Уголовники-рецидивисты только посмеивались, наблюдая за этой мирской суетой, за бесконечными разговорами на одну и ту же тему и рекомендовали «сменить пластинку», чтобы к ноябрьским праздникам не заиграть её окончательно. Амнистию они рассматривали как краткосрочный отпуск с материка за казённый счёт, да к тому же связанный с массой неудобств: забитые пассажирские вагоны, вокзальная толчея, риск, связанный с походом «на дело», нервотрёпка с уголовкой, следственные камеры, суд, пересылки, этапы и всё это ради того, чтобы вновь оказаться на материке. В жизни их интересовали деньги, шмотки, карты, спиртное, женщины — то, что в условиях существовавших в ту пору порядков в лагерях воровские авторитеты всегда имели. Что касается реализации желания «отдохнуть» от лагеря на свободе, то каждый решал проблему индивидуально, а побег являлся не чем иным, как персональной «амнистией».
Одним словом, над разбросанными по необъятным просторам страны лагерями витал дух возможной близкой свободы, и никто не мог предположить, что вторая половина июля откроет новую расстрельную страницу в истории ГУЛАГа. Перемешается кровь осуждённых тройками по составу контрреволюционных преступлений с кровью матёрых уголовников, просто бандитов, отказчиков от работы, беглецов и др. Диктатура пролетариата в лице Ежова и Бермана загонит в общую могилу и социально близких ей по происхождению, но не поддавшихся «перековке», и идеологических противников, усомнившихся в верности избранного руководством партии и страны курса к «светлому будущему». Скованные одной судьбой, навеки вместе останутся лежать под земляным одеялом действительно виновные и совершенно невинные. Тут уж ничего не поделать: других вариантов тройки не знали. Стоило только попасть под объявленный приказ, и иная санкция, кроме приговора к высшей мере, не предусматривалась.
Уже в первых числах августа поползли по лагерным пунктам тревожные слухи о каком-то полученном сверхсекретном приказе, судя по тому, как засуетились сотрудники аппаратов третьих отделов и охрана, не сулившие ничего хорошего. Все попытки выяснять суть приказа через домработниц, шофёров, возивших начальство, уборщиков служебных помещений, дневальных, рассыльных и других не увенчались успехом. Лагерной «контрразведке» с высокой степенью достоверности удалось только установить, что содержание документа известно начальнику третьего отдела, начальнику лагеря и начальнику охраны. Большего добиться не удалось, и от того необъяснимая тревога зависла над каждым из бараков. Недоступность информации порождала стремление овладеть ею во что бы то ни стало. Контрразведывательные силы и политических, и уголовников нацеливались на поиски заслуживающей внимания информации, способной хотя бы косвенно приблизиться к искомой истине.
Сработала контрразведка уголовников, сумевшая заполучить копию докладной записки начальника лагеря Мороза на имя Бермана.
Своему патрону Я.М. Мороз писал в общем-то безрадостное письмо. В нём сообщалось, что во вверенный ему лагерь направляются из других лагерей заключённые, которые в течение ряда лет ни в одном лагере не работали и работать не хотят. В результате лагерю приходится кормить большое количество неработающих заключённых, а средств на это не выделяется. К тому же троцкисты не только отказываются работать, но и своими действиями пытаются разлагать других заключённых.
В самом начале второй половины августа было подмечено необычное для лагерной жизни явление. Перестали мелькать тут и там знакомые лица сотрудников третьего отдела, шнырявшие по всем точкам, где работали и жили заключённые. Жизнь в третьем отделе, кабинеты которого до того казались пчелиными сотами, постоянно наполнявшимися «нектаром» добровольного доносительства и фиктивными показаниями, выбитыми из жертв, характеризовалась набирающим силу произволом. Как-то перестал жужжать этот улей диалогами следователей и подследственных, и все окна его не гасли с сумерек до рассвета. Заключённые терялись в догадках и тщетно пытались понять суть происходящего в секретном отделе лагеря, источавшего постоянно страх. И боялись не напрасно.
Расплывчатая формулировка в приказе Ежова «ведут активную антисоветскую, подрывную и прочую преступную деятельность в данное время» позволяла практически подвести под неё любого лагерника. Ответственное государственное задание предстояло выполнить в срочном порядке. Начальник Ухтопечлага и его помощники, не сумев навести в своём хозяйстве элементарный порядок, наладить производство и создать минимальные бытовые условия для заключённых, теперь спешили отличиться на поприще массового террора. Для подготовки дел на рассмотрение «особой тройки» только в самом управлении лагеря было выделено семь сотрудников, освобождённых от повседневных обязанностей. Исполнителей на местах подгоняли грозными шифрограммами. Вот какие послания, к примеру, направил начальник III отдела управления лагеря Черноиванов начальнику Воркутинского отделения Сеплярскому по исполнению приказа НКВД в течение всего одной недели:
«Воркута, Сеплярскому.
По всем известным Вам следделам необходимо в месячный срок закончить дела на 450 обвиняемых. В первую очередь расследуйте дела на обвиняемых: организаторов голодовок, отказчиков от работы, занимающихся контрреволюционной агитацией, разлагающих лагерников и беглецов. Для выполнения этого задания в срок предлагаю мобилизовать весь оперсостав третьей части. Руководство ведением следствия возлагается персонально на Вас. Учтите, ежедекадно мы сведения обязаны посылать в ГУЛАГ.
Черноиванов, № 4146, 1937 г., 30/VIII».
«Воркута, Сеплярскому.
Заключённых, перечисленных в радиограмме, надлежит немедленно сконцентрировать в одном месте. Проследите за их концентрацией.
Черноиванов, № 4191, 1937 г., 5/1Х».
«Воркута, Сеплярскому.
Радируйте немедленно, сколько дел подготовлено на «тройку». Учтите, что сроки идут. Дела у Вас двигаются плохо. Мобилизуйте безотказно весь аппарат. Нечего от Вас в Москву сообщать. Черноиванов, № 4180, 1937 г., 7/IX».
Здесь необходимо сделать небольшое пояснение. До 1938 года фотографии в личном деле осуждённого имелись только у тех, кто был осуждён по составу контрреволюционных преступлений. Этим обстоятельством иногда пользовались уголовники. По заданию воровского авторитета их подручные выискивали среди осуждённых «бытовиков» с небольшими сроками. При обнаружении сходства к данному лицу применялись «косметические» меры — в принудительном порядке наносились зафиксированные в личном деле воровского авторитета татуировки. Если требовалось провести небольшую хирургическую операцию, то дело доходило и до этого. Пользуясь тем, что в учётно-распределительных аппаратах лагерей многие должности занимали заключённые или бывшие заключённые, при наступлении срока освобождения «двойника» уголовник являлся для получения документов, и в ряде случаев такой фокус проходил. Именно поэтому в телеграмме имелось указание о необходимости установления лиц, на которых оформлялись материалы для направления на тройку НКВД, чтобы избежать возможной ошибки в применении репрессивных мер.
Тем временем жизнь в лагере шла своим чередом. Попытки политических и уголовников овладеть тайной, витавшей в стенах третьего отдела, несмотря на все их ухищрения, разбивались, как волны о неприступную скалу. И тем и другим даже близко не удавалось приблизиться к искомой истине. Верхушка уголовного мира была готова пожертвовать из общака крупную сумму, но отнюдь не просто за информацию, а за информацию, документально подтверждённую. По всем лагерям и областям, где ранее работали рядовые оперативники третьего отдела, пошли прогоны (нелегальная уголовная почта) с целью сбора сведений, способных подобрать «ключик» к кому-либо из них. Дело это было долгое, в перспективе неясное. Особых надежд на это не возлагалось, хотя чем чёрт не шутит.
Аппарат третьего отдела также не дремал, предпринимая необходимые меры по дезинформации. Использовался древний как мир приём. Целенаправленные слухи использовались для нейтрализации существующих, и, как лесной пожар тушится встречным пожаром, они в конечном счёте, столкнувшись, гасили страсти. Мера оказалась своевременной. Завербованная агентура методично доносила о возросшем внимании со стороны воровских авторитетов к козням оперативной службы. Очевидно, с подачи третьего отдела просочилась информация о якобы предстоящем отпочковании от Ухтопечлага новых, самостоятельных лагерей. Версия носила вполне правдоподобный характер, поскольку этапы в текущем году поступали как никогда регулярно. Ни для кого не было секретом — наметилась устойчивая тенденция разбухания существующих лагерных пунктов. Свежеиспечённая новость как репей цеплялась на пересылке за каждый внутрилагерный этап и в короткий срок становилась достоянием автономной лагерной республики. Для одних от неё повеяло блаженным теплом, для других леденящим холодом. Те, кто уже успел притереться к лагерю, со всей ясностью осознавали: новые лагеря метастазами начнут разрастаться в сторону Северного Ледовитого океана и Северного Урала с вытекающими отсюда последствиями. Их симптомы каждый уже успел прочувствовать в Ухтопечлаге.
