Эмили не осознает, что идет с голой задницей по информационной автомагистрали и при этом словно бы подняла руку и пытается поймать попутку. Твоя задача – объяснить ей это. Если понадобится, с применением силы. Можно найти какого-нибудь дружественного компьютерщика, чтобы он отследил и уничтожил эти снимки. И напиши в поддержку фейсбука, чтобы удалили непристойные изображения. А Эмили накажи: пусть посидит месяцок без интернета, пока не поймет, что к чему.

И поспи, дорогая, у вас же там, наверное, ужасно поздно?

Я всегда рада тебе помочь.

ХХ

К.

05:35

Не столько поздно, сколько рано. Я решила разобрать посудомойку, вместо того чтобы снова лечь в постель и час без толку таращиться в потолок. Из-за этой перименопаузы у меня совсем сон сбился. Хотите верьте, хотите нет, но когда несколько месяцев назад доктор впервые произнесла при мне это слово, я сразу же представила себе группу волосатиков а-ля шестидесятые, “Перри и менопауза”. Дуби-дуби-ду. Перри еще так дружелюбно улыбался и наверняка носил связанный вручную свитер с оленями. Нет, я все понимаю, просто никогда прежде не слышала о таком и испытала облегчение, узнав, как же называется то состояние, которое ночами лишает меня сна, а сразу после обеда сталкивает в шахту усталости. Даже заподозрила у себя некий смертельный недуг и живо представила трогательную картину: дети рыдают у меня на могиле и повторяют: “Как жаль, что мы не ценили ее при жизни!” Но если знаешь, как зовут твой страх, то с ним можно поладить, правда? Вот и мы с Перри будем дружить.

– Я не могу себе позволить спать днем, – объяснила я врачу. – Я просто хочу себя чувствовать как раньше.

– Обычное дело, – ответила она, деловито печатая мой анамнез. – Классические, просто хрестоматийные симптомы для вашего возраста.

У меня от сердца отлегло. Раз симптомы классические, значит, я не одна такая, а это успокаивает. Где-то там тысячи, нет, миллионы женщин чувствуют себя так, словно их привязали к издыхающей скотине. Все, чего мы хотим, – снова чувствовать себя прежними, и если терпеливо ждать, то это ощущение вернется. Ну а пока можно составлять списки и так побороть очередной упоительный симптом Перри – забывчивость.

Что там писала Кэнди? Найти компьютерщика, чтобы тот отследил и удалил все белфи Эмили? “Ведет себя как обычный подросток”. Может, и правда все не так уж страшно. Я сажусь в кресло возле “Аги”, приобретенное за девяносто пять фунтов на “Ибее” (исключительно выгодная покупка, осталось только поменять пружины, ножки и обивку), и принимаюсь составлять список всего, о чем нельзя забыть. Последнее, что я помню, – собака, которая не отдает себе отчета в собственных размерах, запрыгивает ко мне на колени, виляет хвостом, больно колотя меня по руке, и кладет шелковистую голову мне на плечо.

07:01

Едва проснувшись, проверяю телефон. Два пропущенных вызова от Джули. Сестре нравится держать меня в курсе последних эскапад нашей матушки, просто чтобы я не забывала: именно ей, живущей в трех кварталах от матери в нашем северном городке, приходится быть начеку. Маме в июне стукнет семьдесят шесть, однако она никак не желает вести себя хоть сколько-нибудь сообразно возрасту. Утром по средам мама готовит овощи для обеда в клубе[10], и пусть некоторые его участники на пятнадцать лет ее моложе, но она зовет их “стариками”. У меня это вызывает смешанные чувства – гордость (ну и характер!) и отчаяние (хватит всем доказывать свою самостоятельность). Когда уже мать смирится с тем, что она тоже старуха?

С тех пор как я решила “порхать по жизни без забот” – как говорит моя сестрица, – то бишь приняла непростое решение и перевезла семью на юг, поближе к Лондону, где выше вероятность найти хорошо оплачиваемую работу, Джули превратилась в настоящую английскую великомученицу, от которой так и тянет лицемерием и дымом костра (ядовитый душок, признаться), и не упускает ни единого шанса указать мне, что я пренебрегаю своими обязанностями, и это при том, что мама по телефону – а звоню я практически каждый день – регулярно мне сообщает, что не видела мою младшую сестрицу целую вечность. Ужасно, что Джули не находит времени проведать мать, тем более что живет совсем рядом, но сказать ей об этом я не могу, поскольку в семейном спектакле мне отведена роль плохой дочери, которая смоталась и бросила мать, а Джули – недооцененной хорошей дочери, которая осталась с мамой. Я изо всех сил стараюсь изменить этот сценарий – например, на день рождения купила маме компьютер и сказала, что это подарок от нас двоих, от меня и Джули. Но, внушая мне чувство вины, моя дважды разведенная, регулярно прикладывающаяся к бутылке сестра в кои-то веки ощущает: хоть что-то здесь в ее власти, а это редкая возможность в ее трудной, полной лишений жизни. Я все понимаю. Стараюсь входить в ее положение, вести себя благоразумно, но разве благоразумию под силу распутать узел сестринского соперничества? В общем, надо будет перезвонить Джули, я обязательно так и сделаю, но сперва разберусь с Эмили. Сначала Эмили, потом мама, потом подготовка к сегодняшнему собеседованию со специалистом по подбору персонала. К тому же мне вовсе не требуется помощь Джули, чтобы почувствовать себя виноватой из-за того, что я неправильно расставляю приоритеты. Я живу с чувством вины.

07:11

За завтраком сообщаю Ричарду, что Эмили еще спит, потому что ночью ей было плохо. Чем хорошо такое объяснение – вроде и ложь, но при этом сущая правда. Ночь действительно выдалась ужасная, и Эмили было плохо как никогда. Я совершенно без сил и делаю утренние дела со скрипом, как ржавый робот со свалки. Даже наклониться и взять собачью миску с водой мне настолько трудно, что я подбадриваю себя восклицаниями, чтобы выпрямиться: “Давай, ооох, ты сможешь!” Я варю овсянку, когда Бен спускается из своей берлоги, точно дикий зверь, опутанный проводами трех электронных устройств. Как только моему дорогому сыночку исполнилось четырнадцать, он буквально за ночь ссутулился и потерял дар речи, так что теперь лишь время от времени бормочет или ворчит, чтобы сообщить, что ему нужно, да отпускает язвительные замечания. Сегодня же утром он непривычно оживлен, даже разговорчив.

– Я видел фотку Эмили на фейсбуке. Вообще чума.

– Бен.

– Прикинь, главное, там тысячи лайков под фотографией ее…

– БЕНДЖАМИН!

– Так-так, молодой человек. – Ричард на мгновение отрывается от йогурта из лягушачьей икры, или что он там теперь ест, и смотрит на Бена. – Приятно слышать, что ты в кои-то веки сказал о сестре хоть что-то хорошее. Правда, Кейт?

Я испепеляю Бена фирменным взглядом Медузы горгоны и одними губами произношу: “Если скажешь папе, тебе конец”.

Ричард не замечает этого отчаянного обмена знаками между матерью и сыном, поскольку слишком поглощен статьей на велосипедном сайте. Я читаю заголовок поверх его плеча: “15 малоизвестных гаджетов, необходимых велосипедистам”.

На свете существует масса малоизвестных гаджетов, совершенно необходимых велосипедистам, и доказательство тому – наша маленькая кладовка. К стиральной машине теперь просто так не подобраться, для этого нужно преодолеть настоящую полосу препятствий, поскольку велосипедное оборудование Рича занимает каждый свободный дюйм. Несколько шлемов самых разных видов – и со встроенным плеером, и с лампой, как на шахтерской каске, есть даже шлем с собственным индикатором. С моей сушилки для белья свисают два тяжелых металлических замка, больше похожих на те орудия, какими в эпоху Тюдоров пытали аристократов, чем на устройство, с помощью которого велосипед пристегивают к перилам. А вчера я пошла разбирать сушилку и обнаружила последнее приобретение Рича – диковатый фаллический предмет, еще в коробке, с надписью “автоматический дозатор смазки”. Интересно, для чего смазка – для велосипеда или для стертой задницы моего мужа, утратившей подушку жира с тех пор, как Рич превратился в горного козла? Явно не для наших сексуальных экспериментов. Уж в чем в чем, а в этом я уверена.