– Вижу. – Керслоу держит мое резюме на вытянутых руках, словно от бумаги исходит противный душок.

Отставной военный с ежиком седых волос, похожим на шлем фигурки из конструктора “Лего”, коротышка, на блестящем лице застыла натянутая гримаса, какая бывает у тех, кто всю жизнь мечтал быть дюйма на три выше ростом. Полоски на пиджаке слишком широки, точно меловые линии на теннисном корте. Такие костюмы надевают ратующие за семейные ценности политики, и то лишь после того, как воскресная бульварная газетенка пропечатает историю их похождений – под кокаином, всю ночь, с двумя проститутками.

– Казначей ПС? – Он приподнимает бровь.

– Да, нашего приходского совета. В бухгалтерских книгах у них был страшный беспорядок, но я еле уговорила викария доверить мне тысячу девятьсот фунтов. Я раньше управляла фондом с уставным капиталом в четыреста миллионов, так что эта ситуация меня весьма позабавила…

– Ясно. Вы указали, что были “председателем совета управляющих в муниципальном колледже Беклз”, так? Какое отношение это имеет к нашей вакансии, миссис Редди?

– Пожалуйста, зовите меня Кейт. У школы возникли трудности, ее намеревались закрыть, и мне стоило немалых усилий исправить эту ситуацию. Пришлось поменять структуру управления, и это был настоящий дипломатический кошмар. Вы себе даже не представляете, какая в школах строгая политика, хуже, чем в каком-нибудь банке, и сколько законов приходилось учитывать и еще отчеты инспекторов. В общем, жуткая бюрократия. Неподготовленному человеку нипочем не разобраться. Я добилась слияния с другой школой, чтобы у нас появились средства на преподавателей и прочих сотрудников, которые работают с учащимися, и возможность уменьшить число учащихся в каждом классе. По сравнению с этой эпопеей любое слияние и поглощение покажется серией “Телепузиков”.

– Понятно, – без тени улыбки отвечает Керслоу, который явно никогда не смотрел с детьми “Телепузиков”. – И все это время, насколько я понимаю, вы не работали полный день, потому что ваша мать была больна?

– Да, мама, то есть моя мать, перенесла инфаркт, но сейчас, слава богу, ей гораздо лучше, она полностью поправилась. Я лишь хочу заметить, мистер Керслоу, что колледж Беклз – один из самых перспективных в Англии, там сейчас потрясающий новый директор, и он…

– Безусловно. Ответьте мне вот на какой вопрос. Предположим, назначено собрание директоров, а у вас в этот день заболел ребенок. Как вы поступите? Независимый член совета обязательно должен готовиться к собраниям и, разумеется, присутствовать на них.

Не знаю, сколько времени я на него таращилась. Несколько секунд? Минут? Не поручусь, что челюсть моя не упала на зеленую кожаную столешницу. Удостоить ли ответом этот вопрос? Тем более что теперь закон запрещает спрашивать о таком. Что ж, я все же отвечу. И я сообщаю этому уроду в пижонском пиджаке с красной шелковой подкладкой, что да, когда я управляла фондом, время от времени мои дети болели, и я, как добросовестный профессионал, всегда находила того, кто будет за ними ухаживать, так что любой совет директоров мог быть совершенно уверен в моей надежности и ответственности.

Речь моя сошла бы куда лучше, если бы телефону в эту самую минуту не приспичило заиграть мелодию из “Розовой пантеры”. Я смотрю на Керслоу, он на меня. Смешной рингтон для старого зануды-директора. И лишь через несколько секунд понимаю, что развеселая мелодия доносится из сумочки под моим стулом. Черт. Наверное, Бен снова поменял мне рингтон. Ему это кажется забавным.

– Прошу прощения. – Я засовываю руку в сумочку, лихорадочно пытаюсь нащупать мобильник, стараясь при этом держать спину прямо. Почему, когда срочно нужно что-то найти, сумочка превращается в кадку с отрубями, в которой прячут рождественские подарки? Кошелек. Салфетки. Пудреница. Что-то липкое. Фу. Очки. Ну же! Он должен быть где-то здесь. Наконец-то. Переключаю неуловимый телефон в беззвучный режим, краем глаза смотрю на экран, вижу пропущенный вызов и сообщение от мамы. Она никогда не пишет эсэмэски. Это такой же тревожный знак, как если бы подросток написал письмо от руки. “СРОЧНО! Мне нужна твоя помощь. Целую. Мама”.

Надеюсь, что мне удается сохранять спокойную улыбку и Керслоу видит перед собой лишь идеального кандидата на пост члена совета директоров, но в голове у меня лихорадочно мечутся мысли. О боже. Что с ней стряслось? Я перебираю варианты:

1. У мамы снова был инфаркт, она едва доползла до телефона, заряда в котором осталось минуты на полторы.

2. Растрепанная мама в ночной рубашке бродит по “Теско”, не понимая, где она и что с ней.

3. На самом деле она имела в виду “Не волнуйся, дорогая, в реанимации ко мне очень внимательны”.

– Видите ли, миссис Редди, – Керслоу складывает пальцы домиком, как какой-нибудь архидьякон из романа Троллопа, – проблема в следующем. Несмотря на впечатляющие достижения в Сити и блестящие рекомендации, которые это подтверждают, за семь лет после увольнения из “Эдвин Морган Форстер” вы не делали ничего, что могло бы заинтересовать моих клиентов. К тому же и возраст нельзя сбрасывать со счетов. Вам скоро пятьдесят, а следовательно, вы вот-вот перейдете в другую возрастную группу, в которой…

У меня пересыхает во рту. И когда я его открываю, то кажется, что не смогу выдавить ни слова.

– Пятьдесят – это новые тридцать пять, – хриплю я. Держись, Кейт, не теряй лицо. Давай просто уйдем отсюда, не нужно устраивать скандал. Мужчины ненавидят скандалы, а этот особенно, да и не стоит он того.

Я стремительно поднимаюсь, словно это я решила закончить собеседование.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Керслоу. Я вам благодарна. И согласна даже на более низкую должность, если подвернется такая вакансия. Я не гордая.

Как же долог путь до двери. А ворс на ковре у Керслоу такой длинный, что каблуки утопают в нем, словно я иду по лужайке.

12:41

На улице я тут же перезваниваю маме и едва не плачу от облегчения, услышав ее голос. Она жива.

– Мама, где ты?

– Привет, Кэт, я в “Мире ковров”.

– Где?..

– В “Мире ковров”. Здесь выбор больше, чем в “Ковросоюзе”.

– Мам, ты написала, что тебе срочно нужна моя помощь.

– Так и есть. Как думаешь, что мне лучше выбрать? В гостиную. Цвета лотоса или овса? А, и еще тут есть оттенок ростков пшеницы. Но учти, он очень дорогой. Семнадцать девяносто девять за квадратный метр!

Одно из самых важных собеседований в моей жизни пошло под откос, потому что мама не может решить, какого цвета ковер выбрать.

– Цвет овса подойдет ко всему. – Я сама не соображаю, что говорю. Шумят машины, ноги вопят, чтобы я сняла шпильки, в горле стоит тошнотворный комок: мне отказали. Я слишком старая. Из другой возрастной группы. Старая.

– Доченька, у тебя все хорошо?

Нет. Ничего хорошего, даже наоборот. Я возлагала большие надежды на это собеседование, но не могу признаться в этом маме. Она не поймет и только расстроится. Прошло то время, когда мама могла решить любые мои проблемы. В какой-то неуловимый момент, в самый обычный день, точка опоры переворачивается и приходит очередь ребенка успокаивать родителей. Наверное, и Эмили когда-нибудь станет меня утешать, хотя сейчас в это трудно поверить. Мой же переломный момент наступил четыре года назад, когда умер отец. И хотя родители давным-давно развелись, в глубине души мама все же надеялась, что в старости отец приползет к ней. Или раньше, когда разорится, растеряет прыть и не сможет заводить подружек моложе собственных дочерей. Вот тогда придет ее черед торжествовать. А через десять месяцев после того, как его обнаружили мертвым в постели Джейд, роскошной модели, обитавшей над его любимой букмекерской конторой, мама и сама перенесла инфаркт. Оказывается, разбитое сердце – вовсе не метафора. В общем, вы понимаете, почему я уже не могу излить маме душу, опереться на ее плечо или обременить своими проблемами. И почему мне приходится следить за словами.