Из бесед с заключёнными лагпункта Выгон узнал интересный факт из жизни нового лагеря. Оказывается, на Беломорканале ещё вовсю кипели завершающие работы, а под Москвой в январе 1933 года зарождалась жизнь на новой великой стройке — канале Москва — Волга. С наступлением лета сюда потянулись железнодорожные составы со «специалистами» Беломорканала.
Прибывшие этапы заключённых сразу же попадали в бытовую неустроенность, под командование ранее судимых как хорошо знающих «тюремные порядки», сталкивались с хаосом и неразберихой в работе различных частей и служб. Комиссии по обследованию лагерных командировок отмечали вопиющие безобразия, всё это добросовестно фиксировали, давали указания, но маленькие чиновники в звеньях огромной системы крутились на «холостом ходу», и всё оставалось по-прежнему.
За участие в строительстве Беломорканала 59516 человек заработали снижение срока наказания. Приближающаяся осень поторапливала с развёртыванием фронта работ, и потому у администрации не хватало времени разобраться с теми заключёнными, которые посчитали себя незаслуженно обойдёнными при применении льгот. Правдоискатели-каналармейцы засыпали жалобами различные высокие инстанции, пытаясь добиться справедливости. Разговоры об обмане сбивали темп начатых подготовительных работ, трудовой ритм в целом. Глядя на обманутых героев-каналармейцев, не стремились рвать гужи и другие заключённые.
Наконец высокие инстанции 19 августа в срочном порядке создали специальную комиссию по расследованию жалоб каналармейцев с Беломорстроя. Она сработала оперативно, и уже 9 сентября 1336 заключённым из 1900, написавших жалобы, были снижены сроки наказания. Освободить никого не освободили, хотя многие именно на это надеялись. Оставалось киркой, лопатой и тачкой добывать себе свободу досрочно.
Этим обстоятельством сразу же не преминули воспользоваться некоторые знакомые по лагпункту Выгона из числа тех, кто похитрее и помудрее. Тут же на имя начальника Дмитровского ИТЛ от заключённых стали поступать заявления о том, что, будучи освобождёнными за ударную работу на строительстве Беломоро-Балтийского канала, они без всякого на то основания вновь изолированы в лагере. Как указывалось в заявлениях, единственным поводом привлечения их по ст. 58 УК РСФСР послужило наличие уголовных наказаний в прошлом. По указанию Ягоды для расследования обстоятельств осуждения бывших ударников Беломорстроя на места были командированы сотрудники Дмитровского ИТЛ. Проверкой установлено, что 228 человек никогда на этой стройке не работали. В 77 случаях в нарушение законности освобождённые подверглись изоляции на основании прежних судимостей. Итоги расследования рассматривались на коллегии ОГПУ под председательством Ягоды, и 77 человек, незаконно изолированные в ИТЛ, были освобождены. План спрашивали не только с работяг. Низовое начальство тоже находилось под прессом, и некоторые из них вовсю старались выслужиться. На урках отыграться было невозможно, а вот кулаки, священнослужители, «балаболки» (такое прозвище имели осуждённые по ст. 58 п. 10 за контрреволюционную агитацию) — категория подходящая. Именно таким был начальник лагерного пункта, где Выгон отбывал свой срок. Он попросту выматывал подчинённых, заставляя работать сверх положенного времени и в полной темноте. Вмешался третий отдел, и за издевательское отношение к заключённым, злоупотребление служебным положением загремел он под суд. На время присмирели и его подчинённые…
В первую же свою поездку в Москву, что в условиях существовавшего в лагере режима было нетрудно, друзья познакомили Выгона с троцкистом Яцеком, входившим в ближайшее окружение И.Е. Смирнова. Последний, как об этом знал Выгон, ранее отбывал ссылку в Сочи. От Яцека он узнал много интересного. Оказывается, Смирнов идейно разоружился, выполнив тем самым одно из условий ОГПУ, без чего возвращение из ссылки было практически невозможным. Яцек оправдывал его поступок тем, что это позволило ему возвратиться к активной деятельности. Ещё больше Выгона поразило то обстоятельство, что после возвращения в 1931 году из ссылки ОГПУ не препятствовало его поездке в командировку в Германию. В Берлине, по словам Яцека, его тут же вроде бы сам разыскал сын Троцкого — Лев Львович Седов. Факт, отметил Выгон про себя, прямо-таки удивительный. Можно подумать, что Седов имел в Берлине бюро по контролю за выездом граждан из СССР. Он не стал уточнять это обстоятельство, но выходило: или Седов был заранее информирован точно о времени приезда Смирнова, или он «нашёлся» сам. Определённое сомнение вызывал и факт поездки за границу вчерашнего ссыльного. Вне всякого сомнения, кто-то стоял за спиной Смирнова, и этот кто-то санкционировал его поездку.
По словам Яцека, Седов информировал Смирнова о положении дел за границей, а последний информировал Седова о политическом положении в Союзе. Седов в беседе со Смирновым проводил мысль о том, что нужна решительная борьба с руководством страны в лице Сталина путём насильственного его устранения. Правда, видимо из осторожности, Яцек преподносил слова Седова не как политическую директиву о переходе к террору, а всего лишь как личное высказывание Седова, «достаточно безответственного и вообще любителя разглагольствовать».
После возвращения из Берлина Смирнов поделился содержанием беседы с Седовым со своим ближайшим окружением: А.Н. Сафоновой (своей женой и единомышленником), Мрачковским, Тер-Ваганяном, Яцеком. После его возвращения группа Смирнова не только получала бюллетени, издаваемые Троцким в Берлине. Сам Смирнов посылал информационное письмо о положении в СССР Троцкому в 1932 году и в этом же году через Гавена получил ответное письмо от Троцкого. По словам Яцека, в нём он призывал Смирнова действовать решительно, иначе будет поздно. Гавен в устной форме передавал и его указание о том, что единственный способ смены руководства — террор. Впрочем, Яцек преподносил это суждение Троцкого в качестве невинного рассуждения о том, что изменить сложившееся положение можно только таким способом, но это, мол, ни в коем случае не может считаться прямой директивой о переходе к террору. Тут уж прямо как в карточной игре в компании с шулером, подумал про себя Выгон. Не всякий поймёт: кто же передёргивает карту?
Встреча с Яцеком закончилась тем, что Выгон получил задание искать среди заключённых единомышленников и распространять среди них литературу, которую на первый раз привезёт курьер, а затем её будут в условленный день оставлять в «почтовом ящике». Подобрать для него место входило в задачу Выгона. На том и расстались.
2 октября 1933 года трассу канала облетела весть о назначении начальником Дмитлага ОГПУ (он же заместитель начальника ГУЛАГа ОГПУ) С.Г. Фирина. Весь вечер по баракам обсасывали эту новость, как мозговую кость. Много о нём не знали, но из житейского опыта понимали: жди перемен. Судя по всему, его назначение ничего хорошего не сулило. «Опять еврей», — говорили заключённые.
Долго ждать не пришлось. Уже на четвёртый день Фирин разразился приказом и дотошной инструкцией к его применению: «О нормах довольствия на четвёртый квартал 1933 года». Был сей документ не для среднего ума, так как устанавливал 12 норм питания в зависимости от отношения к труду и характера выполняемой работы. Норм двенадцать, а котлов для их приготовления по инструкции предусматривалось всего пять. Вот это была головоломка так головоломка. И так и сяк судили-рядили осуждённые и никак не могли прийти к выводу: каким образом в пяти котлах варить 12 норм. Один из острословов предлагал в каждом котле варить по три нормы. Щи, по его мнению, следовало разливать так: по одной норме черпать сверху, по другой снизу, а по третьей предварительно размешав. С кашей дело обстояло ещё проще: четверть черпака, половина и полный.
Было ещё кое-что не совсем понятное. Норма хлеба для землекопов, вырабатывающих 125 % и выше на земляных работах на трассе канала, — 1300 граммов. Те же земляные кубатурные работы — дорожные, рытьё ям для столбов, земляные работы на строительстве гражданских сооружений, по грунту, может быть, ещё более тяжёлые — не нормировались. Было над чем подумать. Одну и ту же землю можно было копать и за 1300, и за 600 граммов.
