Неделю сидит, парит, вторую неделю сидит, парит. А люди удивляются: «Куда у нас батюшка девался, почему на службу не ходит?» И спрашивают попадью:

— Где у нас батюшка, почему это он не стал на службу выходить?

— Да он, — говорит попадья, — болеет, не может выйти.

— Ладно, — говорят миряне, — раз батюшка болеет, надо сходить его попроведать.

Сказали матушке, что попроведать придут, а матушка попу передала. Он говорит:

— Нет, ты пока не пускай ко мне никого: я только две недели просидел, значит, еще надо неделю сидеть.

Ну, а люди все равно волнуются: как же это мы не попроведаем батюшку, больного такого? И вот собралось много людей около дома, все похаживают, поглядывают, а попадья их в дом не пускает. А поп испугался, что кто-нибудь все же зайдет и увидит, что он сидит, яйца выпаривает, и решил сбежать от людей-то. Привязал это лукошко к себе, чтобы яйца-то не остыли, и побежал в лес.

А люди-то уследили и следом побежали: мол, неладно что-то с батюшкой-то, побежал он куда-то, в уме ли он?

Поп видит, что люди-то за ним идут, не знает, куда деваться. Взял и на елку залез. Сидит там в гуще, посматривает. А они уже ближе подходят, люди-то. Поп решил получше припрятаться, и у него лукошко-то за сучок задело и оторвалось. И арбузы оттуда выпали. А под елкой этой в чаще[76] зайцы сидели. Зайцы-то выпрыгнули и побежали, а поп подумал, что это уже у него жеребята выпарились и разбегаются. Ему жалко, что он столько труда потратил, столько сидел, он с елки соскочил и бежит, кричит:

— Тпру, тпру, стойте, я ваша мать; стойте, не убегайте, я ваша мать!

А люди смотрят: что такое, почему он кричит, бежит? Окружили его, поймали, думают: не с ума ли он сошел. А поп им:

— Не трогайте меня. У меня жеребята побежали. Я их высидел. А теперь должен их воспитать.

— Да где, — говорят, — жеребята-то?

— Да вон бегут, беленькие такие, светленькие.

— Да это ведь зайцы!

— Как зайцы? Я ведь жеребят высиживал.

Рассказал поп, как он кобыльи яйца на базаре купил и как их высиживал, а люди рядом арбузы разбитые нашли и стали смеяться над батюшкой, «Вы уж не говорите никому», — попросил поп мирян.

И стал он снова жить-поживать и добра наживать.

Жил-был старик, был у него сын — Иван-дурак. Говорит он однажды: «Отец, я пойду счастье искать». — «Иди», — отец ему разрешает. Шел, шел Иван-дурак по дороге, видит: люди рожь жнут. Он взял да и сказал им что-то невпопад — те его бить стали. Вернулся домой: «Отец, меня били». — «За что?» — «Я шел по дороге, там люди рожь жали, а я сказал им что-то невпопад». Отец ему говорит: «Дурак, ты бы сказал: носить вам, да не выносить». Иван говорит: «Ну, я пойду, скажу». Пошел по дороге, а навстречу несут покойника. Он остановился и говорит: «Носить вам, да не выносить». Люди стали его бить. Иван вернулся домой, рассказал отцу, за что его били. А тот и говорит: «Дурак, ты бы сказал: святы крепкие, бессмертные, помилуйте нас». Иван говорит: «Ну ладно, пойду, скажу». Идет по дороге, видит: мужик штаны спустил, сидит на корточках. Иван подошел и говорит: «Святы крепки, бессмертны, помилуйте нас». Мужик штаны надернул, давай Ивана бить. Иван домой вернулся, снова отцу все рассказал. А тот ему говорит: «Дурак, ты бы увидел, плюнул да дальше пошел». Вот идет Иван по дороге, на улице жара, видит: люди тюрю с творогом едят. Он подошел — харь им в чашку-то. Они еду побросали, стали его бить. Вернулся Иван домой, рассказал все отцу. А он: «Дурак, надо было сказать: хлеб, соль, милости вашей». Иван говорит: «Ну, я пойду, скажу». Идет снова по дороге, видит: лошадь пала, люди шкуру обдирают. Он подошел да сказал: «Хлеб, соль, милости вашей». Те стали его бить. Вернулся Иван домой, рассказал все отцу. А отец его поучает: «Дурак, Иван, ты бы шел да мимо прошел». Пошел Иван снова. Идет по дороге, а там мужик везет воз сена, и он у него развалился. А Иван шел да мимо прошел. Мужик стал Ивана бить. Вернулся Иван побитый домой, рассказал все отцу. Тот говорит: «Ты бы взял да подсобил». Иван говорит: «Ну, я пойду, подсоблю». Идет по дороге, никого уж не встречает. Вот лежит соха. Он взял ее на плечо и дальше пошел. Видит: лежит борона. Он ее на плечо взял и дальше идет. Идет, видит: лежит старуха, умерла. Он ее на плечо взял, дальше пошел. Видит: дом стоит. Зашел — там никого нет. Поднялся Иван на чердак. Через какое-то время приехали разбойники. Наставили питье, еду, денег насыпали на стол. Поели, попили. А Иван-дурак вскрыл потолочину и опустил соху, держит ее над столом. Атаман говорит: «Это нам Бог дает». Приняли соху. Иван опустил борону и держит ее над столом — те и борону приняли. Иван и старуху опустил, разбойники сидят, на нее смотрят, и никто не берет. Иван держал ее, держал да и опустил на стол. Старуха пала, разбойники перепугались, заорали, завопили и подрали из дому-то. А Иван все собрал богатство и домой пришел.

Жила в одной деревне женщина, у ней было три сына — двое-то умные, а третий дурак. Они все так и называли его — Иван-дурак.

Погнали два брата овец пасти, а Иван-дурак дома остался. А мать испекла пирогов да шанег и говорит: «Иван, отнеси, покорми братьев». Пошел Иван, понес еду, а рядом с ним тень от солнца шагает, а он думает, что это кто-то идет за ним, крадется. Испугался и говорит: «На пирог да не ходи за мной». А тень идет. Он говорит: «На шаньгу да не ходи со мной». А тень идет. Он кидал, кидал, выкидал все пироги и шаньги. Пришел в поле, а братья говорят:

— Ты зачем, Ванька, пришел?

Он говорит:

— Вам поесть принес.

— А че ты принес?

— Пироги да шаньги.

— Ну где они, давай!

А он говорит:

— Этот все сожрал, — показывает на тень.

— Как сожрал?

— А я говорю: не ходи за мной, я тебе пирогов да шанег дам, — а он все, идет.

— Да это же, — говорят, — тень! Ах ты, Ванька, Ванька, дурак!

Надавали Ваньке тумаков, оставили его овец пасти, а сами домой пошли и говорят:

— Ты, Ванька, хорошо паси овец, чтобы они у тебя не разбредались, все в кучке были.

А сами ушли домой обедать. А Ванька думает: «Как сделать, чтобы овцы не разбредались?» Сходил в лес, надрал лыка и давай овец связывать: кого за рога, кого за хвост — и связал всех в кучу. Они ревут, рвутся.

Идут братья. «Что, — думают, — такое, почему это овцы-то все ревут?» Подошли.

— Че, — говорят, — Ванька, ты сделал?

— Так вы сказали, чтоб не разбредались, чтоб все в кучке были, вот они у меня и не разбредаются и в кучке все.

— Ох, ты, Ванька, Ванька!

Надавали ему тумаков.

— Иди, — говорят, — домой.

Долго ли, коротко ли время прошло, братья вздумали на работу поехать куда-то и говорят: «Ванька, сиди дома, да дом-то охраняй, вот дверь-то стереги». Ванька остался дома, а поиграть охота сбегать. Думает: «Да че дверь-то, обязательно, что ли, ее тут сидеть стеречь, я дверь-то могу и с собой взять». Взял дверь, снял с петель и на спину себе взгромоздил. Пошел, играет там с ребятами, бегает, а дверь на лугу лежит. Он поглядывает на нее, на дверь-то.

Приехали братья, смотрят: дом открытый, и двери нет. «Да что, — думают, — это такое?» Пошли Ваньку искать, а он на лугах с ребятами играет.

— Ты, — говорят, — Ванька, че наделал, дверь-то где?

— А вон она лежит. Вы же сказали ее охранять. Я вот и охраняю, чтоб ее никто не утащил.

— Ох ты Ванька, ты Ванька, дурак! Ведь мы тебе сказали охранять дверь, чтоб в дом никто не зашел.

Надавали Ваньке тумаков.

Подошла осень. Вздумали братья жениться. Говорят:

— Ванька, съезди на базар, купи соли, горшки, ложки: все это для свадьбы нужно.

Ванька поехал, купил все, что заказывали. Едет домой на лошади. Подъехал к реке, стал лошадь поить. Лошадь не пьет. Он бросил горстку соли — она не пьет, он две горсти — она не пьет. Он сыпнул — она не пьет. Он взял и высыпал весь мешок — она все равно не пьет. Он рассердился на лошадь, как ей даст — она упала да пропала. А горшки-то теперь не знает, как нести. Взял палку, донышки вышиб все у горшков, горшки надел на палку, палку на плечо и шагает. Идет, идет и думает: «Че это я понесу горшки эти: они все равно ведь без донышек, варить-то нельзя будет. А че это я их тащи, майся». Взял и одел их на пенечки. «Милые, — говорит, — пенечки, стоите вы без шапочек. Я вам хоть шапочки подарю». Одел горшки на пеньки, идет дальше, несет ложки в мешке. А ложки в мешке «бряк, бряк, бряк, бряк». А ему кажется, что они говорят: «Иван-дурак, Иван-дурак!» Он говорит: «Не дразнитесь». Опять шагает, быстро шагает. Они «бряк, бряк, бряк, бряк». «Я сказал: не дразнитесь, не обзывайтесь». А они все равно «бряк, бряк», а ему кажется: «Иван-дурак». Он взял, бросил их на дорогу и растоптал.