Выгона Арона Мееровича расстрелять. Дело сдать в архив».
Пока оперативники третьего отдела переводили чистые листы бумаги на справки по существу «преступления» заключённых, лагерь начали сотрясать преобразования. Дел хватало всему аппарату лагеря, но больше всего хлопот появилось у военизированной охраны и производственного отдела. В срочном порядке предстояло законвоировать ряд категорий осуждённых. Если учитывать, что больше половины лагеря до того содержалось на положении расконвоированных, то масштабы предстоящей работы просто пугали руководство лагеря, понимавшее, что нужное количество колючей проволоки от наркомовской директивы не отмотаешь. Не принять мер, хотя бы формально свидетельствующих о стремлении точно выполнить указание, также было нельзя. По прикидке выходило, что штаты управления, отделений, а также основных строительных объектов останутся укомплектованными на 25–30 процентов. Одним словом, было от чего хвататься за голову руководству. С охраной тоже проблема. Откуда набрать людей? На поставленный вопрос руководство охраны ГУЛАГа предлагало изыскивать резервы на месте. Выход один — увеличивать самоохрану из числа осуждённых. Не успели развернуть работу в этом направлении — новая директива. Она значительно сужала круг заключённых, выполнявших определённые должностные обязанности. Впредь на них запрещалось назначать осуждённых по всем пунктам ст. 58: за бандитизм, хищение социалистической собственности, половые преступления, разбой, спекуляцию, а также отнесённых к социально опасному и социально вредному элементу, бывших белогвардейцев, членов антисоветских политических партий и групп, бывших кулаков, сектантов, иностранных подданных, имеющих две и более судимости. А тут, в лагере, куда ни кинь взгляд, кругом они, те самые, которых — нельзя.
Тем временем в третий отдел лагеря начали поступать протоколы спецтройки Архангельского УНКВД с перечислением фамилий осуждённых, подлежавших расстрелу. Они тут же переадресовывались по на значению в Новую Ухтарку или Воркуту. Обычно соответствующее распоряжение подписывал начальник отдела Черноиванов. Вот одно из распоряжений: «Старшему инструктору по политработе при военизированной охране Ухтопечлага НКВД т. Вайдину. Предлагаю немедленно привести в исполнение приговор (расстрелять) над осуждёнными тройкой УНКВД по Архангельской области. Протокол № 33 от 20 ноября 1937 года — 20 человек».
Как только лагерные оперативники заканчивали подготовку материалов на очередную группу заключённых, их первоначально этапировали на лагерный пункт Тобысь, находившийся в десяти километрах от лагерного пункта Новая Ухтарка. Охране не хотелось возиться в условиях наступавшей зимы с маленькими партиями заключённых. Когда набиралось 40–60 человек, отправлялись в путь. Перед выходом всех тщательно обыскивали. Добраться в самый отдалённый лагерный пункт Новая Ухтарка можно было только пешком или верхом. В зависимости от крепости мороза конвойные шли в полушубках или надевали поверх их ещё бараньи тулупы. Осуждённые надевали на себя всё, что только могло согревать, закутываясь в принадлежавшие им одеяла. Живописная группа напоминала персонажей небезызвестной картины: отступление армии Наполеона из Москвы. В одной из таких групп отмеривал, ещё не зная этого, свои последние километры по заснеженной земле Выгон — вдалеке от того места, где он родился. Корил себя последними словами за неосторожность. Последнее время на лагпункте ложились спать с одной мыслью: возьмут или пронесёт. Когда начали у вахты лагпункта вывешивать списки расстрелянных, дёрнуло его с наступлением темноты снимать их. Однажды днём ничего не подозревавшего Выгона пригласили зайти в кабинет оперуполномоченного. В лагерной жизни дело обыденное. Первый вопрос, заданный оперуполномоченным: «Где список расстрелянных, который ты снял вчера?» И больше Выгона никто на лагпункте не видел.
По прибытии на Новую Ухтарку будущие жертвы ни о чём не догадывались. Всё обставлялось как обычная переброска заключённых по производственной необходимости. Перед направлением в бараки — вновь тщательный обыск. Всё лишнее отбиралось и заносилось в акт, составленный в двух экземплярах. Один выдавался на руки заключённому. Затем прибывший этап маленькими ручейками растекался по баракам: политические отдельно от уголовников. Этапникам на новом месте бросались в глаза два обстоятельства — отсутствие самоохраны и окна бараков, забранные решётками.
Осуждённые не могли знать, что охрану несли специально подобранные стрелки военизированной охраны во главе с особо доверенным лицом Я. Мороза — Лихолетовьм. Они же и расстреливали. В архиве сохранились расписки этих людей о неразглашении служебной тайны и приказ начальника ВОХР лагеря о выделении охране Новой Ухтарки дополнительно ручного пулемёта Дегтярёва с необходимым количеством дисков с патронами… В ожидании распоряжения о казни их содержали в особо суровых условиях, регламентировавшихся даже не нормативными документами НКВД, а внутрилагерной инструкцией, действие которой распространялось только на этот лагерный пункт. Документ издан за подписью начальника третьего отдела лагеря Черноиванова. На экземпляре сохранилась запись: «Инструкцию прочитал. Поставленную задачу усвоил. Лихолетов».
В бараках, разделённых на камеры, двери с прорезанными кормушками покрыты толстым листовым железом. Снаружи они запирались на крепкие засовы. Заключённые на работу не выводились и, соответственно, получали пониженную норму питания. На прогулку выводились покамерно на 20 минут в день, в баню — не более 10 человек одновременно. Переписка запрещалась. Пища раздавалась через окошки в дверях камер стрелками ВОХР в присутствии дежурного по лагерному пункту, чему вновь прибывшие первоначально удивлялись: за что такая честь? Вход в камеры сотрудникам и военнослужащим при присутствии там заключённых категорически воспрещался во избежание нападения. На территорию лагпункта беспрепятственно могли проходить только три человека: начальник лагеря, начальник III отдела, начальник ВОХР ИТЛ. Другим работникам, решавшим служебные вопросы, каждый раз требовалось особое разрешение. Инструкция даже формально не предусматривала возможности посещения лагпункта прокурором, не говоря уже о представителях партийно-советских органов. С наступлением темноты охрана Новой Ухтарки усиливалась за счёт выставления «секретов». Таким образом, не только существенно повышались меры безопасности, но и сводилась к минимуму возможность контактов смертников с личным составом и иными лицами.
В начале ноября 1937 года в адрес руководства лагеря поступила служебная записка за подписью замнаркома внутренних дел Фриновского, в которой сообщалось, что Ежов дополнительно к предыдущему приказу утвердил разнарядку на расстрел ещё 600 человек.
К этому времени, как уже говорилось, дела на 564 обвиняемых были направлены на спецтройку, 193 человека из них — расстреляны. Инициатива руководства лагеря Ежовым была одобрена, и Я. Мороз со своими помощниками получили реальную возможность избавиться от всех, кто, по их мнению, являлся обузой. Партию у наркома они вы играли, воспользовавшись ситуацией.
В лагере вновь закипела «работа», которую возглавил уже неоднократно упомянутый Черноиванов. Прибыл и полномочный представитель ГУЛАГа проконтролировать реализацию акции. Опять в срочном порядке мобилизовывался личный состав для выявления и разоблачения «контрреволюционеров», «вредителей», «уголовно-бандитствующего элемента». Сотрудникам устанавливался пятидневный (!) срок, и это на 600 человек. Теперь для того, чтобы угодить под расстрел, не требовалось даже признаков особой вины. Поднимались уже запылившиеся дела с пожелтевшими листами, такие же следственные дела на содержавшихся по пресловутой 58-й статье: враг народа — значит, продолжает «подрывную деятельность» и в лагере. Оформлялись материалы на тех, кто несколько месяцев или даже несколько лет назад нарушал режим содержания и давно отсидел за это в штрафном изоляторе, кто направлялся в роту отрицательного элемента, бежал, но был задержан, отказывался от работы и др. Нет новых преступлений и нарушений — сгодятся и старые. «Тройке» этого вполне хватало, чтобы заключённый исчез с лица земли.
