Но только не Фитун… Никак не получалось у него приспособиться. Не по душе ему сразу пришлась вся эта система с многоквартирными домами, поскольку видел он в этом какую-то несправедливость, что ли… Вон, взять тех же водяных: на один водоем – один водяной, но у него в помощницах ещё куча водяниц, да русалок. А если этот водоем река большая или озеро под тип Байкала, так его ещё и на участки поделят. Или возьмем леших: там, где тайга дремучая, им нарезают деляны по сто пятьдесят, сто семьдесят гектар на брата и баста! Чего не работать? Можно даже без проблем прикрыть соседа на недельку-другую, если у того дела какие-то на стороне образуются.
Справедливости ради надо сказать, что что-то с этой проблемой чрезмерной загруженности «многоквартирников» делать всё же пытались: начальство писало докладные Наверх, прикладывали статистику за последние годы, графики, таблицы всякие сравнительные. Со скрипом, но дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки, наверху хотя бы стали говорить на эту тему, а не просто прикрываться своим дубовым принципом «Один дом – один домовой». Сначала ворчали, дескать, где мы вам столько кадров наберем, но потом посчитали, и оказалось, что количество народонаселения в России не увеличивается, количество семей, соответственно, тоже. Следовательно, домовых должно хватать на всех, а по сути даже и на каждую квартиру в отдельности. Проанализировали ещё раз ситуацию и пришли к выводу, что народ из сельской местности перетекает потихоньку в активно строящиеся города, так сказать, «за удобствами» в эти самые многоквартирные бетонные коробки, будь они неладны. При этом деревенские домики либо попросту бросаются, либо в них остаются доживать свой век старики, и через десяток-другой лет дома опять же пустеют. Но при этом сельские домовые почти поголовно не обращаются в отдел кадров или в отдел переподготовки за новым назначением, а попросту втихую остаются в опустевших домах, надеясь, что люди рано или поздно вернуться обратно на село, на чистый воздух, поближе к природе. «Ага, вернутся они, ждите, – сидя вечерами на чердаке своей «хрущёвки», размышлял Фитун под воркование голубей. – Эти «удобства» их так засосали, что сейчас лопату взять снег почистить, и то не всякий знает, как лучше сделать. Я уж не говорю, про «печку растопить», «дров наколоть» или «лошадь запрячь». Сгниют ваши дома там сто раз, прежде чем кто-нибудь в них опять жить соберется». В итоге, Наверху даже была организована кампания по переманиванию таких домовых в большие города на помощь тамошним «многоквартирникам». Но в приказном порядке этого сделать было нельзя, поскольку пока дом стоит, изначально назначенный в него домовой (если к нему не было претензий по работе) имел полное право оставаться в нем до самого конца.
В некоторых местах, там, где старые домишки частной застройки сносились сразу после их освобождения жильцами, дело обстояло полегче. Домовым попросту становилось негде жить, и они были вынуждены проситься на новое место. Случалось это в основном в крупных городах, поэтому кадровый голод здесь не ощущался так остро. А кое-где многоквартирные дома уже стали даже делить между домовыми на части – или по этажам, или, что было чаще, по подъездам. Однако до N-ска это начинание пока ещё не дошло.
В общем, настроение у Фитуна было не ахти. Опять лениво почесав за ухом, он чуть приоткрыл глаза и снова стал разглядывал свои ноги: «Может, сандалии поменять на кроссовки какие-нибудь? Говорят, в них удобнее по этажам бегать. Это не в старые времена в валенках за печкой сидеть, сейчас темпы уже совсем другие», – и он тяжело вздохнул.
– Борщевик, вы там заснули что ли?! – внезапно отвлек его от всех этих мыслей громкий окрик председателя и мощный тычок в бок от Хамуна.
– Ты чего, правда, уснул? – Загайщик делал страшные глаза. – Тебя уж в третий раз к трибуне кличут.
Растерявшись, Фитун поднялся, озираясь по сторонам, встряхнул головой и поплелся к трибуне, протискиваясь между стульями и ящиками. «Прослушал всё, ёлки-палки, – он встал возле «трибуны», засунув руки в карманы своей любимой старой фуфайки, которая была у него ещё с тех «давних добрых времен». – О чем речь-то хоть шла?» Он хмуро глянул на сидящую перед ним толпу, в надежде найти там какую-нибудь подсказку, но все просто молча смотрели на него.
– Ну-с? Что ж вы нам скажете, Борщевик? А? – председатель, не мигая, смотрел на него своими узенькими зелеными глазками, откинув голову далеко назад, и получалось, что он смотрел как бы сверху вниз, хотя сам сидел на стуле, а Фитун стоял. – Мы вас внимательно слушаем.
– Так эта… ёлки-палки… про кикимор что ли? – переминаясь с ноги на ногу, Фитун глянул исподлобья на председательствующего начальника отдела, не понимая, о чем его спрашивают.
– Борщевик, вы издеваетесь?! Каких кикимор?! Мы уже четверть часа обсуждаем проблему показателей в нашей работе, а вы всё о кикиморах думаете? – в передних рядах подобострастно хихикнули. Корнут Моздыль наклонился вперёд на своем стуле. – Почему у вас, Борщевик, показатели падают полгода кряду? Расскажите нам, будьте любезны, чем вы вообще занимаетесь в рабочее время? Почему не работаете?
– Так эта… работаю… – у Фитуна аж испарина на лбу выступила, он лихорадочно подбирал подходящие такому случаю выражения. – За прошедшие полгода… было предотвращено… одиннадцать отравлений газом… ну и заодно пожаров от него… закрыто восемьдесят три крана воды… грозивших этим… ну, потопом… жильцам снизу. Также удалось не допустить…
– Я вас, Борщевик, не спрашиваю о кранах, газе, отравлениях и прочем! Я задал вам вопрос – почему вы не работаете?! А?!
– Так я же вот… говорю… ёлки-палки… работаю я… предотвращено… – Фитун окончательно растерялся.
– Вы что, правда издеваетесь?! – председатель собрания встал и начал нервно раскачиваться с пятки на носок на своих косолапых, обутых по последней моде в мягкие вельветовые мокасины, ножках. – Я его русским языком спрашиваю, почему он не работает, а он мне про какие-то краны с газом талдычит! Да ещё и руки в карманы засунул, когда с ним начальник отдела разговаривает.
Корнут Моздыль занимал должность начальника отдела бе́з году неделя: приехал на повышение около года назад, как говорится – «на земле поработать» (аккурат сразу после того, как предыдущий начальник, уходя на заслуженный отдых, выбил-таки Фитуну домового второй категории). Был он довольно молод, всего-то лет триста пятьдесят о́т роду. Говорили, перед этим он недолгое время успел послужить домовым в неком старинном столичном особняке (памятник культуры государственного значения!) и сумел каким-то образом предотвратить там пожар. Дело, впрочем, обычное – каждый день тысячи домовых спасают свои дома от пожаров, но в том особняке когда-то давным-давно служил сам начальник Департамента Домовых, и дом этот был особенно дорог его сердцу. В итоге Корнут Моздыль заслужил своим бдительным поступком особое расположение начальника Департамента, за что и был назначен начальником отдела домовых Октябрьского проспекта в город N-ск (причем сразу с должности домового первой категории, минуя ведущую и главную категории, что было большой редкостью). Все в N-ске понимали, что Корнут надолго здесь не задержится, проявит себя с хорошей стороны, и через сотню-полторы лет рванет обратно в столицы, на следующее повышение. Вот он и старался, проявлял себя, как мог. Поэтому отношение с ним старались не портить: мало ли как там всё в дальнейшем сложится.
Почему все были уверены именно в таком развитии событий? Просто, новый начальник обладал весьма специфическим запахом. Обычно домовые пахнут овчиной (поскольку большинство носят овчинные тулупы), ну или сеном, или гнилушкой какой-нибудь, но Моздыль отчаянно пах хозяйственным мылом, как пахнут все карьеристы у не́жити. При этом совсем не важно, кто ты – домовой, водяной, полевик или овинник. Таких было немного, но встречались, и их главной целью было угодить начальству, заслужить его расположение. Про них шутили, что они и без мыла могут пролезть куда угодно.
