекарства для успокоения буйной пациентки, но мысль, что Димитрий войдет и станет делать с ней все, что заблагорассудится, а она даже не почувствует опасности вовремя, приводила Эльзу в панический ужас. Шел ее последний год в школе, а основательно подпорченная минувшей весной из-за влюбленности в Алекса успеваемость снова катилась в тартарары, только уже по другой причине.

Пару раз Эльза осталась с ночевкой у Северины, и это ее выручило, но не будешь же спать у подруги постоянно? Наконец, измучившись постоянной тревогой, Эль не выдержала, подхватила среди ночи подушку и одеяло и отправилась к единственному человеку, которого еще считала близким — к Кристофу. В полночный час тот уже дрых без задних ног в своей любимой позе: перевернувшись на живот, уткнувшись лицом в постель и свесив с края руку, и даже не пошевелился от того, что вошла сестра. Мама как-то рассказывала, что ее отец, их дедушка, любил поговаривать: безмятежно и беспробудно имеют обыкновение спать только невинные люди, те, чья совесть чиста. Значит, Эль все же в чем-то виновата, раз мучается бессонницей в отличие от своего брата-близнеца? Вопрос без ответа, потому что задать его некому, иначе обязательно придется рассказывать о Димитрии, а о нем она могла только молчать.

Она аккуратно постелила себе на полу у кровати брата, улеглась и впервые за последнее время с облегчением закрыла глаза. Такое же успокоение Эльза испытывала и в доме Северины — присутствие рядом других людей, даже спящих, почему-то вселяло в нее уверенность в собственной безопасности. Но когда рассвет серой кошкой начал пробираться в окно, она проснулась на жестком деревянном покрытии, сотрясаясь от холода. После нескольких дней выматывающей усталости мозг спросонья соображал плохо, и, нащупав рядом с собой теплую постель, Эльза без всякой дурной мысли перебралась туда, накрылась своим одеялом и по-настоящему счастливо провалилась в беспамятство.

Проснулась от вопля Кристофа:

— Ты чего?

Крис, кажется, прямо из кровати отпрыгнул на два метра в сторону и теперь стоял, прижимая одеяло к бедрам, и смотрел на нее круглыми возмущенными глазами. Он стесняется, поняла Эльза, потому что спал голым, но его мужские достоинства волновали ее меньше всего. Анатомию мальчиков она уже проходила, Алекса без ничего видела, а Кристофа вообще воспринимала как младшего, хоть родились они в один день. Ей смертельно хотелось спать прошлой ночью, вот и не подумала о таком досадном недоразумении.

Она попыталась успокоить его и придумать что-то правдоподобное в объяснение своей ситуации, но поздно, крики брата уже привлекли в комнату убиравшую коридор служанку, а следом за ней — и мать. В итоге вместо завтрака Эльза оказалась перед отцом, который был поутру гладковыбрит, хмур и сидел в кресле так, словно занимал, по меньшей мере, трон целой страны. Ольга притаилась за спинкой, с тревогой поглядывая на дочь, Крис, понурившись, стоял поодаль от сестры, явно уже жалея, что стал виновником семейных разборок. Отцовского гнева Эльза не боялась — познав десятибалльный шторм, вряд ли станешь опасаться банальной грозы — и поэтому просто стояла с покорным выражением на лице. Она почти выспалась прошлой ночью, и ощущение безопасности еще ее не отпустило.

— Ты знаешь, что раздельные комнаты были даны вам с братом не просто так? — загремел над ее головой отцовский голос.

— Да, папа, — кротко ответила Эль.

— Может, тогда пояснишь мне, что за блажь на тебя напала, и почему ты среди ночи приставала к нему?

Вот оно. Конечно, чтобы она ни сказала, все ниточки так или иначе тянутся к Димитрию.