— Хм, — Рейн показалось это смешным, и она издала короткий смешок. Непривычно разговорчивая, непривычно не-апельсиновая. Сегодня в комнате пахло шоколадом. Горьким.

— Флеминг, даже у атеиста есть бог, есть вера во что-то… святое. Правильное. Если ты не веришь в богов, ты ведь всё ещё можешь во что-то верить. Как насчёт любви?

— Любви? — я криво улыбнулся.

— Да, Флеминг, — на этот раз Рейн положила бледные и тонкие ладони на колени, до которых не доходила ткань её тёмно-бордовой юбки, но были чёрные колготки. — А что? Ты и в любовь не веришь?

Я повёл бровями, ухмыльнувшись. Я задумался, но не об ответе, а обо всём, что сейчас происходило.

Вся ситуация была причудливой. И с чего мне сейчас надо было с ней сейчас откровенничать? Неясно, по какой причине я сказал:

— Но я верю в бога.

Рейн растянула губы в улыбке и чуть сощурилась, устремив на меня свой взгляд. И она так и смотрела, молчала, улыбалась, как будто познала великую истину и теперь насмехалась над таким незнающим человеком, как я. Но шли минуты тишины, и улыбка понемногу спадала с её лица, уступая месту прежнему равнодушию. Короткий просвет между двумя длинными тёмными тоннелями кончился. Вновь наступала тьма.

— Так пусть он поможет найти моего отца, — произнесла Рейн еле различимо. Проще было, наверное, прочесть по губам. Стивенс непривычно потупилась и уже думала обернуться к мольберту, отворачиваясь от меня, но я подоспел раньше. Метнулся в её сторону и застыл только напротив неё, присев на согнутых коленях, чтобы смотреть на Рейн снизу вверх. Её волосы разметались по плечам как после бега, а губы были сжаты. Она смотрела на меня с решимостью и привычным холодком, горевшим в океанах.

— Я готов помолиться за твоего отца, — сказал я, возможно, даже тише, чем Рейн секундами ранее. Я сказал это, глядя ей прямо в глаза. Они поблескивали, и виноват был в этом не свет от лампочек уж точно. — Я буду верить, что это поможет.

И тут я позволил себе до безумия наивный и глупый жест — протянув свои руки к рукам Рейн, соединил их вместе и накрыл ладонями сверху и снизу. И улыбался, как умалишённый. Через день или два этот жест покажется мне не то, что бестолковым, но и напыщенным, неумелым… но тогда мне было некогда об этом поразмыслить. Я сделал это, как и всегда, — сделал, не подумав, а подавшись сиюминутной мысли. И всё же мне можно было выдать награду. Рейн просияла и, пусть и освободилась от моих рук, она усмехнулась. Вот только всё ещё не проронила и слова, а потому я начинал чувствовать себя даже как-то неловко.

— А, кстати, я тоже увлекаюсь, вернее, увлекался живописью!

Я не сказал, а чуть ли не выкрикнул эту фразу. Во мне проявлялось влияние Вестера с его извечной эмоциональностью и привычкой оглушать людей по соседству своими восклицательными и не менее звучными вопросительными фразами. Оттолкнувшись от моего прежнего положения, я подобрался к стене и, выпрямившись, оперся о стену. Можно было теперь не задирать свою голову, а поступать наоборот, что являлось более привычным делом.

— Увлекался? — Рейн тоже оживилась и рассмеялась. Я плохо помнил, умела ли вообще Стивенс смеяться, но она, по правде, это делала. Вернувшись целиком и полностью к мольберту, она взяла в руки кисть, сделала мазок красной краской и только после этого договорила. — А давай поспорим?

— Поспорим? На что и зачем?

— О боже… — Рейн закатила глаза. — Саванна рассказывала, что ты любишь задавать вопросы, но не настолько же.

Видно, прежнее состояние Стивенс не заставляло себя долго ждать, и она в действительно говорила всё тем же чуть медлительным тоном, словно читала книгу на конкурсе чтецов, позабыв разве что о достаточном выражении, но:

— Это просто спор, чтобы узнать, кто из нас лучше с этим справится. Я вот сразу говорю, что я тебя обойду.

— Ты так думаешь? — ухмыльнувшись, переспросил я.

— Без сомнений, — она тут же развернулась ко мне, и глаза её горели. Она откинула волосы назад, вскочила с места и приблизилась ко мне, предлагая мне руку для рукопожатия.

— Хочешь поспорить на то, что я не смогу нарисовать лик святого? — я недоверчиво вгляделся в её лицо. Скажу честно — застывшее на нём выражение не предвещало ничего хорошего. Оно так и говорило: «Да, я придумала гениальную идею, ты только послушай». Возможно, Рейн с утра успела чего-то выпить, но я этого не спросил.

— Не совсем. Спорим, что я нарисую твой портрет лучше, чем ты мой?

И всё?

И не задавая больше лишних вопросов вроде «Что за необдуманные предложения?», я пожал холодную руку Стивенс.

— Идёт.

— Отлично. И имей в виду: я всё ещё терпеть тебя не могу.

— Я знаю.

— И ты знаешь, что…

— Да, я как раз уже уходил.

Рейн улыбнулась мне на прощание ещё раз. Пару секунд я видел, как её кошачьи глаза какое-то время выражали подобие спокойствия, а не слепой ненависти, а потом я удалился из комнаты и дома.

И мой визит к Стивенс в этот раз был рекордом. Судя по часам, я продержался семь минут. Мой прежний рекорд был две минуты и около тридцати секунд. Я справился.

***

Я возвращался домой, никуда не сворачивая. Декабрь расходился не на шутку, и речь была не о снеге, который так и не подарил жителям городка своё великое присутствие, а о мыслях людей. Поглядишь направо — увидишь гирлянду, а устремишь свой взор вперёд и столкнешься с Сантой-Клаусом, который уже бежал по тротуару, невзирая на то, что двадцать пятое было даже не через неделю. Вообще-то, декабрь только-только вступил в свои права, но люди уже представляли себя рядом с елью в окружении подарков и семьи. Хотелось бы и мне подобного, но я ощущал себя старцем. И дело было даже не в том, что ребёнком я, естественно, уже давно не был. Моя любовь к Рождеству растворилась, когда мне исполнилось одиннадцать, и я увидел, как отец складывает подарки под ёлку. Я потом весь день ждал от него признания, но сам он не спешил раскрываться. Тогда мне пришлось самому добиваться правды. Только при такой тактике отец счёл нужным сознаться. А так, быть может, я бы и до сорока лет продолжал ждать первого шага от родителей.

Нет, дело было ещё и в том, что я каким-то образом не мог уследить за календарём. Казалось, я просыпался только в начале каждого месяца, сидя на кухне и вдруг осознавая, что прошло уже целых три, четыре, пять недель. И где я был? Всё там же — на дне.

Я попытался посмотреть на бежавшего Санту с улыбкой просто так, из каких-то своих принципов, чтобы, может, это разбудило во мне хорошее настроение. Но Санта не понял, ничего не сказал и продолжил нестись мимо. Бедняга, он задыхался, но всё так же упорно несся вперёд. Всем бы такой целеустремлённости. И куда он так торопился?

Я выдохнул, наблюдая за тем, как из моего рта вырвался пар. В детстве было особенно забавно так же дуть на витрины, а потом рисовать, стремясь успеть, пока стекло ещё запотевшее, какие-то фигуры, людей, зверей. В этот раз у меня не было мыслей о начале карьеры художника на витринах, но я посмотрел в сторону.

— Вестер?!

Он не услышал меня через стекло, но увидел — точно. Весёлый такой, рождественский, с колпаком эльфа, стоял прямо за витриной магазинчика.

Я потянул на себя стеклянную дверь, при движении которой звякнул колокольчик, но привлекать внимание продавца даже и не понадобилось. Он и так не отрывался от меня и, кажется, едва сдерживал хохот. А смеяться больше всего хотелось мне. Достаточно было взглянуть на этого эльфа.

— У тебя и уши в общей стилистике? — спросил я, подходя ближе и, даже прищурившись, рассмотрел друга с головы до середины туловища — насколько мне позволяла стойка.

— Сам посмотри, — он повернулся ко мне боком и рассмеялся, не сдержавшись. Я ещё раз удостоверился в том, что зрение меня не обманывало.

— Чувак, а ты времени зря не теряешь, — признался я. Но в голове не укладывалось лишь то, как Вестер очутился продавцом в магазине сладостей и когда успевал ходить сюда, что из компании мы этого не замечали? Или, как обычно, я один был не в курсе событий.