Тогда она смирилась так же, как и с тем, что больше никогда не увидит свое лицо в зеркале. В юности, как и все девчонки, она любила перед ним вертеться. Сколько часов провела, прихорашиваясь для Виттора или вздыхая в сладких грезах о нем. Примеряла наряды, подбирая те, что наверняка ему понравятся, ведь он был требовательным и любил, чтобы все выглядело идеально. Теперь ее по-прежнему называли красивой, но Ирис оставалось только верить другим на слово. В отражении она видела то, что повергало ее в истерику и не давало ночами спать. Какая красота? Какие милые черты? Отвратительная, покрытая гнойниками кожа, налитые кровью глаза, гнилые зубы и пожелтевшие когти на руках — и это еще то малое, что Ирис сумела разглядеть мимоходом. Долго себя видеть она не выносила. Алан относился к своему облику спокойно, даже смеялся и подшучивал над ней, а Ирис так и не привыкла. Смирилась только — и запретила держать зеркала в тех местах, где проводила много времени, а в прочих случаях закрывала глаза или отворачивалась.

Так и с темным богом: она зажмуривалась или смотрела в другую сторону, когда он появлялся, как делают обреченные на гибель люди, когда на них катится огромная снежная лавина или гигантская смертоносная волна. Хорошо, что сдерживать эмоции не было нужды, его не трогали ни ее слезы, ни откровенное отвращение, написанное на лице. Он просто появлялся, пока она дрожала и плакала от ужаса, ниоткуда, и, видимо, путь из сумеречного мира в мир живых давался ему трудно, коль уж процесс происходил так медленно и постепенно. Он будто бы разрывал воздух, чтобы протиснуться сквозь него и материализоваться.

Во время посещений темный бог никогда с Ирис не говорил. Алан, правда, любил водить с ним беседы, и она не сомневалась, что помимо древнедарданийского высшее существо вполне владеет и современным единым языком. Но с ней он не общался. Зачем? Слова нужны, когда хочешь донести что-то до собеседника, найти с ним компромисс, объяснить свою позицию, что-то доказать. В ее случае никаких объяснений не требовалось, компромиссы не подразумевались. Силой мысли он мог поднять Ирис в воздух, сорвать с нее одежду, распластать так, как ему угодно. Но чаще он просто смотрел на нее своими жуткими глазами, белесыми, словно сделанными из стекла, и лишенными зрачков, и принимал те облики, которые его забавляли.

Алану темный бог являлся в своем натуральном обличье, с темной кожей и в белых одеждах. Брат-близнец светлого, его зеркальное отражение, его обратная сторона. Ирис же видела его и безгубым существом с голубой кожей и красными глазами, и черным лохматым чудовищем, перетекающим из одной формы в другую. Иногда он был особенно жесток — и принимал перед ней облик Виттора. Димитрия. Ее собственного сына. Тогда она кричала громче прежнего и умоляла его стать кем-нибудь другим. Только не они, ведь с каждым из них у нее особенная связь и свои воспоминания. После секса с темным богом хочется живьем содрать с себя кожу, что если это ощущение прочно наложится у нее на их образы?

Ирис пробовала зажмуриваться и во время самого процесса. Отрешиться, заполнить голову пустотой, не думать, не участвовать мысленно, а только физически. Но эти прикосновения… Неважно, гладил ли ее темный бог руками или лапами, с закрытыми глазами Ирис ощущала тошнотворную пушистую мягкость. Будто пуховкой по телу водили или шкуркой зверька. Раньше она никогда не задумывалась, где встречала такие ощущения, а позже сообразила: такой бархатистой бывает лишь тьма. Если долго стоять в очень темном помещении, куда не проникает ни один лучик света, то обязательно почувствуешь это на собственной коже. Тьма мягка, тьма нежна, как лепесток ядовитого цветка, как мягок и нежен валик, который проталкивают в горло, чтобы остановить дыхание.

Если же Ирис держала глаза открытыми, то пытка выходила не меньше. Темный бог так и не стал человеком, поэтому даже предаваясь вполне земным страстям, он не испытывал того, что дано людям: не погружался в наслаждение, не терял голову, не балансировал на острой грани в последние секунды перед оргазмом. Двигаясь в ней, он смотрел на Ирис в упор, и его белесые, лишенные зрачков глаза напоминали скорее окуляры какого-нибудь дотторе, напряженно следящего за ходом опытов. Темному богу было любопытно, что чувствует его жертва, если он выглядит так, а движется вот так, он никогда не целовал Ирис в губы хоть с каким-нибудь чувством и не кончал с ней. Просто в какой-то момент ему надоедало, и он уходил.

А она оставалась царапать себе ногтями плечи в бесплодных попытках забыть его прикосновения. И проклинать день, когда полюбила Виттора.

— …значит, прекрасный король на самом деле был оборотнем? — спросила маленькая девочка, которую Ирис встретила на семетерии, когда пришла туда после одной из таких ночей с темным богом.

— Да, он был оборотнем. Иногда он умел оборачиваться из чудовища в прекраснейшего из людей.

Оборвашка покосилась на ведьму с сомнением.

— Вы что-то путаете. Я думала, он из прекрасного короля временами превращался в чудовище.

Ирис вздохнула и погладила ее по волосам.

— Я тоже так думала, детка. И мне потребовалось много лет, чтобы его по-настоящему понять.

Малышка наморщила лобик.

— Но если волшебница такая могущественная, почему она не может все исправить? Вылечить отравленного мальчика, вернуть справедливость его семье, переделать все то, что натворила? Вы же сказали, что теперь она способна исполнить любое свое желание?

Ирис помедлила, отводя пряди, которые речной ветер бросал ей в лицо.

— Она не хочет, моя девочка, — улыбка ее стала жесткой и холодной, как снежная корка, покрывшая могильные холмы. — Она ни о чем не жалеет. Ни о своих поступках, ни о том наказании, которое за них понесла, даже если порой наказание кажется ей непосильной ношей. Все справедливо. Есть пути, ступая на которые нельзя бежать обратно с криком "я передумала" Она ведь знала, что владеет черной ниточкой и белой. И она решила просто с этим жить.

Ирис легонько столкнула растерянную собеседницу с колен и поднялась, отряхивая плащ от налипшего снега.

— Иди домой, — бросила грубовато, не желая на самом деле расставаться с ребенком. — Ты вся синяя уже. Куда только твои родители смотрят?

Девочка отпрыгнула на несколько шагов и снова уставилась на нее, приоткрыв ротик. Тогда Ирис развернулась и сама пошла прочь, запрещая себе оборачиваться. Ведь так бывает, что чужой ребенок, ненужный собственной семье, становится желанным кому-то другому, а ей всегда так хотелось дочку, маленькую девочку, похожую на нее саму…

Только у самого выхода из семетерия, перед аллеей из мраморных статуй, когда-то разрушенных, а потом созданных заново, Ирис не выдержала и обернулась. Зимой, когда растительность не закрывала обзор, даже издалека все было прекрасно видно. Девочка куда-то делась, а на ее месте стоял какой-то старик в потертом пиджаке и черной широкополой шляпе и смотрел на Ирис. Наверно, родственник маленькой оборванки явился и загнал ее в тепло, а теперь стоял и удивлялся, с кем это только что беседовал его ребенок — других объяснений она не находила.

Ирис пожала плечами, плотнее надвинула на голову капюшон и пошла дальше, одинокая темная фигура на ослепительно белом снегу. Старик провожал ее взглядом еще некоторое время.

А потом исчез.

Эльза оказалась дрянью, и Алекс больше не сомневался в этом. Расчетливой, лживой, хладнокровной и высокомерной аристократической дрянью, для которой он оказался недостаточно хорош. Нет, то есть вполне хорош, чтобы немного развлечься и поиграть, но не более.

Эта мысль выжигала ему мозг, лишала аппетита и сна. Каждый поцелуй, который Эльза дарила Алексу, каждый нежный взгляд и ласковое слово — все фальшь, игра, маска. Интересно, она смеялась над его доверчивостью, возвращаясь со свиданий? Забавлялась, придумывая, как бы ловчее поставить его на колени? Сильно испугалась, что папенька наругает, когда все открылось? Ничего, он ей докажет. Докажет, как она ошибалась. Во всем.