– Что вы наденете, миледи, синее повседневное платье, в котором действительно выглядите на сорок два, несмотря на то что ваш полувековой юбилей надвигается на всех парах, точно поезд? Или же предпочтете черный жакет “Джозеф”, которому уже девять лет и который вы не можете застегнуть на своей некогда роскошной, а теперь, будем смотреть правде в глаза, порядком обвисшей груди?

– Ах, Анна, душенька, будь так добра, затяни мне корсет потуже.

– Да, миледи.

21:31

Входит Ричард с очередным духоподъемным травяным сбором. Вместо того чтобы сесть ко мне на диван, стоит перед телевизором и с болью глядит на экран.

– Не понимаю, как ты смотришь эту чушь, Кейт, – произносит он. – Это же нелепая пародия на общество двадцатых годов. Неужели ты правда думаешь, что граф стал бы обсуждать с кухаркой панихиду по ее племяннику-дезертиру?

– Спасибо, Рич, но мне не нужен документальный фильм по “Капиталу”. Я хочу расслабиться. Принеси мне еще вина, пожалуйста.

Он с явным неодобрением забирает у меня пустой бокал и протягивает кружку с надписью “Я феминист”.

– Джоэли говорит, что алкоголь усиливает симптомы менопаузы.

– Это какие же?

– Например, перепады настроения.

– Вот только не надо читать мне лекций о здоровом образе жизни. – Я так понимаю, стресс в представлении Джоэли – необходимость выбрать, “Вискас” с каким вкусом скормить своим девяти кошкам. – Я всего-навсего пытаюсь прийти в себя после первого рабочего дня, и никого, похоже, ни капли не интересует, как он прошел.

– Маам!

– Что, милая?

Эмили садится рядом, прижимается ко мне и принимается наматывать на палец мои волосы, как в детстве, когда я кормила ее молоком из бутылочки.

– Мам, Лиззи может дать мне поддельное удостоверение личности своей сестры Виктории, у нее такая же прическа, мы вообще похожи, и тогда я в пятницу смогу пойти с ними в клуб. Пожааааааалуйста, мам.

Снова-здорово. Двенадцатый раунд боя “можно я сделаю себе поддельное удостоверение личности”. Эм безумно хочется, чтобы ее приняли в школьную крутую тусовку, но я не разрешаю ей заводить фальшивое удостоверение личности, а значит, и в клубы, и в крутую тусовку ей ход заказан. А я, стало быть, злая ведьма.

– Милая, сколько можно? Я же тебе уже сказала: нет.

Она отстраняется, дернув меня за волосы. Уййй.

– Ну почемуууу?

– Потому что это неприемлемо, вот почему.

– У тебя все неприемлемо.

– Это еще и незаконно, – примирительно добавляет Ричард. – Мама права, дорогая. Подросткам нельзя алкоголь, это незаконно.

Ричард по традиции выступает в роли миротворца между матерью и дочерью на ирано-иракской границе. Ни дать ни взять живая картина: дочь нападает на меня, муж меня защищает, причем оба загораживают мне этот чертов телевизор.

– Ради бога, отойдите, не мешайте мне смотреть на мистера Карсона! Дайте хоть часок полюбоваться благополучным хозяйством образца тысяча девятьсот двадцать четвертого года.

22:33

Я поднимаюсь к Эмили, чтобы извиниться за то, что настояла на своем и не позволила ей пойти в ночной клуб по фальшивым документам. По-хорошему, должно быть наоборот, Эмили следовало бы извиниться передо мной, но об этом нечего и мечтать.

Повезло же мне быть матерью во времена, когда подростки общаются с родителями так, как прежде считалось совершенно недопустимым. Помню, отец выговаривал мне за то, что я хамка неблагодарная, – наверное, я такой и была. А ведь моим детям живется куда лучше, чем нам когда-то. Мы с Ричем всегда учитывали и щадили их юные чувства, старались лучше их узнать, заботились о том, чтобы они правильно питались, выполняли практически все просьбы из их писем Санте, хотя нам это частенько было не по карману. Мы никогда их не шлепали – ну, может, один раз, в Лутоне, когда Эмили забралась на ленту выдачи багажа. Мы прочли им миллионы слов из тщательно выбранных книг, возили их в Саффолк, Рим, парижский Диснейленд, а не бросали одних на заднем сиденье с пакетом чипсов со вкусом копченого бекона – как нас с Джули, когда родители уходили в бар. (Кремовый пластмассовый потолок в машине пожелтел, потому что папа курил без остановки.) И что в итоге? Эм и Бен, как и мы когда-то, стали подростками, только не в пример грубее и неблагодарнее. Разве это справедливо?

Эмили лежит на кровати и листает селфи в телефоне. На меня даже не смотрит.

– Милая, прости, что я не разрешила тебе взять фальшивые документы, но мы не можем допустить, чтобы ты нарушала закон, это опасно.

– ДА ПРИ ЧЕМ ТУТ ДОКУМЕНТЫ, – ревет Эмили. – Я зашиваюсь. Завалила французский. Не справляюсь ни фига.

– Посмотри на меня, Эм. Посмотри на меня. У тебя только-только начался новый предмет, конечно, это трудно. Мама только-только вышла на новую работу и тоже боится не справиться.

– Неправда. – Эм даже плакать перестала и слушает, что я скажу.

– Правда. Еще как боюсь, милая. Мне же нужно показать новым коллегам, на что я способна, а я так давно не работала, с тех самых пор, когда вы с Беном были маленькие. Между прочим, я там самая старая.

– Ты не старая, – возражает Эмили, приподнимается на кровати и берет меня за руку. – Для своего возраста ты выглядишь очень молодо, мамочка.

– Спасибо, детка. Надеюсь, что да. Ты не сделала уроки?

Эмили кивает. Я так и думала. Запертая дверь между нами на мгновение приоткрылась, и нельзя терять времени, нужно войти, пока Эмили снова ее не захлопнула.

– Мы все исправим.

– Не получится, мам.

– Получится. Что тебе задали, сочинение?

– По “Двенадцатой ночи”. Мистер Янг согласился подождать, но у меня все равно ни фига не получается. Мне нужно сдать его до среды, иначе меня оставят после уроков. Но там слишком много. Я не могу. Не могууууу.

– Ладно, давай поступим вот как: ты мне пришлешь все, что успела написать, а мама это прочитает и приведет в порядок, договорились? По-моему, отличная идея. Тогда тебе будет что сдать учителю, и ты наверстаешь упущенное. Вот увидишь, сразу станет легче. А теперь давай уберем телефон? С ним ты не заснешь, солнышко, это вредно для мозга. Можно я унесу телефон? Нет. Хорошо, тогда давай я положу его сюда. Видишь? Он тут. Заряжается. Нет, я не буду его забирать. Спи. Спи, мой ангел.

Полночь

Просматриваю дела клиентов, чтобы включиться в работу. Пивной барон Брайан, похоже, интересный. В заметках Арабеллы сказано, что Брайан “порой причиняет беспокойство”, так в нашей сфере обозначают тех, кто распускает руки. Я уже отключаюсь, но перед сном нужно перелистать “Двенадцатую ночь”. Когда-то я играла в школьном спектакле – глядишь, что-то и вспомню. (Рой, пожалуйста, напомни мне, что мы думаем о комедиях Шекспира.)

Мне никогда не улыбалась мысль превратиться в чокнутую амбициозную мамашу вроде Сэди, из тех, кто пишет за ребенка контрольную, пока тот валяется в больнице с анорексией.

А теперь посмотри на себя, Кейт.

Ричард частенько повторяет, что наши родители понятия не имели, какие предметы мы проходим в школе. И это правда. Теперь же такое ощущение, что мы практически сдаем экзамены за детей. Не оттого ли все так нервничают? Родители срываются на детей, потому что отличные отметки можно получить лишь в том случае, если, точно подопытная крыса, шнырять по лабиринту и открывать правильные ящички. Дети срываются на родителей, потому что послушно ведут себя, как подопытные крысы, открывают правильные ящички, но в конце концов сходят с ума и отгрызают себе лапу. И ни у кого не хватает духу задаться вопросом, стоит ли игра свеч.

Я знаю, что не должна делать уроки за Эмили, но она так нервничает. И если я допишу это сочинение, она сумеет нагнать однокашников. В конце концов, это же один-единственный раз, правда?

00:25

– Ну что, суперженщина из Сити, расскажешь мне, как прошел твой день?