Здоровенная рука Яра потянулась к моему горлу, и его пальцы сжались, лишая возможности говорить.

—  Убью, собаку! — вопль Кощея вперемешку с шиканьем Яги ударили в спину.

—  ...А как жили в Глухомани? — слова с трудом выходили из горла. — Хороший у нас был дом. Правда, хороший?..

Ненавистью, злобой, болью, отчаяньем наполнялся взгляд друга. Разрывалась душа, не умещая воспоминания и проклятье.

—  ...Я тебя помню, Яр. — почувствовав, как пальцы колдуна слабеют, старалась удержать кашель. — Помню и никогда не забуду. Пусть эта память живет и в твоем сердце, в том мое благословение.

Положив ладонь на запятнанную кровью грудь друга, всей душой пожелала, чтобы хоть маленькая часть воспоминаний осталась в нем. Тогда все равно было, уйдет проклятье или останется. Слезы выступили на глазах и покатившись по щекам. Сильнее этого желания нет ничего и быть не может.

Засветились на лбу Ярки руны старинные. Черным светом замелькали на белой коже, оставляя ожоги. Вскричал друг, от боли скорчился в муках. Ладонь не отрывала, только без конца шептала: «Помню тебя. Ярка, помню...»

Покатились письмена проклятья, словно пот с головы друга, да в воздух взмыли. Покружив под потолком пару мгновений, устремились к книге с былиной. Вспыхнули страницы синим пламенем, дрогнули терема Кощеевы вместе с подвалами, и тихо сделалось.

—  Проверь его, Яга, — жених скоро подобрал книгу с пола.

Ведьма плюхнулась рядом со мной на колени, забегали костлявые пальцы над ослабшим от мук кузнецом:

—  Словно только родился, слаб, правда. А ну, Баюн, сообрази-ка водицы живой нам!

—  На побегушках у вас, — вздохнул кот и, деловито подняв хвост, гордо зашагал к двери.

—  Васька, — голос друга зазвучал с забытой мягкостью, — любимая моя...

—  Охолони! — прервала признание ведьма.

—  Прихлопнуть бы тебя, ирода окаянного, — холодно бросил Кощей и вышел следом за Баюном.

—  Яр, — понимала, что душевных разговоров между нами больше быть не может, — всегда ты в моем сердце будешь, но эхом, памятью. Прости и уезжай.

—  Ничего-ничего, — потрепав льняные волосы Яра, подбадривала ведьма, — мы тебя водицей отпоим, коня славного подберем. Есть у меня штука одна — череп, правда человечий, коли не из трусливых ты, он путь осветит, словно днем поедешь. Нельзя тебе здесь, касатик...

—  Прости меня. Василиса Дивляновна, за все прости.

—  Прощай, Ярка.

Где-то осталась моя тень, где-то голос мой с ветрами ходит. Птицей мысли над землей летают, в мечты обращаясь. Волками по лесу бродят страхи да надежды. След на земле застыл или смыли его дожди проливные

—  все в памяти храню. Все помню и никогда не забуду.

Душный воздух в главном зале — тягучий, сонный — заставлял меня зевать. Сидя на троне, подпирала щеку кулаком и терпеливо ждала, пока Тишка закончит с очередным письмом государственной важности.

С тех пор. как я стала царицей-матушкой, любимый муж время от времени не упускает возможности увильнуть от рутинной работы. Хоть и скука смертная, но у меня лучше выходит с грамотами и письмами управляться. После посиделок в компании Тихомира и свитков глаза Кощея обычно наполняются печалью, сердце — тоской, даже погода за окном портиться начинает.

Лениво потянувшись к комару на руке, упустила кровопийцу и через зевоту глянула на Тихомира:

—  Скоро ли?

—  Еще маленько, царица-матушка, — обмакнув перо в чернила, писарь затряс рукавом. — Дело-то такое, сплошная писанина.

Да уж— «писанина», лучше и не скажешь. Пятая весна миновала, как мы с Яром распрощались, а проблемы до сих пор, что угли разгребаем. Новоявленная царица Рускалы Несмеяна оказалась государыней суровой. Посмотрела она пять лет назад на спящее войско и крепко призадумалась. Вроде люди свои, Гороху всю жизнь служили, а вон оно как вышло: самозванец на трон сел — не пискнули, под его крыло перешли, испугались поперек сабельку поставить. Оно и понятно — грозный колдун Яр был, но от того не легче. Один раз предали — и второй смогут. Поначалу Несмеяна решила всем голову с плеч снести, да Потап ее уговорил не спешить. Шутка ли тысячу воинов да колдунов обезглавить? Раскидал Кощей предателей за границы Рускалы в разные концы света, чтобы землю родную следами не позорили, и осталась Несмеяна с пустыми казармами. Чтобы вороги вороньем не слетелись, тут же объявили о союзе с Кощеевым царством и стали новую армию собирать. Потянулись Рускальские молодцы к палатам государевым, но по сей день не хватает людей.

—  Царица-матушка, — писарь поднял красные от работы глаза, — так сколько для Рускалы воинов у Смутьяныча просить?

—  Царь-батюшка сказал «сколь не жалко».

—  Не царская какая-то просьба получается, — вздохнул писарь. — Пришлет одного хромого, и что с ним делать будут?

—  Они со Смутьянычем давние други, не переживай. Другое дело, если бы Несмеяна просила, тогда да — и хромого бы прислал, не побрезговал. Так и пиши — «сколь не жалко тебе, царь Смутьяныч, государь Былигарии».

—  ...Государь Былигарии... — повторил за мной Тишка, дописывая строчку. — Все, Василиса-матушка.

—  Что там далее? — глянув в далекое окошко, сделалось грустно, что такой погожий летний денек теряю.

—  Соловья воеводой перевести надобно.

—  Напьется на радостях, — улыбнулась я, жмурясь от яркого солнышка. — Созрел наш государь для решения такого. Пять годков в десятниках его держал, теперь, видать, готов Соловушка.

—  Так, войско-то... это не по кошелькам лазить, — хмыкнул Тишка, но мигом сообразил, чего ляпнул, и принялся царапать Указ.

Спина окончательно затекла, и чтобы хоть как-то размяться, поднялась с царского трона и зашагала по залу. Высунувшись по грудь в окно, подставила нос солнышку — хорошо-то как! Ветерок в короне присвистывал, запахи летние голову дурманили. Здесь по лету всегда пахнет травами да цветами, с молочной реки творогом несет.

За годы бесконечная вереница неприятностей превратилась в прекрасную, наполненную счастьем жизнь. Царство Кощеево процветало, народ вливался в русло нынешней жизни. Рускала хоть и тихонько, но твердо преображалась после долгих лет бестолкового правления Гороха и коротких царствований самозванцев.

Однажды ветер принес мне послание от Яра — устроился кузнецом в Кузняграде, живет-поживает как может да как совесть позволяет. Рада всей душой за него, но отвечать не стала. Хоть Ярка больше не злыдень коварный, да сердце мое навсегда Кощею отдано. Муж если его имя слышит, до сих пор зубами скрипит.

Книгу с проклятьем Бессмертный в камень обернул и на дно море-океана погрузил, чтобы не пришло в голову никакому лиходею беду сотворить. Яга говорит, надежнее спрятать нельзя — верю.

—  А что, царица-матушка, с Глухоманью ничего не решили? — закончив с указом, писарь прервал мои мысли.

—  Пока не решили, — вернувшись на трон, приготовилась к новой порции работы. — Соберемся все вместе, Немир приедет — там и посмотрим.

—  Ну, глядите, — Тишка развернул карту. — Хорошо бы ее вот сюда разместить, — он ткнул пальцем на границу между городом и сосновой рощей.

—  Хорошо бы, — улыбнулась я.

Глухомань нынче не скрытое село. Помиловала Несмеяна всех, кто там укрывался, гонимых законами Гороха: нет больше тех законов — и вины нет. Поползли дальше границы небольшого селения — колдуны знатные поглядеть приезжали на народ чудной, на нечисть, что бок обок с людьми живет, да и оставались. Теперь Глухомань норовит стать небольшим городом, а Кощею дюже захотелось ее в наше царство взять. Вот и спорят теперь с царицей Рускальской. Несмеяне диковинку терять неохота, а наш царь-батюшка все шутит, мол. второй Колдоград Рускале жирно будет.

—  Мама! — из распахнутых дверей зала ко мне вприпрыжку побежал чернявый мальчишка с медово-карими глазками.

Кощей с гордым видом вышагивал следом. Ну, если какой петух его перещеголяет — удивлюсь. Такой он забавный, когда сын рядом. Сразу целый воз подвигов вспоминает, были они, не были — уже сомневаюсь, но Добрыне в радость его рассказы. А уж если ворожить для него начинает — полцарства со смеху катается, а остальные с жалобами ко мне идут. На прошлой седмице обратили Илью Муромца в поросенка, на голову ерихонку привязали и на ярмарке показывали. Недолго, но Муромцу хватило. Сколько я переслушала, какими багряными щеки со стыда были...