Как неоднократно подмечал Выгон, трудовой энтузиазм осуждённых имел тенденцию нарастать по мере приближения значимого для них события и, достигнув пика, начинал резко падать, тем более в зимнее время. Таким значимым событием в 1934 году явилось окончание строительства Истринской плотины. Её строительство позволило значительно улучшить снабжение водой Москвы, которая дополнительно получала 18 миллионов вёдер воды в сутки. Приказом НКВД от S ноября были досрочно освобождены 307 лиц, снижен срок наказания до двух-трёх лет — 1817, от одного года до двух лет — 2822, от шести месяцев до одного года — 4273 заключённым. В отношении 32 ударников, бывших заключённых, НКВД возбудило ходатайство перед ЦИК СССР о снятии судимости и восстановлении в гражданских правах. Практически льготы получили все занятые на этом объекте, за исключением злостных нарушителей режима и уклоняющихся от работ. Переведённые после этого на другие объекты осуждённые не показывали трудового энтузиазма: сказывалась общая физическая усталость на завершающем этапе работ и недовольство полученными льготами. Руководство лагеря об этом знало и потому одним из своих приказов утвердило Почётную трудовую книгу МВС и Дмитлага НКВД СССР. В неё заносились фамилии осуждённых.
Занесённому в Почётную трудовую книгу выдавалась грамота, предоставлявшая владельцу определённые льготы по сравнению с другими заключёнными: на получение вне всякой очереди продовольствия, промтоваров, премиального вознаграждения, а также на пользование спортплощадками, книгами в библиотеках, парикмахерскими и т. д.
Получить грамоту на земляных и бетонных работах было не так-то просто, тем более в условиях зимы. Выгон видел, что тяжёлый физический труд, не компенсируемый питанием, десятичасовой рабочий день на открытом воздухе и в любую погоду изматывал даже самых крепких осуждённых.
С одной стороны, руководство лагеря само способствовало усугублению физического состояния контингента осуждённых, а с другой — было вынуждено искать выход из складывающегося критического положения. За план постоянно приходилось объясняться: чем больше физически ослабевал контингент, тем стремительнее падали темпы работ. Пришлось в срочном порядке в феврале 1934 года утверждать «Положение о слабосильных командах в Дмитлаге ОПТУ». В коечном лечении нуждались прибывшие с этапов, выписавшиеся из лазаретов, старые лагерники, выполнявшие и перевыполнявшие нормы, но нуждающиеся, по заключению врача, во временном отдыхе на срок до 15 суток. Эти категории концентрировались в бараках с полубольничным режимом. Им выдавалось больничное питание и 900 граммов хлеба. Через 15 дней они переводились в категорию полноценной рабочей силы или в слабосильные бригады с установлением пониженного процента выработки.
В районах расположения лагерей проживало немало сосланных, не считая местных жителей. Это была своеобразная губка, впитывавшая в огромном количестве имущество, принадлежавшее лагерникам, в обмен на продукты питания и спиртные напитки. Со скоростью пожара по лагерным пунктам стали распространяться кражи и перепродажа вещевого имущества да и всего того, что плохо лежало. Преступные группировки из заключённых действовали с размахом. В одном из подразделений Центрального района Дмитровского ИТЛ в ночь с 6 на 7 января 1935 года проснувшиеся поутру заключённые недосчитались 193 пар обуви.
Как-то вечером Выгон, зашедший проведать своего земляка, стал свидетелем любопытной сценки. Они ещё не успели обменяться последними новостями, как в барак вошли староста с новичком, которого тот представил в качестве воспитателя, назначенного на эту должность после окончания спецкурсов. После ухода старосты завязался непринуждённый разговор. Попытка воспитателя захватить инициативу успехом не увенчалась. Пришлось сразу же отбиваться от градом посыпавшихся вопросов, начиная с традиционных: где судили? по какой статье? и т. д. Спрашивали обо всём: о сроке обучения на курсах культурно-воспитательного отдела, кого принимают, какой оклад, что изучают, каковы обязанности и др. Курсами, как пояснил воспитатель, руководит КВО лагеря. Обучалось в группе 40 человек. Программа рассчитана на 260 часов и включала овладение политминимумом, формами и методами культурно-воспитательной работы. Изучалась книга Фирина «Итоги Беломорстроя», директивы ГУЛАГа и КВО Дмитровлага, вопросы организации производства. Обучение включало прохождение месячной практики по должности. Курсы были постоянными и готовили кадры для всех девяти районов лагеря. За год предусматривалось обучить 215 человек.
Наиболее грамотные заключённые, занятые на физических работах, искали любую возможность избавиться от них. Потому и вызывал интерес каждый специалист, окончивший в лагере курсы с отрывом от производства. Только вот попасть на них было не так-то просто, особенно физически здоровому. Нужно было не только найти ключик к тому, от кого зависела рекомендация на учёбу. Тут ведущую роль играли не желание, не трудовые заслуги, а принцип землячества, дружба, зародившаяся в тюрьме, на пересылке, в лагере. Не последнюю роль играла известная российская привычка «подмазать» да «умаслить».
Лагеря, по мнению отцов ГУЛАГа, должны были стать хорошей школой интернационального воспитания, где бы цементировалась дружба народов. И везли в Дмитровлаг заключённых со всех союзных республик этапами, в которых порой всего несколько человек кое-как владели русским языком. Рассасывались они по лагерным пунктам и становились бессловесной рабочей силой, еле понимавшей, что от них требовали тюремные баи и их подручные. Наконец кому-то из руководства лагеря пришла мысль создать отряды заключённых по национальному принципу, и набралось таких отрядов свыше ста. Потребовался руководящий административно-командный и инженерно-технический состав со знанием языка осуждённых соответствующей республики. И вот бывший бай или князь, осуждённый по составу контрреволюционного преступления или за политический бандитизм, заняв соответствующую должность, погонял палкой своих соплеменников, выколачивая из них проценты и тем самым льготы для себя. И воочию убеждался дехканин, что как ни крути, а большой человек на родине — и в лагере большой человек. Потому и здесь придётся везти его в рай на собственном горбу.
Особая роль в подхлёстывании трудового энтузиазма в лагерях отводилась системе зачётов рабочих дней в срок отбытого наказания, получившей распространение с 1931 года. Вот уж где по-настоящему проявили себя пенитенциарные теоретики, стремясь не отстать от теоретиков в области уголовного права. Они сумели доказать, что убийцы, воры, грабители, насильники куда менее опасны, чем занимавшиеся антисоветской агитацией. А если этим занимались бывшие представители господствовавших классов или идейные противники большевиков, то и получать срок они должны были больший по сравнению с несознательными рабочими ИЛИ крестьянами, обругавшими советскую власть. Пенитенциарные теоретики смогли обосновать наличие классовой борьбы в лагерях. Поэтому осуждённые за контрреволюционные преступления или уголовные деяния, но принадлежавшие по социальному происхождению к представителям «бывших», подлежали более позднему освобождению, чем выходцы из рабочих и крестьян при одинаковых сроках наказания (это социальное происхождение очень любили записывать в анкете арестованные уголовники-рецидивисты, раскусив давно снисходительное отношение новой власти к социально близким ей). Социально близкие диктатуре пролетариата нуждались в отеческой заботе, если, разумеется, осуждены не за покушение на эту самую власть. Отсюда и дифференцированная шкала зачётов рабочих дней. И чем меньше был близок заключённый к советской власти, тем и меньше ему полагалось зачётов за равный труд.
Выгону до конца срока наказания оставалось отбывать два месяца с учётом начисленных зачётов рабочих дней, когда случилось непоправимое. Выполняя установку Яцека, он развил довольно бурную деятельность, хотя и проявлял при этом достаточную осторожность. Задержали его сразу после изъятия из тайника очередной партии доставленной троцкистской литературы. Набирая обороты, закрутилась следственная машина. Из бесед со следователем стало ясно, что задержание не было случайным, за ним уже следили. Тем не менее попытка следователя размотать этот клубок с выходом на подпольную группу в Москве не увенчалась успехом. Неоднократно Выгону грозили устроить очную ставку с «почтальоном», но дальше угроз дело не шло. Отсюда он сделал для себя вывод, что взятый, по всей видимости, под наблюдение «почтальон» сумел ускользнуть. Чем дольше оттягивалась угроза проведения очной ставки, тем больше Выгон настаивал на своей версии случайного обнаружения тайника и изъятия содержимого ради любопытства. С таким же упорством он отрицал и ведение антисоветской агитации среди заключённых лагерного пункта. С теми, с кем у него установились достаточно прочные контакты, он вёл разговоры без свидетелей, индивидуально. С этой стороны его вину практически невозможно было доказать. Не удалось следствию связать Выгона и с организованной группой, и это облегчало положение. Через полтора месяца Особое совещание при НКВД СССР своим постановлением отмерило ему по ст. 58.10 срок по тому времени удивительно маленький — пять лет лагерей, хотя уже вовсю давали десятку плюс пять лет поражения в правах. Лагерная жизнь продолжалась, и куда занесёт судьба — трудно было предположить…
