— Да, дорогая, я совершенно не понимаю. Про дуб- грубо, но я не обиделся. Это к слову. Знаешь, мы можем пойти на корму. Жара спала, можно подышать свежим воздухом. Море, опять таки… Когда еще доведется тебе, Пакита, с классным парнем полюбоваться волнами? — пробная бомба была заброшена!

— Никуда я с тобой не пойду! Сиди там один и гипнотизируй море! Я пошла спать! И не смей орать ночью!! — она была прекрасна, и я залип на ней.

— Как пожелаешь, кариньо, — включил «смиренного Луку», а сам запускал план!

Я нашел в штурвальной гитару. Да, alma mia, буду сидеть и петь. Вот, клянусь, еще ни одна девчонка не осталась равнодушной к моему лабанию и завываниям!

Ты не усидишь у себя в каюте, поверь, и не сопротивляйся, когда захочется сесть рядом со мной и смотреть на меня нежным взором. Что ты там пела в первый раз? «Вьюн…»? Вот и послушай, как поет эту песню мужик, который хочет быть услышанным!

Когда за Аленой с треском захлопнулась дверь каюты, я посайгачил в штурвальную и, взяв гитару, удобненько устроился на корме.

Елы-палы…а не так-то это и просто, петь серенаду, чтоб ее, для девушки, которая с ума сводит! Сейчас бы текилы бахнуть, чтобы голос и руки не дрожали…

Вспомнил, я же официально — псих. Не надо, Стива, ничего строить из себя. Ты есть ты. Забей и просто радуйся, что жив и Пака рядом.

Пака…Я думал о ней, от того, наверно, и запел так, как никогда не пел. Просто потому, что никогда не был настолько очарован и безумен.

Она пришла… правда, я не заметил, когда. Допел песню, очнулся, а она сидит напротив меня и… смотрит. Глаза эти окаянные! Интересно, что скажет? Хотя, от нее всего, что угодно можно ожидать… Оп, накаркал!

— Ты не дал мне порулить яхтой, а обещал, между прочим, — не верю, Пака, не верю!

Пришла ты не за этим.

— Рули, кариньо, на штурвале есть кнопка «Автопилот». Нажми «отключить» и катайся на здоровье, — я и глазом не повел в ее сторону.

— И ты не боишься, что я завезу нас не туда? Что на скалы нарвемся? — она была удивлена сверх меры.

— Не-а. Чего бояться? Я выплыву. А ты… Ну, Пакита, руль у тебя в руках, тебе и решать, умирать или жить, — вот что-то такое выдал мой врунский язык.

— Ты странный стал, Стива. Я тебя не узнаю, — она вглядывалась в мое лицо, пытаясь понять, что не так.

— Просто понял, что тебя ограничивать нет смысла. Все равно сделаешь, как хочешь. А я только и могу, что позаботиться о последствиях. Должен же кто-то об этом думать, — а как тебе такое заявление?

— Ты говоришь как Илька, — она надулась.

— Разумеется. А ты делаешь, как Пака, — я перебирал струны гитары, все так же, не смотря на нее, — Ты косячишь, мы разгребаем последствия.

Она разозлилась.

— Ты не смей рассуждать о моих косяках, понял?! — задел за живое, точно, ибо помнил, что брат ее дрался частенько по ее вине и шрам заработал на морду.

— О них рассуждай, не рассуждай…без разницы. Иди, кариньо, бузи сколько влезет. Я рядом, если что. И я не брат тебе, меня жалко не будет, если придется мною пожертвовать, — я перегибал, но давно хотел ей об этом сказать.

Прости, детка.

— Ты не имеешь никакого права отчитывать меня и воспитывать!!!! — задело, однако я заставил ее призадуматься, клянусь!

— Поздно, кариньо, тебя воспитывать. Ты, такая, какая есть и уже ничего не исправить. Ты хорошая, я говорил тебе. Умница, красавица, хозяйка высший сорт! А остальное…? Ну, если что папочка за тобой подчистит. Мамочка пожалеет. Брат вступится. Тети-дяди помогут.

Я сам не думал, что наша беседа зайдет в такие дали.

— Я ничего такого не делала, чтобы из-за меня мог кто-то пострадать!!!! — оправдываться начала, значит, чует вину.

Я отложил гитару и повернулся к ней.

— Пела на юбилее отца зачем? Знала же, что сокрушительна. Видела, что шейхеныш глаз не сводит. Гордыня? Честолюбие?

— Я хотела отца порадовать, — уже не так уверено говорит.

— Могла спеть ему, а не всем. Ты же не тупая, Пакита, понимаешь что к чему.

— Так как-то вышло… — и голос тихий.

Только не реви!

— Зачем провоцируешь меня? Чего хочешь? Привыкла играть людьми? — я не отступал, понимая, что делаю ей больно, но остановиться уже не мог.

— Ты сам меня….злишь! — опять кричит.

— Чем, paloma? Тем, что мой тон тебе не нравится? Тем, что мое слово должно быть главным, а не твое? Так это само собой разумеется. Ты дистэто? Ты профи в том, что касается вывода «объекта» из под контроля? Так я не знал, прости. Вот сама себя и спасала бы. С серебряной тыкалкой в руках.

— Прекрати!!! — она собралась плакать?????

Нет, детка, ты сильнее этого, справишься с горькой пилюлей. Уверен!

— Последствия, Алена. Ты о них никогда не думаешь. Поэтому, за тебя я буду думать об этом. А ты иди и рули яхтой. Скалы, встречные суда, поисковики армейские….фигня. Я справлюсь.

— Еще никто и никогда не говорил со мной так! И ты не смей! Я не позволю тебе обижать меня! — она вскочила, но уходить, все же, не спешила.

— Никто не говорил так? Ну, надо же! Интересно, почему? Может, боялись твоего папочку? Принцессу фиг обидишь, — детка, прости!

Глаза Алены стали совсем темными. Только я не понял, от злости или от подступивших слез?

Прости меня тысячу раз, Пака, но ты должна понять меня. Говорю я все это только для того, чтобы ты поняла, напрасный риск грозит тебе гибелью, а этого я не могу допустить! Да и спесь твоя напускная может пройти. Я знаю, какая ты. Очень смелая, очень искренняя. Сильная. И люблю я тебя потому, что ты такая….

Люблю, и хочу, чтобы ты любила.

— Стива, что ты этим хочешь добиться? Зачем все эти лекции? — о, дошло до детки!

— Я просто не хочу тебя потерять, — она моргнула и снова шлепнулась на диванчик.

— Я не понимаю!

— А что тут непонятного, paloma? Однажды ни Ильи, ни меня не окажется рядом. Так уже случилось, когда тебя украли. И не где-нибудь, а рядом с домом. С домом премьер- министра Империи. Понимаешь к чему я? Ты не в безопасности, пока позволяешь себе все, что захочешь. Ты- тиби. Редкая. Много желающих найдется.

— Мне сидеть взаперти???!!! Вышивать??!!! — она готова была полыхнуть, моя радость!

Не заплакала!

— Вот в этом вся ты, — я улыбался, — Из крайности в крайность. Делай все, что захочешь, но думай прежде, чем начать действовать.

— Намекаешь, что я дура?

— Ты порывистая. Импульсивная. Но, мозгов не лишена. Придумай себе тормоз.

— Что???

— Что слышала. Прежде чем начать действовать, думай о чем-то или о ком-то, кто тебе дорог. Секунды хватит, чтобы не накосячить. Я уверен в тебе, кариньо.

— Уверен во мне? Да ты только что смешал меня с грязью, — обиделась, но слушает, молодец!

— В чем грязь? Просто объясни, что показалось тебе обидным, — давай, рассуждай и поймешь.

— Ты намекал, что сама я ни на что не гожусь, что за мной папочка чистит! Или Илька!

— Это не так? Это не правда? — я даже подвинулся к ней поближе.

Она уже открыла рот для ответа, но промолчала и задумалась.

— Еще есть претензии? — спросил я, понимая, что ответов на свои вопросы не дождусь.

— Есть, — она говорила уже не так уверено и перестала повышать голос, — Ты сказал, что у меня «гордыня» и «честолюбие»!

— Я спросил, почему пела. Я не сказал, что оба этих качества тебе присущи. Это был вопрос. Ты, кариньо, слышишь меня? Или слова мои мимо? Так скажи, я перестану говорить.

Она начала понимать и осознавать, что я прав. Честно!

— Я не играю людьми, — она уже смотрела на меня вопросительно.

— Честно? Не пытаешься бесить, мстить за обиды, которые сама себе придумала? А, поскольку, отец премьер, не каждый может тебе противостоять. Да ты и сама не лыком шита. Тиби, редкий дар, сокрушительное обаяние.

Снова молчит, смотрит.

— Еще вопросы, Пакита?

— Есть, — упрямая!

— Говори.

— Меня не тон твой приказной бесит и злит, а твоя лживая ухмылка. Я знаю, ты стараешься ради меня и контракта, но… просто убивает твоя игра в скользкого типа! Я не люблю неискренних людей!