— Видеть тебя не хочу, — тихо и яростно отозвалась она, — чтоб ты сдох, ненавижу тебя. Слышишь?

— Так я почти сдох, — в груди у него гулко застучало, и красная пелена снова упала на глаза, — благодаря твоему папаше, Эль.

— Мало тебе. Да он просто не захотел сильно руки о тебя марать. Ты ему не ровня.

— Молодой человек, — к ним подбежал распорядитель ресторана, напуганный пожилой мужчина в дорогом костюме, — вы что себе позволяете? Я сейчас полицию вызову.

— Полицию. Вызовите полицию, — подал тут же голос ухажер Эльзы, который благоразумно не стал подниматься с пола, иначе Алекс бы точно врезал ему. — Меня избили. Мой отец будет обращаться в суд.

— Не надо полиции, — Алекс обвел их всех невидящим взглядом: Эльзу, по лицу которой текли слезы, посетителей, распорядителя ресторана, — я ухожу.

Он медленно спустился по ступеням с веранды и побрел вдоль по улице, позабыв, что бросил свой мотокар.

В один из дней, вернувшись домой после прогулки с Севериной, Эльза застала мать в странном состоянии. Вообще-то, нехорошие предчувствия охватили ее еще с порога — безупречно вышколенная прислуга, как всегда делала вид, что ничего не происходит, но бросала на хозяйскую дочь многозначительные взгляды. "Ну что опять?" — с усталостью подумала Эльза, в последнее время ее только на такую реакцию и хватало: она просто устала нервничать по каждому поводу.

Мать в совершенной прострации покусывала красиво отполированные ногти, сидя в гостиной у стола, украшенного вазой с букетом пышных пионов — в какой-то момент она так разлюбила розы, что приказала выкорчевать их все в саду, и с тех пор не держала в доме даже в качестве временного украшения. На столе перед Ольгой стояла полупустая бутылка вина, и немного кроваво-красной жидкости оставалось на дне одинокого бокала. Ни закусок, ни признаков, что маме кто-то составлял компанию, Эльза не обнаружила.

— Что случилось, мам? — приблизившись, спросила она.

Ольга подняла на нее тяжелый взгляд, передернула плечом и небрежно толкнула кончиками пальцев толстый фолиант, который обнаружился тут же, у ее локтя. Эльза взяла книгу, открыла, пробежала глазами по строчкам. Все ясно, это была родословная их семьи, предмет особой домашней гордости и почитания. Эльза знала, что такие же родословные велись и в других благородных семействах, береглись от огня в несгораемых сейфах, а страницы любовно заполнялись секретарем, как правило, обученным высшему искусству каллиграфии у дарданийских монахов.

Буквы в таких книгах, написанных особыми, долго не выцветающими чернилами на крепкой, способной выдержать атаку безжалостного времени бумаге, были вычурные, словно бы резные и плетеные, а летопись насчитывала много-много поколений: чем больше, тем лучше. По мере рождения детей появлялись все новые и новые строчки, читая их, легко можно было проследить историю рода, объединения древних семей через брак в одно мощное генеалогическое древо или, наоборот, дробления на несколько потомственных ветвей.

Родовую книгу собственной семьи Эльза, конечно, видела раньше, даже держала в руках и читала, представляя, как мог выглядеть прапрадед по материнской линии или дядя бабки по отцовской. Род матери начинался раньше по временной вертикали и единолично занимал первые несколько страниц, а потом к нему присоединялись прародители отца. Помнила Эльза и самую последнюю запись перед тем, как шли уже чистые, незаполненные листы. У Виттора и Ольги родилось трое детей, три новые ветви ждали своего часа, чтобы зацвести и дать новые побеги…

Но этот фолиант, с украшенным золотом форзацем, Эльза видела впервые. Начинался он знакомым ей образом, все имена своих предков она встречала и прежде. Она быстро перелистнула в конец. И поняла, почему мать решила показать ей книгу вместо объяснений.

— Ее переписали по просьбе отца, — произнесла Ольга, разглядывая цветущие пионы и избегая поворачиваться к дочери.

Вмиг онемевшей рукой Эльза отодвинула соседний стул и села рядом с матерью.

— А где старая версия?

— Не знаю, — Ольга снова дернула плечом, — наверное, папа ее сжег.

Губы у нее были красноватыми от вина, а глаза влажно блестели. В камине трескнуло полено, на стене неровно потикивали часы — будто хромоногий переставлял свою палку-подпорку по гулким булыжникам мостовой. Эльза посмотрела в распахнутый фолиант. Последняя запись гласила, что у Виттора и Ольги детей родилось двое.

— Мам…

— Я тоже считаю, что так будет лучше, — нервно перебила мать и вздернула подбородок, готовясь к словесному поединку, хотя Эльза и не собиралась на нее нападать. — Так будет лучше для всех. Не будет проблем с наследованием. Права Кристофа никто не сможет оспорить ни через суд, ни как иначе, и…

Она осеклась, словно захлебнулась словами, дрожащей рукой плеснула себе еще вина в бокал и отпила. Округлый подбородок мелко дрожал. Такой пьяной Эльза свою благородную мать раньше не знала. Всю жизнь Ольга казалась ей невозмутимой, твердой со слугами, вежливой с мужем и мягкой с детьми — настоящей аристократкой. Образцом истинной хозяйки дома. Сейчас перед ней сидела измученная женщина, которая топила свою совесть в выпивке.

— И что мы будем говорить остальным? — растерянно спросила ее Эльза. — Что Димитрий умер?

Резко, как всполошенная птица, Ольга повернула голову, вперилась в дочь мутными глазами.

— Отец знает, что делает. Отец всегда прав.

— Да, мама, — мягко согласилась Эльза, — но если мне зададут вопрос, что отвечать? Димитрий же никуда не делся. Он же… живой.

— В нашей семье такого сына не было, — судорожно всхлипнув, Ольга снова уткнулась в бокал, зубы звонко стукнулись о хрустальный край. — Мы его не знаем.

Эльза посмотрела на бьющуюся в задавленной вглубь истерике мать, со вздохом захлопнула фолиант.

— Мам, почему ты никогда не говоришь папе о том, что тебе не нравится в его поступках?

На лице Ольги вместо душевных метаний проступило удивление, будто на стуле, который занимала дочь, появился незнакомый ей человек.

— В нашей семье не было разводов, — она упрямо распахнула фолиант, принялась неаккуратно листать дорого украшенные страницы, — посмотри. Никогда не было. Мир в семье — прежде всего. Это главное. Это.

Эльза накрыла ладонью беспокойную руку матери, нимало не заботясь, что страницы помнутся.

— Ты хочешь с ним развестись? Ты его больше не любишь?

— Глупости, — Ольга густо покраснела и стала одного цвета с содержимым бокала. — Твой отец — прекрасный человек, его невозможно не любить. И разводов у нас, повторяю, не было испокон веков. — Она долистала до последних строк, скривилась и захлопнула книгу. — Ты что, не согласна, что так лучше? Убийц у нас в семье тоже никогда не было. Мы — древняя, благородная ветвь. Недостойных не было. Не было…

Голос матери упал до бормотания, она опустошила бутылку и допила остатки вина. Посмотрела на дочь с вызовом, ожидая, какую сторону та примет. Эльза вновь почувствовала, как же смертельно она устала. Убийц у них не было, как и прислужников темного бога, шлюх тоже не водилось, только мир в семье, о котором мать так пеклась, все равно выглядел картонным.

— Хорошо, конечно, так лучше.

При этих словах Ольга испытала настолько заметное облегчение, что Эльза лишь убедилась, как отчаянно мать нуждалась в поддержке и милосердии. Она поднялась и взяла Ольгу под локоть.

— Пойдем, мам. Я тебя уложу, тебе надо поспать. А то папа вернется из клуба, увидит тебя такой, и ему это не понравится.

— Да, да, точно, — спохватилась и пьяно засуетилась Ольга, быстро чмокнула дочь в висок, — какая же ты у меня умница, какая же ты взрослая у меня стала…

Эльза проводила мать в спальню, где стояла их с отцом широкая супружеская кровать, помогла раздеться и уложила под одеяло. Присела рядом, убрала упавший на лицо локон, взяла за пухлую, украшенную кольцами руку. Дыхание Ольги пахло спиртным, веки тяжелели и закрывались. Эльза смотрела на мать и видела маленькую потерянную девочку. Будто они поменялись ролями, и это Ольгу требовалось воспитывать и опекать.