– В данном случае это суммарное число пьющих людей в мире.
– Тогда я ничего не понимаю насчет высокого качества и дешевизны! Вот, если того же Маркса взять… Или меня…
Председатель резко застучал по графину:
– Все обсуждения потом!
А мне было интересно. Я впервые слушал о шотландском, ирландском и американском виски в такой лекции. До этого – только у Джека Лондона. И бабушка Аня слушала с восхищением. Писатель-фронтовик летчик был. Он рассказывал, как летал через линию фронта к партизанам. Туда – патроны и еду, обратно – раненых. Как внизу по ночам горели сигнальные партизанские костры. И как возле них партизаны пели свои тихие и протяжные партизанские песни… Это было интереснее, чем про кукурузу. И даже немного было жалко, когда закончилось.
Все похлопали, а управдом сказал:
– В «разном» выступлю я сам! И прошу вас, товарищ писатель, не покидать трибуну. Я отсюда скажу. Я тоже летчик. И в 42-ом сбили меня за линией фронта. Но ничего. Приземлился на парашюте, и жив-здоров оказался у партизан. И целый месяц пел с ними возле костров вот эти самые ваши тихие и протяжные…
Голос управдома окреп:
– …вместо того, чтобы летать!.. И все потому, что один лаптежник[1] на кукурузнике прилетал два раза в неделю, а меня обратно не брал! Говорил, перегруз будет.
Пока я не дал ему немецкие трофейные часы. Две штуки, между прочим! Вот и покажите, какие на вас часы, товарищ писатель!
Писатель побагровел:
– На мне «Победа»! Я бы попросил вас, товарищ управдом!
Но управдом подошел и убедился:
– «Победа» так «Победа»… Да и тот полысоватее был… Извини, друг. Я ж потом в СМЕРШ попал. И все такое…
Бабушка слушала с замиранием и бормотала:
– Вот они, вот они – наши сталинские соколы! Какие молодцы!
Без тени иронии. А я задумался. Все-таки, это взятка была. И раненого можно было лишнего взять. А с другой стороны… Надо будет с папой обсудить при случае. Или с Борькой. И посмотрел на Борьку. Тот уже сидел на спинке лавочки и напряженно смотрел куда-то вдаль. Я отследил направление его взгляда, который был прикован к нашему подъезду. Из которого вышла Танечка с бидоном. И стояла на пороге. Он смотрел на нее. А она на облака.
Интерес
В хлебном продавщица дала мне хлеб и сказала:
– Интересный мужчина твой папа, Михалыч! – и тут же проявила свой интерес практически: – А в какую он сегодня смену?
Я не успел ответить, потому что она повернулась спиной, чтобы взять хлеб следующему покупателю. А с папой мы разделились: я в хлебный, он в молочный, встреча на улице.
На улице папы еще не было. Я чихнул от солнца и задумался над значением выражения «интересный мужчина». Интересный – кому? Той, кто им интересуется, или той, к которой этот мужчина проявляет интерес? Тут таки есть тонкость… Вот, допустим, тетя Рая в молочном… В дверях молочного папа и тетя Рая глазами проявляли интерес друг на друга:
– Миша, так у меня перерыв сегодня почти два часа. Ты как? – и заметила меня. – Интересный мужчина твой папа! Привет, Михалыч!
– Хорошо, Раечка, хорошо, – папа подмигнул.
И она подмигнула. И он взял меня за руку. Я успел сказать «здравствуйте», и мы пошли. А папа подытожил:
– Интересная женщина! Как тебе, Михалыч?
И, не дожидаясь моего «ничего, хорошая», продолжил:
– Сейчас с бабушкой поедете в музыкалку. А у меня дела.
– Почему с бабушкой? Я сам пойду!
Мне сильно не нравилось быть в сопровождении взрослых. Он знал.
– Извини, Михалыч. Там конец учебного года. Просили прийти.
Бабушка уже сидела во дворе на лавочке. С большим пакетом на коленях, от которого вкусно пахло пирогом с рыбой. И сидели другие бабушки. И управдом с ними. В пиджаке с орденскими планками. И он сказал:
– Интересная у тебя бабушка, Михалыч. Только на лавочке редко сидит. Вот и сейчас, только разинтересничались, уже уходит, – и вздохнул, улыбаясь.
Был май. Акация цвела над всеми бабушками и управдомом. На остановке стали ждать трамвай. А я сказал:
– Бабуля, ты езжай, а я пешком пойду. Тут две остановки.
Мне не хотелось выслушивать про свои музыкальные недостатки. И бабуля всегда, как с маленьким… И пирог этот тащит… Она поняла, улыбнулась и помахала. Учитель поздоровался и воскликнул:
– Какая интересная женщина твоя бабушка, Михалыч! Я правильно запомнил? Анна Михайловна?
Я интуитивно понял его интерес и кивнул. Хотя его слова с бабушкиным пирогом во рту были нечеткими. Тяжелый аккордеон с трудом надевался. Учитель помог – и сразу к делу.
– Что тут у нас? Застольная из «Травиаты». Актуально! Сначала правой рукой отдельно, потом басовую партию левой рукой отдельно, потом вместе. Давай!
Он стал дирижировать куском пирога. И иногда откусывать. Все прошлые занятия учитель дирижировал пирожками с ливером. За которыми он посылал меня в начале каждого урока на улицу к тетеньке с тележкой. Таких вкусных и дешевых пирожков в буфете ДК «Азовсталь» не было. А тетенька располагалась не близко. Поэтому я с удовольствием ходил. И сокращал урок минут на десять. Урок всегда был для меня трудным. Потому что дома был «вельтмайстер», четвертушка. А здесь – «Украина», половинка. Половинка больше и тяжелее. Сползает с колен и давит подбородок. И клавиши жесткие…
Я бы давно бросил эту музыку, если бы не Танечка со второго этажа. С Танечкой мы иногда играли у нее дома вдвоем. Я правой рукой мелодию, а она аккомпанемент на пианино. Танго «Брызги шампанского» или фокстрот «По набережной». Взрослым нравилось. И никогда не задумывался, интересная она или нет, эта Танечка…
– Михалыч, опять ты… как-то неуверенно двумя руками. Ну, ладно. Дома еще порепетируешь.
Пирог закончился. Урок тоже. Учитель посмотрел на часы:
– Анне Михайловне привет! Какая она все-таки у тебя…
– Интересная?
– Конечно, чтоб я так жил!
Лошадь
Каникулы закончились. Все стали ходить в школу. А лошадь, которая привозила молоко в наш двор, перестала это делать. Вместо нее появился грузовичок «ЗИС-5». Полуторка. Вот и сейчас мы с Танечкой остановились возле служебного входа в магазин среди пустых ящиков и бочек. И стали смотреть на полуторку и на грузчиков с тяжёлыми бидонами. Я сказал:
– Хочешь, возьми мой сахар. Лошадь, наверное, теперь уже совсем не придет. А тебе в школе пригодится.
– Михалыч, у меня в портфеле уже восемь прошлых сахаров. Четыре моих и четыре твоих. Давай грузчикам отдадим.
– Грузчики не едят сахар. Они едят селедку. По ним видно и слышно, – сказал я и добавил, – теперь у тебя будет десять сахаров, и ты сможешь завести собственную лошадь.
– Михалыч, это идея. Я подумаю.
И мы пошли в школу. Было грустно.
На следующее утро я догнал Танечку уже за воротами двора. Она шла и вела себя необычно. В левой руке несла портфель. А правая, зажатая в кулак и прямая, была отставлена вниз и назад. Она шла и говорила через плечо:
– Потерпи, потерпи, Симка, скоро придем.
Я поддержал:
– Дочку в школу ведешь?
– Михалыч, не видишь, я вверх говорю? Это моя теперь лошадь.
– А-а-а, вижу, – я чуть не забыл имя магазинной лошади. Симка.
Я понарошку дал Симке сахар и пошел с другой стороны.
Возле школы Танечка велела лошади попастись и не скучать до конца уроков. И так каждый день.
Бабушка сказала сходить за молоком, дала бидон и деньги. На запертой двери Симкиного магазина была записка «Переучет. Ревизия». И я вспомнил, что мне надо к Борьке по делу… Мы с Борькой стояли у него дома на балконе и смотрели вниз. Там Танечка пришла из музыкалки и, как обычно, привязывала лошадь к дереву. Борька сказал:
– Клевая у Таньки лошадь! Вот вырасту – и женюсь на ней.
Я не стал шутить насчет того, на ком он женится. На Танечке или на лошади. И серьёзно возразил:
– А с чего это ты взял, что она согласится? Может, она на мне женится?
