Я думаю о Феликсе, сыне Дебры, робком балбесе, которого вышвырнули из школы за то, что он глазел в интернете на жирных немецких шлюх. Думаю о Бене и о том, чтоґ он может смотреть на одном из своих многочисленных гаджетов. Пока есть соблазн, жертвой его может стать любой ребенок. И вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что уж с вашим-то сыном или дочерью такого точно не произойдет.

Миссис Эберт сказала, что Эмили ходит к школьному психологу, тому, с кем я договорилась после звонка ее классного руководителя. Разумеется, их беседы строго конфиденциальны, и все же педагоги утверждают, что Эмили стала лучше учиться, рассталась с компанией леди Макбет и нашла новых друзей.

– Эмили чудесная девочка, – сказала мне на прощанье миссис Эберт, и я от растерянности не нашлась с ответом, лишь энергично кивнула и пожала ей руку.

Кейт – Эмили

Доченька, нам нужно поговорить. Ты где? Хх.

Эмили – Кейт

Я у Джесс, мы делаем историю. У меня все в порядке. Пож не волнуйся за меня! Хх.

Кейт – Эмили

Я тебя люблю. хх.

Эмили – Кейт

20:23

В доме тихо. Бен у Сэма, Эмили до сих пор у Джесс. Я позвонила ей, она сказала, что все замечательно и можно она еще тут побудет. О моей беседе с миссис Эберт поговорим после. Мне больно от мысли, что ей пришлось вытерпеть всю эту гадость в одиночку. Я помешиваю вилкой липкий влажный гипоаллергенный собачий корм, как вдруг Ленни принимается рычать. Значит, Ричард идет. Раньше Ленни так на Ричарда не рычал, это что-то новенькое – наверное, меня защищает. Я собиралась с духом, чтобы рассказать Ричарду про Эмили и белфи, я жила с чувством вины, вот момент и настал. По-хорошему, надо было сразу ему во всем признаться, несмотря на просьбу Эмили не говорить папе. Миссис Эберт правильно сказала: белфи вернется бумерангом.

Заходит Ричард, кладет шлем на стол, и по его виду я понимаю, что ему еще хуже, чем мне, его буквально колотит. Такое ощущение, что он чем-то напуган, как будто нас обокрали или еще что-то. Глядя на его перекошенное от волнения лицо, я думаю: о господи, наверное, моя мама умерла. Или его мама умерла. Или что-то случилось с Беном.

– Что стряслось? Все в порядке?

– Я должен тебе кое-что сказать, – отвечает Ричард.

– Нет, это я должна тебе кое-что сказать, – возражаю я.

– Кейт, мне правда нужно тебе кое-что сказать. Мне кажется, точнее, у меня уже давно такое ощущение, словно я попал в ловушку и должен направить силы в иное русло.

– Ты все силы направляешь на свой велосипед. И было бы куда лучше, если бы ты направил их на своих детей. Тут я с тобой согласна. Я хотела рассказать тебе вот что: у Эмили проблемы в школе. Я только что встречалась с руководительницей шестых классов. После летних каникул Эм сфотографировала свою задницу, чтобы сравнить с девчонками, кто больше загорел, а одна стерва, Лиззи Ноулз, ты ее знаешь, выложила это белфи, то бишь фотографию задницы, в социальную сеть, и снимок разлетелся по всему интернету.

Ричард досадливо морщится. Такое выражение лица у него бывает всякий раз, как он замечает, что я смотрю “Даунтон”.

– Зачем Эмили сделала эту глупость?

– Потому что она подросток и живет в культуре Большого Брата, который поощряет их выставлять себя напоказ в социальных сетях. Они подсаживаются на лайки, им льстит внимание, они свайпают направо и налево, они видят друг в друге вещь, а не родственную душу, у них нет никакого понятия о личном пространстве, и вообще это какой-то кошмар. Ты уж извини, я давно собиралась тебе обо всем рассказать.

– Это ты меня извини, я тоже давно собирался тебе обо всем рассказать, – отвечает Ричард.

– Что?

– Я ждал удобного момента, чтобы сообщить тебе о беременности.

– ЭМИЛИ БЕРЕМЕННА?!

– Джоэли.

– Кто?

– Джоэли беременна.

– Та девушка, которая приходила на Рождество? Эта задейка?

– Да. Она испугалась, что у нее будет выкидыш и она потеряет детей.

– Детей. То есть их несколько? Близнецы? Твои?

Он отводит глаза. Господи боже, да он никак всерьез.

– Это так-то ты духовно развиваешься? Трахаешься со своей соевой индейкой, пока я жопу рву на работе, чтобы мы по миру не пошли?

– Я надеюсь, более того, я убежден, что мы сумеем сесть и конструктивно и цивилизованно все обсудить.

– Да неужели? Цивилизованно, говоришь? А забыл, как ты мне говорил: “Прости, но мы не можем себе позволить третьего ребенка. Потому что мы перешли на новый этап жизни. Ты ведь не хочешь снова все эти бессонные ночи?” То есть мне ты рожать запретил!

– Я понимаю, это выглядит некрасиво, – отвечает он, – и мне ужасно жаль, правда. Все так запуталось, мы с тобой совсем перестали друг с другом разговаривать, и я должен был, но не…

– …не предохранялся? Или Джоэли предпочитает вычислять овуляцию по долбаным лунным циклам?

Ричард молча смотрит на свои велотуфли. Потом вежливо интересуется, собирать ли ему вещи, словно уезжает куда-то на выходные, а не уходит от жены, с которой прожил четверть века. Я оглядываю кухню, ту самую, которую ремонтировала, как и остальной дом, чтобы создать уют, превратить его в семейную крепость, способную выдержать любые невзгоды.

И тут меня прорывает. Вся обида и злость, накопившиеся с процентами в банке праведного негодования. Весь эгоизм Ричарда, для которого собственное желание заняться “полезным делом” и переучиться на психолога важнее нашего материального благополучия.

– Кто еще из мужчин может позволить себе подобную роскошь? Неудивительно, что у тебя в группе одни женщины. Жены богатых мужей, которые их содержат, пока те два года учатся и ни черта не зарабатывают, да еще ходят к психологу и платят за это бешеные деньги.

Я понимаю, что это удар ниже пояса, но меня ослепила обида на то, что со мной обошлись так несправедливо, и тревога за Эмили, сердце мое рвется на части, потому что я снова отказала Джеку, дабы сохранить семью, ту самую, которую Ричард теперь бросает из-за беременной эльфийки.

– Кстати, сколько этой твоей Джоэли лет – двенадцать?

– Вообще-то ей двадцать шесть.

– Господи, да она же в два раза тебя моложе! Какая пошлость.

Меня понесло. Ну а какая еще жена приняла бы выбор Ричарда? Какая жена в самый разгар климакса, когда и без того хреново, устроилась бы на нервную работу на полный день, чтобы ее муж “наслаждался жизнью здесь и сейчас” и протирал своей костлявой задницей подушку для медитации? А эти его долгие отлучки? Пропустил концерт Бена, потому что практиковался с Джоэли в осознанности. Предоставил мне в одиночку заботиться о его родителях, моей маме, наших детях. Тратил наши деньги – мои деньги – на свои сраные велосипеды.

– Что ты вообще для нас сделал?!

– Ты несправедлива. – Мой упрек в прямом смысле слова сбивает Ричарда с ног, и он валится в кресло возле “Аги”. – Я продал свой второй велосипед, чтобы оплатить терапию.

– Ты продал велосипед? Когда же это?

– Летом, Энди из клуба. Он дал мне за него четыре штуки.

Ричард продал свой второй велосипед?

(Рой, здесь что-то не так. Что я должна помнить про велосипед Ричарда? Что-то с ним такое связано. Пожалуйста, найди. Я не знаю, что именно, но это очень важно.)

Ленни заходится яростным лаем и даже скалится на Ричарда. Я сажусь на пол и обнимаю пса за шею.

– Зря мы завели эту чертову собаку, – говорит Ричард, и это его замечание окончательно подтверждает гибель нашего брака. Я даже не тружусь отвечать. Глажу моего верного друга, а он порывисто лижет мне лицо.

Самое странное, что я практически ничего не чувствую. Ни из-за Джоэли. Ни из-за близнецов. (Близнецы? Я тогда сказала Элис, что мужчины уходят и у них в новых отношениях рождаются близнецы. Вот уж не думала, что это случится со мной.) Безусловно, я потрясена и расстроена, что нашему браку пришел конец, но даже в первом порыве ярости и боли понимаю, что меня это не убьет. Правда в том, что я уже давно живу одна, а нашей с Ричардом близости и след простыл. Может, поэтому я так долго не могла сообразить, что к чему, и не догадывалась, что у них с Джоэли? При том что у Ричарда она не сходила с языка – может, он даже хотел, чтобы я заметила и потребовала объяснений, но мне уже не было до него дела. Мне было так одиноко, что я мысленно призывала Джека, мечтала о том, как он снова напомнит о себе. И вот теперь прогнала его навсегда.