— А целоваться в душе — честно? — его губы насмешливо кривятся, но глаза серьёзные, почти укоризненные, и явственно прощупывают моё лицо и эмоции на предмет неискренности.
Приемлемо ли целоваться с другим, будучи замужем?
Нет, разумеется.
Но с женихом-то это нормально! Ну и что, что жених уже четвёртый? У нас всё серьёзно. С Медифом же мы целовались и до того, как пошли в храм.
Или нужно было получить официальное одобрение от мужей? Не думали же они, что мы с Рраяром тут только разговоры разговаривать будем? Нет, до постели, конечно, бы не дошло, но немного же можно?
Я что-то запуталась… В голове настоящая каша из старых и новых семейных правил.
— Трудно сказать, — вздыхаю, внутренне признавая его правоту. — У нас с тобой особенный случай. Зная это, никто из мужей не станет обвинять меня в распущенности, ведь для всех ты тоже почти мой муж. Но именно что «почти». Поэтому есть черта, которую я перейти пока не могу.
Секунды две Рраяр молча это обдумывает, а потом, устало выдохнув, подходит, щёлкает по лбу и участливо спрашивает:
— Чем ты их кормишь?
— Кого? — недоумеваю, машинально потирая условно-пострадавшее место. — Мужей?
— Своих тараканов! — фыркает. — Про мужей-то мы уже давно выяснили: у вас кто что приготовил — тот то и ест. Да и то если ты раньше отобрать не успеешь… Так себе условия для претендентов… Я, может, поэтому и не тороплюсь, — под конец он делает такой обделённо-печальный вид, словно и сам голодает вместе с моими мужьями.
Всё опять свелось к шутке.
Но я-то знаю, что понежиться вместе в ванной джарой собирался всерьёз.
И, будь обстоятельства иными, я с удовольствием бы согласилась.
Но не сейчас. К сожалению.
— Чего ты расстраиваешься, глупая? — самую малость наигранно усмехается он. — Сначала на корню загубила весь романтический порыв, а теперь ещё хочешь заставить извиняться за то, что моё предложение посягнуло на твои высокоморальные принципы?
— Всё должно быть не так, Рраяр! — отчего-то, несмотря на правоту, мне тоскливо и больно в груди. — Я хочу быть к тебе ближе, но не так же! Не украдкой, пока никто нас не видит. Разве ты этого не понимаешь?
С его лица исчезает даже намёк на улыбку. Исчезает всё наносное, ненастоящее, и только теперь я вижу, что этому мужчине на самом деле триста шесть лет. Три столетия! Трудно даже охватить разумом такое количество лет!
Ничего не ответив, он просто проходит мимо, на миг сжав моё плечо сильными пальцами.
Знаю, я прошу… требую, слишком многого. И, наверное, слишком рано. Но не можем же мы всегда быть вместе только наполовину…
А ещё очень хочется, чтобы он был счастлив. Только обязательно со мной, потому что я не смогу видеть, что он улыбается кому-то чужому.
Как я сглупила, попытавшись добровольно отдать Рраяра другой!
Надо, наверное, радоваться, что наши отношения развиваются, становятся всё более близкими. Мы часто видимся, разговариваем и почти не ругаемся, у меня есть здесь своя комната, а теперь и у Рраяра будет своя в нашем доме. Но мне вдруг стало этого мало.
Переждав эмоциональный приступ в горячей ванной, оказавшейся настолько бодрящей и тонизирующей, что изматывающего занятия словно и не было, нерешительно спускаюсь.
Он, как обычно, сидит за столом, приготовленным для нашего традиционного послетренировочного чаепития. Разве что вид у джаройя задумчивый и на моё появление он не оборачивается.
— Извини. Я не должна была так поступать.
— Ты же на самом деле так не думаешь, верно? Никогда не извиняйся, если не считаешь, что виновата.
— Что бы я ни думала, мне точно не хотелось тебя расстраивать.
— Ты была права — вот что имеет значение.
Я надеялась, что Рраяр добавит ещё что-нибудь, объяснит, как намерен поступать дальше, но он умолкает, вновь погружаясь в свои мысли, и рассматривает чашку с таким вниманием, словно там происходит нечто крайне важное.
Мне одновременно безумно интересно, о чём он думает, и страшно, потому что кажется, что всё вокруг стало зыбким, непрочным. Именно поэтому заговорить снова я не осмеливаюсь.
Вдумчиво допив до горечи резкий и терпкий чай, Рраяр поднимается, намекая, что время вышло.
Ясно. Никаких объяснений. Меня просто отправят домой, и хорошо, если завтрашний урок вообще состоится.
Преодолев навалившуюся тяжесть, встаю, медленно подхожу к нему и, сорвавшись, порывисто обнимаю, зажмурившись и крепко сцепив руки. Вкладываю в эти объятия всю свою любовь, всю потребность в его поддержке и ехидстве, весь страх потерять.
Какая разница, кто признаётся первым? Я просто должна это сказать! Сказать сейчас, потому что потом будет уже поздно!
— Люблю тебя, — шепчу.
Джарой замирает и, наконец, прижимает к себе. Сильно и… как-то обречённо, что ли? Так что мне даже больно.
Пусть. Лишь бы не отпускал.
Его сердце колотится быстро и мощно, почти оглушающе, и моё подхватывает этот сумасшедший ритм, чтобы звучать в унисон.
— Дари… — начинает Рраяр так глухо и тихо, что я едва узнаю его голос.
Что, если он не хочет идти дальше или чувствует ко мне что-то другое?
— Люблю. Люблю, не бойся. Ты просто… ты всю душу мне разворошила.
Не разнимая объятий, смотрю ему в глаза, чтобы запомнить, запечатлеть этот миг, и поэтому успеваю заметить, как в них постепенно зажигаются привычные лукавые огоньки.
— И если ты сейчас хоть что-то скажешь о своих принципах… если хотя бы подумаешь…
С этими словами он подсаживает меня прямо на стол. Его руки скользят по спине и замирают на талии и лопатках, привлекая ближе, хотя я и сама прижимаюсь, обхватив его ногами за бёдра.
От Рраяра исходит приятно волнующее ощущение силы, уверенности и желания. Он прищуривает свои янтарно-карие глаза, убирает прядь моих волос, выбившуюся из косы, не спеша проводит пальцами от виска вниз, до самого подбородка, подчёркивает линию губ. Едва дыша, я слежу за ним, как зачарованная, и вижу, что он тоже наслаждается тем, что я чувствую, впитывает мои эмоции. Их не становится меньше, — джаройи не могут ничего забирать, — но вкус ему явно нравится.
Когда ожидание поцелуя превращается в жажду, а Рраяр что-то не торопится, я сама тяну его за воротник рубашки.
— Не спеши, — усмехается мягко, склонившись так, что практически касается моих губ. — Предвкушение — самая лучшая часть.
С Рраяром каждый поцелуй получается разным. Были грубые, были злые и жадные, но этот совсем другой. Он до краёв наполнен нежностью. Мягкой, как облако, по-детски чистой и доверчивой нежностью, словно мы оба целуемся первый раз в жизни.
Не любя, так целовать невозможно.
После его «люблю» мне стало настолько легко, словно ноги вот-вот оторвутся от пола, и я научусь летать, но настоящее осознание приходит только теперь.
Любит. Рраяр тоже меня любит!
— Ты чего? — настораживается опасливо. — Я не настолько плохо целуюсь, чтобы это оплакивать!
— Я и не плачу!
— А носом кто шмыгает?
— Не я!
Ну, может, всего разок от переизбытка чувств и совсем тихо. Но ему не признаюсь. Он вообще не должен был это заметить.
— Хочешь сказать, мне показалось?
Ну вот почему он… такой!? Лучше бы и дальше целовал! Молча.
Фыркнув, снова тянусь к его губам. Даже когда Рраяр помалкивает, эти губы сами собой изгибаются в соблазнительно-наглой ухмылке. В равной мере манящей и раздражающей.
В ответ на мой поцелуй он кусается! Не до крови, однако достаточно больно, чтобы я с возмущённым возгласом попыталась отпрянуть. Но обнимающие за спину руки не отпускают. Чужой язык, пробуя, оглаживает место укуса. Удовлетворившись результатом, Рраяр целует сам, как ему хочется: уверенно и тягуче. Мне остаётся только следовать за ним, пока внутри с шипением сталкиваются друг с другом желание отомстить или, наоборот, закрыть глаза, целиком сосредоточившись на ощущениях. Временно побеждает второе. Когда так сладко целуют, даже тяга к вредительству сдаёт позиции. Отыграться я смогу и потом, после. Сейчас нельзя отвлекаться, чтобы ничего не упустить.
