– Чем обязан? – неприветливо буркнул он.
– День добрый… Меня Фитун Борщевик зовут, я тут домовым служу в четвертом доме у нас на Октябрьском, – Фитун стоял и смотрел не столько на самого Брандохлыста, сколько на его бороду. Она была очень густая и закрывала всю грудь, но не это было главное – казалось, что она натурально светится изнутри, такая она была седая и белая как снег.
– Ну, выкладывай, Фитун Борщевик, чего тебе надобно, с чем пожаловал? – старик продолжал глядеть прищурившись, при этом его черные пронзительные глаза словно буравили гостя насквозь.
– Да я… эта… познакомиться просто хотел, – Фитун невольно оробел от такого приема. Он раньше почему-то представлял себе Харляка этаким добреньким и ласковым старичком и поэтому сейчас стоял, переминаясь с ноги на ногу, и смущенно теребил рукой полог своей фуфаечки.
– Во как! Тебе там у себя в четвертом доме заняться больше нечем, кроме как ходить, да знакомиться? Жил-жил без старого Харляка много лет, а тут вдруг в голову стукнуло – дай-ка схожу со стариком познакомлюсь. Так что ли? – Брандохлыст глянул на Фитуна и ухмыльнулся в свою светящуюся бороду. – Ладно, не тушуйся. Заходи уж, коли пришел…
И, взяв гостя за руку, Харляк провел его сквозь стенку в подвал дома №23, где он служил последние лет десять после того, как прежний его дом в деревне был оставлен без присмотра хозяевами, уехавшими в город. Оставаться в холодной избе домовой не захотел, а попросился на новое место.
«Занятный дедок, – думал Фитун, разглядывая простенькую обстановку подвала: тут было несколько деревянных ящиков из-под фруктов, которые, видимо, выполняли роль стульев и стола, да в углу ещё лежал матрас с холщевым мешком, набитым сухой травой, вместо подушки. Над ящиками болталась на проводе небольшая лампочка. – И пахнет у него тут как-то хорошо, не смотря, что подвал. Даже, кажется, сеном свежим отдает». И он повел носом, втягивая в себя воздух.
– Чего нюхаешь? Глянется, что ли? – Харляк опять ухмыльнулся, доставая из-под одного из ящиков кружки.
– Ага… Я эта… ёлки-палки… люблю дух такой. Вроде, как даже сеном свежим отдает. Откуда это у вас, в подвале-то?
– От верблюда… – засмеялся дед. – Друзья старинные из деревни присылают время от времени, вот откуда. Ладно, присаживайся.
Он кивнул на ближний к Борщевику ящик, потом повернулся куда-то к стене и крикнул:
– Дочка, ты не поухаживаешь за нами? Чайку бы организовала…
«Какая ещё дочка? – испугался было Фитун. – Он же, вроде, не семейный». И в это время из ближней стенки появилась та самая кикимора в черной курточке с тремя адидасовскими полосочками. Фитун сперва даже оторопел от такого неожиданного её появления и словно остолбенел посреди подвала, хлопая глазами. Платочка на кикиморе в этот раз не было, поэтому торчащие вверх ушки с кисточками были видны во всей своей красе. Она передвигалась плавно и совсем бесшумно, словно летала над землёй. А, может, и правда летала? Из-под длинной юбки ног не было видно. Да нет, ходила, конечно же – кикиморы летать не умеют.
– Конечно, поухаживаю, дедушка, – тихим, чуть глуховатым, с приятной хрипотцой голосом, ответила та, и, взяв кружки, удалилась с ними обратно в стену, мельком искоса взглянув на Фитуна.
– А это чего? – как-то глупо промямлил Фитун, показывая рукой на то место, куда ушла кикимора.
– А это не «чего», а Ногавка, помощница моя. На днях прислали, чтобы по хозяйству помогала. Ты чего остолбенел-то? А? – и дед, прищурившись, погрозил гостю корявым пальцем с длинным, загибающимся ногтем. – Гляди у меня, я девку в обиду не дам! – и Харляк хрипло захохотал.
– Да я так… не ожидал просто, – смутившийся Фитун потупил взгляд и уселся на ящик.
Харляк устроился напротив него и опять пристально посмотрел на молодого домового:
– Ладно, говори прямо, чего у тебя там стряслось? Слышал я, что новый наш начальник невзлюбил тебя за что-то. С этим пожаловал?
– А вы откуда знаете? Вы же на собрания не ходите.
– А мне они ни к чему, собрания эти ваши. Я и без них, что надо узнаю.
Пришла Ногавка и поставила на ящик перед ними две кружки с горячим чаем. Она опять мельком, исподлобья глянула на Фитуна и тихо отошла в сторонку. Тот тоже мельком глянул на неё и, снова смутившись, перевел взгляд на кружку с дымящимся ароматным напитком.
– Дочка, ты пойди, погуляй немного. А то вот гость наш смущается шибко, как только тебя завидит. А нам поболтать надо малёха… – Харляк подмигнул кикиморе.
– Хорошо, дедушка, – согласно кивнув головой, она вышла сквозь другую стенку на улицу.
– Влюбился что ли? – вдруг прямо в лоб спросил Фитуна Брандохлыст, в упор глядя на него своими черными, как угольки, глазами. – Раньше уж виделись где?
Фитун чуть с ящика не упал от неожиданности:
– Я? В кого?! Вот ещё, ёлки-палки, с чего вы взяли-то? – заерзал он на месте. – Ну, видел разок на собрании, да и всё… Чё сразу, влюбился-то?
– Ладно, ладно… проехали… – миролюбиво сказал дед, отсвечивая своей шикарной бородой, – дело молодое, сами разберетесь, не маленькие… Только я тебе так скажу – кикимора она хорошая, не вредная, к людям сразу добром прониклась, уж я вижу… Поэтому ты к ней с глупостями всякими не лезь, только если по-сурьёзному.
Чай был на доннике и полыни. Некоторое время домовые молча отхлебывали из кружек, смакуя приятный горьковатый аромат. Фитун постепенно успокоился, и у него стало как-то легко и приятно на душе. Вспомнились «старые добрые времена», конюшня с кобылой Стрелкой, шкаф с полынью. Эх! Где это всё? Нету!
Вздохнув, он сказал:
– Ну, раз вы всё знаете, может, посоветуете мне чего? Не получается у меня с показателями этими, не по душе мне вся эта система новая! Ладно, дома многоквартирные, тут деваться некуда, да я уж к этому привыкаю постепенно. А если ещё и помощников каких-нибудь дадут, так вообще можно жить, да радоваться. Но самим подсовывать спички детям?! Газ в квартиры напускать? Ведь это уже свинство получается! Какие же мы домовые после этого?
– Тихо, тихо… Не кипятись, – Харляк отхлебнул из кружки. – Какие спички-то, какой газ? Ты о чем?
– А вы не в курсе разве? Вы же говорили, что всё знаете…
– Ну, всё, да не всё… Что-то и мимо, бывает, проходит.
И Борщевик рассказал Брандохлысту, что было вчера на собрании, и как учил его вчера Загайщик делать показатели, ну и вообще обо всём, что на душе накопилось.
Старик слушал молча, не перебивал. Иногда покачивал головой, иногда усмехался в свою белую бороду.
– Занятно… – наконец, промолвил он, допивая остатки чая из кружки. – Ты-то чай допивай, а то за разговорами он у тебя остыл весь. Сейчас ещё заварю, сам схожу.
Взяв кружки, Харляк исчез в стене, там, куда уходила Ногавка. Фитун встал с ящика, походил по подвалу, стараясь успокоиться: «Правда, характер у меня какой-то ненормальный. Чего кипятиться сразу начинаю? Надо как-то учиться в руках себя держать».
Через несколько минут Брандохлыст вернулся и поставил кружки со свежим чаем на ящик.
– Ты присаживайся, в ногах правды нет. Этот чаек на кипрее, да на хвоще болотном. Достал по случаю, попробуй – и он с наслаждением отхлебнул из кружки. Потом сунул руку в карман своего тулупа и достал пару шоколадных конфет. – Заскочил в квартирку одну, взял вот, подсластиться, а у них зубы целее будут, – засмеявшись, он кивнул в сторону, вероятно туда, где и была эта квартира.
– А что касается рассказа твоего… Конечно, хорошего мало. Но, может, тебе просто плюнуть на всё это? Живи, как считаешь нужным, делай свою работу, да и всё. А то никаких нервов не хватит, если так переживать, да близко к сердцу всё принимать.
– Вам хорошо говорить, – поднял голову Фитун, – вас не трогают, у вас стажа, считай, девятьсот лет. А меня Моздыль грозится обратно в домовые третьей категории разжаловать. А за что, спрашивается?! Он опять начал заводиться.
– Ладно, ладно… – повторил старый домовой, откусывая конфетку, – ты какой-то шибко уж горячий. Сразу в бутылку лезешь. Спокойнее надо, тут криком ничего не сделаешь. Хорошо, допустим, разжалуют тебя обратно в третью категорию, и что? Небо на землю рухнет? Из «хрущёвки» твоей тебя всё равно никто никуда не денет.
