«ЕОЁГОЙЛ».

И вот настал час для просмотра детективных сериалов.

Миновал и декабрь. Рождество прошло почти незаметно. Впервые за много лет я праздновал его в кругу семьи, а не с друзьями. Рейн — в больнице, Вестер — вечно не дома, ходил по городу, продолжал разбираться со случившимся, а нам ни слова не говорил. За весь конец месяца я видел его меньше пяти раз. Оставалась только Клео. Но и та будто отдалилась. Глупо, но мне не о чём было с ней поговорить. Только мы принимались обсуждать школу, как я вставлял слова о Саванне. Пауэлл меня мгновенно одёргивала. Смысл говорить о Цукерман 24/7, если её нет? О несуществующих оценках по физике ещё можно порассуждать, ведь заработать их проще. А Саванна превращалась в какое-то воспоминание, недосягаемого человека. И рядом с Клео мне было не до иных разговоров. Не знаю. Хватало получасовой встречи. Такой, самой простой, перекинуться двумя-тремя фразами. Где-нибудь в кафе или рядом с каналами и под навесом из белых деревьев, укрытых с верхушки до корней снегом.

Я навещал Рейн и даже следовал правилам истинного романтика. Цветы, шоколад (с фруктозой вместо сахара). Её должны были скоро выписать, но, когда ей об этом сказали, она вроде как заупрямилась. Нам с Клео объяснила это тем, что ей не было смысла возвращаться домой. Там пусто. В больнице хотя бы с Агатой можно было обмолвиться парой слов. Уж не знаю, о чём, но факт оставался фактом.

С утра я снова оглянулся на календарь. Январь. Учеба. Школа. Коридоры и шкафы. Вот капитан футбольной команды пронесся мимо меня к группе девчонок. Сделай я шаг чуть раньше, непременно был бы сбит этим громилой. И я когда-то капитаном был. Не верится… Сейчас я был похож больше на какой-то выброшенный на помойку мешок. Гадость. Привычно идеально выглаженная рубашка сейчас на мне топорщилась неровными складками. Да кто это заметит вообще? Кому есть дело до моего одеяния? Пусть поглядят на эти синяки под глазами и послушают мой охрипший, как после простуды, голос.

Надо же, Флеминг Рид жалеет себя.

Не жалею. К черту это. Пусть пожалеют Цукерманов, у которых пропала дочь, а сын в шаге от тюрьмы.

— Чего такой кислый? — послышалось с передней парты, и лисьи глаза быстро и изучающе пробежались по мне. Даррелл, очевидно, потерял былой процент наглости, но на все сто от неё не избавился.

— Иди к черту, Йорк.

Он поднял брови, что те едва не налезли на затылок. И что-то в моём усталом взгляде или интонации голоса заставило его сжать зубы и отвернуться.

Я положил перед собой учебник. Я не был в курсе, что задавали. На прошлом занятии я переписывался с Рейн. Ей было нечего делать, ну и мне — в принципе, тоже. Оставалось верить в то, что про меня и на этом уроке забудут. Дверь, скрипнув, открылась и тут же хлопнула.

Я посмотрел на вошедшего.

Посмотрел и потерял всякую способность соображать. Обалдел, короче.

Длинные медовые волосы, ложившиеся на свитер цвета охры, обрамлявшие худенькое лицо. Вместо них — открытая шея, плечи и всё те же зеленоватые глаза и тонкие-претонкие губы. Теперь волосы Клео Пауэлл были короче моих, и только лоб заметнее всего прикрывался челкой. Увидев меня, она улыбнулась и, игнорируя удивленные взгляды, прошла ко мне и заняла стул рядом со мной.

— Пауэлл, ты и так хороша, — опять этот Даррелл лез, куда его не просили. Во мне уже не было сил, чтобы не толкнуть его со всей силы.

— Ого, — Клео с улыбкой чуть сдвинула от удивления брови. Для меня тоже стало открытием признание Йорка. Но потом он хмыкнул и всё-таки отвернулся. У Клео порозовели уши. Теперь я точно мог это разглядеть. Она села и притворилась, что теперь не видела меня. Достала учебник, тетради и стала повторять домашнее задание, шевеля губами. Каллиграфический почерк, ни одного исправления, всё сделано до самого последнего, дополнительного, задания.

— Новый год — новая жизнь? — тихо спросил я. Урок ещё не начался, но я уже готовился к еле слышимым разговорам.

— Не-е-е совсем, Флеминг. Скорее, я поняла, что пришла пора прекращать пустые разговоры.

Она повернула голову в мою сторону, но на меня почти не смотрела. Вместо этого глаза её были направлены на мою пустую тетрадь. Ещё скажет, что я лентяй. Но Клео такое позволялось.

— Я пожертвовала волосы онкобольным. Им они точно нужнее.

— Тебе идет, — я улыбнулся. И как всегда, сказал всё совсем не в тему. А всего-то не знал, как отреагировать на такой серьёзный поступок.

Она тоже не смогла быть строгой чересчур долго, хотя тон её голоса оставался прежним.

— Да и говорить о чём-то и делать что-то — разные вещи, Флеминг. Я подумала и решила, что мне стоит воспользоваться этим своим же советом.

Она договорила и, ненадолго задержав на мне свой спокойный взгляд, вернулась к уроку. Больше я не вытянул из неё и слова до самого конца занятия. Потому что и сам знал: нужно воспользоваться её советом.

Говорить, что я ищу Саванну — одно. Нужно делать.

Вернувшись домой, я уже не мог даже на несколько минут заглядывать в содержимое рюкзака. Под яркими гирляндами в моей комнате, на столе, одиноко покоился дневник Саванны. На подоконнике — портрет Рейн. Точнее, его набросок. Линии еле заметные, выделялись только глаза. Большие, в которых я заранее чувствовал лёд, зиму, снег. Моря и океаны.

Я мог бы сейчас сделать домашку, опустошив портфель, выудив оттуда все книги и тетради. Сделать, с гордостью, как это делала Клео в такие моменты, улыбнуться, а потом посмотреть сериал или поиграть на компе. И так изо дня в день. И я бы продолжал повторять: «Я ищу Саванну. Я почти её нашёл». И говорил бы, что портрет пишу, как мы с Рейн условились.

Говорил бы, но ни черта не делал. Самовнушение — штука классная, но бесконечно пользоваться ей нельзя было. Велик риск получить побочный эффект в виде осознания: жизнь твоя где-то всё-таки пошла под уклон.

Перед тем, как погрузиться в дальнейшее изучение дневника, я вышел из комнаты и направился на кухню. Там сидела моя мать. Я даже не знал, что она была дома. Увидев меня, чуть улыбнулась. Так же, как это обычно делал я, когда не знал, что сказать, но полагал, что бездействовать тоже глупо.

— Звонил учитель по химии. Говорит, ты не делаешь ни одного домашнего задания вот уже как две недели.

Я открыл холодильник и продолжал молчать. Тактика игнорирования: представляй, что тебя нет и ты не слышишь, и будет все прекрасно.

Розовые ногти моей мамы мерно постучали по чашке с чаем. Она по-прежнему не отрывала от меня взгляда и, по-видимому, ждала ответа.

— На физкультуре ты исправно не появляешься, хотя раньше был в числе лучших.

Я нашарил в ящике холодильника «Пепси» и, открыв банку, выпил залпом половину содержимого. Холодная жидкость обожгла горло, но от этого стало хорошо. Мозг от этого проснулся и был готов ко всему.

— А последний тест по физике ты написал хуже всех в классе.

— Да, мам! Потому что я, черт возьми, Саванну ищу, а не занимаюсь этими дурацкими заданиями! — не выдержал я. Мне хотелось крикнуть, крикнуть ещё громче, крикнуть изо всех сил. Но перед глазами встала миссис Цукерман, её сбивчивые движения пальцев по столу на маленькой кухне, печальный взгляд, который она была не в силах поднять на нас. Саванны нет. Вестер в шаге от наказания. И я. Такой счастливый с отцом и матерью. И счастливые мать с отцом и сыном.

— Прости, мам, — на выдохе произнёс я. Я больше не смотрел на неё тем негодующим взглядом. Она здесь была ни при чём.

В её глазах застыл страх. Я уже не помню, кричал ли я на неё так когда-то, а затем сразу же, так быстро и так испуганно извинялся. Я уже не мог всего этого вытерпеть. Она ни при чём…

— Прости… Я, я пойду в комнату.

Оставив недопитый «Пепси» рядом с раковиной, я пошел прочь. Мысли зло бились в мозгу, норовя проломить череп.

Саванна, Саванна, Саванна.