– Да надоело уже – склоняют на каждом собрании! Ладно бы виноватый в чем-то был! А так ведь несправедливо это.
– А тебе всё по справедливости надо? Думаешь, так бывает?
– Может, и не бывает, но я так не хочу и не согласный!
– Ух, какой! Прямо страшно стало… Хорошо, давай подумаем так – раз эта канитель с показателями появилась, значит, правила такие сейчас стали. Раньше одни были, а сейчас другие. Бывает такое время от времени. Ты относись к этому всему, как к игре. Вот взяли и поменяли правила – ну и подыграй им. На какое-то время. А там, глядишь, может, и обратно всё вернется, да пойдет по-прежнему. Да не «может», а точно вернется, я уверен – разберутся. Ну и я кому надо наверх весточку кину, как тут воду мутят. Парень ты, я вижу, правильный, так что наберись терпения и будь похитрее маленько. А с твоим подходом можно лишь лоб расшибить, да шею свернуть. Договорились?
– Ну не знаю… – как-то не уверенно протянул Фитун и вздохнул. – Попробую.
– Как чаёк-то?
– Ой, спасибо вам огромное, чай отличный, давно такого не пил! И тот, первый, и этот вот… Прям, как в детстве побывал, – Борщевик смущенно улыбнулся, откусил конфету и отпил из кружки.
Некоторое время было слышно только, как домовые пошвыркивали, отхлебывая чай. Фитун наслаждался, вдыхая полной грудью запах сена и аромат кипрея.
– Не слыха́л, в новом «небоскрёбе» на Речном проспекте то ли болотницы, то ли русалки пошаливают? – непонятно с чего перевел тему разговора Брандохлыст.
– Это который в двадцать пять этажей отгрохали? Там, где Заречные улицы раньше были?
– Он самый.
– Так там же болотце раньше было, аккурат между Первой и Пятой Заречными. Я там всё знаю, начинал в одном доме как раз на Третьей Заречной. Оно и болотом-то назвать язык не поворачивался – небольшое по размеру было и не глубокое. Но всё же… Там, говорили, даже болотник свой был и болотницы. Но вот что точно, так это то, что злые они были – страсть! Им ведь за всё время ни одной лошади, ни одной собаки, ни одного человека утопить не довелось – не лез туда никто сдуру, вот они и злились.
– А сейчас чего с этим болотцем?
– Так, засыпали его, а дом этот аккурат на этом месте и построили.
– Прям на бывшем болоте, что ли? – удивился дед, вставая и разминая затекшие ноги. – Ну, люди! Ну, бестолковые! Места им, что ли мало? Зачем дом строить там, где болото было, да ещё и засыпав его? Ох-ох-ох… А потом проблемы начинаются.
– Ну так и чего там? В смысле – болотницы с русалками чего делают-то?
– Да чего… Пакостят всяко, сырость разводят, плесень на стенах, ну и так по мелочи гадят. Домовой местный с ног сбился, ничего поделать не может.
– Странно… – Борщевик удивленно пожал плечами. – На собрании об этом ничего не говорили, даже ни словечка. Так, а поймать их нельзя разве?
– Так я ж тебе и говорю – не справляется домовой, а на помощь никого не дают, – Харляк медленно прохаживался взад-вперёд по подвалу и поглаживал бороду. – Ну, ладно, беги уж ты до дому, наверное. А то, заболтались мы с тобой…
– Ага, я пойду. Спасибо вам, дядька Харляк, что чаем напоили, да выслушали, – Фитун поднялся со своего ящика. – Попробую, может и правда получится по-иному посмотреть на всю эту ерунду с показателями. Как вы говорите – поиграть по новым правилам? Нехорошие правила, вообще-то… Ладно, поглядим, что дальше будет.
– Давай, давай… Да всё хорошо будет, я уверен, – улыбнулся на прощанье дед. – А ты захаживай, не забывай старика, раз уж познакомились теперь. И он, положив руку гостю на плечо, легонько вытолкнул его наружу.
Оказавшись на солнечном свету, Фитун зажмурил глаза и чуть не сшиб с ног кикимору, стоявшую тут же.
– Ой, извините, – смутился домовой. Потоптавшись на месте и немного привыкнув к яркому свету, он искоса посмотрел на помощницу Брандохлыста и натянуто спросил. – Так вас Ногавка зовут?
– Ногавка, – тем же глуховатым с хрипотцой голосом подтвердила кикимора. Она стояла, сцепив руки за спиной, и смотрела на проезжающие мимо машины.
– Значит, вы тут сейчас, с Харляком? – через некоторое время опять выдавил из себя Фитун. У него не было опыта общения с противоположным полом, однако уходить сейчас у него желания совсем не было, а хотелось просто вот так постоять возле этой кикиморы под теплым июньским солнышком. Он снова украдкой взглянул на неё. Определенно, её ушки с очаровательными кисточками на кончиках нравились ему всё больше и больше. Она как-то трогательно повела из стороны в сторону своим чуть вздернутым носиком, словно принюхиваясь к чему-то.
– Да, с ним. А вы?
– Что – я? – не понял Фитун.
– Ну, вы же домовой? Где вы служите? Я видела, как вас начальство ругало на собрании… – участливо сказала она и посмотрела на Фитуна.
– Да… – тот, нахмурившись, махнул рукой, – ну их всех! Как вам-то на новом месте, в многоквартирном доме?
– Непривычно, конечно, но в целом нравится. Дяденька Харляк добрый, подсказывает, как лучше. Плохо только, что люди в этих домах скотину совсем не держат. Ну, там овечек, коз разных… Прясть нечего – мы ведь кикиморы любим шерсть прясть. Да и нервы это успокаивает.
– Да… Мне в свое время, когда из маленького дома в многоквартирный попал, совсем плохо было. Никак не мог приспособиться – как, да чего. Сейчас помаленьку пообвыкся, конечно, полегче стало. А то по первости тоска, прям, по́едом ела, – Фитун вдруг вспомнил, как Загайщик кричал ей всякие глупости, когда они сидели на клумбе после собрания. – Вы эта… извините, что Хамун (это который там со мной на клумбе сидел) вам чего-то орал тогда, после собрания. Он парень, в общем, не плохой… Так, с прибабахом маленько, погорланить любит, но не злой.
Ногавка улыбнулась в ответ:
– Да я уж забыла, я на это и внимания не обращаю.
Минуты три постояли молча. Борщевик, пряча руки в карманах фуфайки, переминался с ноги на ногу, а Ногавка стояла ровно и казалась абсолютно спокойной.
– Ну, я пойду, наверное? – Фитун вдруг опять застеснялся. – Вы заходите в гости ко мне, я в доме №4 служу, «хрущёвка» такая в самом начале Октябрьского проспекта. Посидим, может, поболтаем.
Нет, она нравилась ему всё больше и больше, и не только её очаровательные ушки. А может, он почувствовал в ней некую родственную душу? Он не знал этого, так как совсем не разбирался в подобных вещах.
– Хорошо. Если, конечно, дяденька Брандохлыст отпустит, – она улыбнулась ему в ответ.
Не говоря больше ни слова, Фитун кивнул, повернулся и быстро зашагал в сторону своего дома. Настроение у него явно улучшилось, и он даже начал чего-то там насвистывать себе под нос.
Дома его ждали два письма – одно от Сабуна Кухтейного с Кавказа, а другое от матери. Сабун по-прежнему чувствовал себя прекрасно. Хвастался спокойной и размеренной жизнью, хотя в конце добавил, что отношения с людьми у него стали чуть хуже, потому что в заповеднике разрешили определенную хозяйственную деятельность, и что могут его вообще переделать в национальный парк или что-то в этом духе. Поэтому где-то с краю уже начинают визжать пилы, а какая-то техника роет землю. Но он надеется, что далеко это не зайдёт, и он по-прежнему будет радоваться жизни в райских кущах заповедного кусочка северных склонов Кавказских гор.
Мать, как всегда, интересовалась, всё ли хорошо у «её дорогого Фитунчика», а то материнское «сердце-вещун» стало что-то волноваться. Писала она, что у них с отцом всё нормально, «все живы-здоровы». А заканчивалось письмо её традиционным «ждём ответа, как соловей лета». Когда-то давно ей очень приглянулась эта присказка, подсмотренная у людей, и с тех пор она непременно вставляла её в каждое своё письмо.
Прочитав оба послания, Фитун улыбнулся воспоминаниям, которые они вызвали в нем: беззаботное детство и учеба в начальной двадцатилетке, мечты о взрослой жизни, мать, штопающая ему рваные штаны, вечно усталый отец… Как давно это было…
Поднявшись на чердак, он опять сел любоваться солнечным закатом. Если не было дождя, он любил заканчивать день именно так. Чуть вдалеке на Речном проспекте возвышался над остальными домами силуэт «небоскрёба», про который сегодня ему говорил Харляк Брандохлыст. Зачем он вообще ему всё это рассказал? Вроде и темы не было такой. Так, разговор поддержать? Русалки, болотницы какие-то… «Мне-то какое дело? Пусть разгребаются с ними кому положено, а у меня своих заморочек хватает», – Фитун положил голову на руки и задумчиво смотрел на опускающийся солнечный диск.
