Зима была теплая. А улица глиняная и волнистая. Так что повсюду были большие глубокие лужи, заполненные коричневой жижей. Я старательно обходил их своими кирзовыми сапогами. Но в конце пути таки не повезло. Упал. Успел поднять пакет над головой. Но сам весь стал коричневый и мокрый. «Надо же… – подумал, – Ну, ничего, пакет-то целый! А это помоем – бабушка поможет».

Увидев меня, бабушка стала сползать вниз по стене коридора. И то ли шептать, то ли кричать, взявшись за сердце:

– Боже мой, Михалыч, азохен вэй!

И упала совсем.

Выбежали соседи. Дядя Жора и тетя Варя. Только почему-то дядя был в тетиной ночнушке, а тетя – в дядиной пижаме. Раньше я такого не видел. Тетя Варя медсестра. А дядя Жора самогонщик. Оба очень хорошие. Они сделали бабушке укол. А надо мной начали смеяться. И тоже сползать вниз по стенке. Меня отнесли в ванную. На печь поставили тазы. Тетя Варя сказала:

– А давайте его не мыть, пока Миша не придет. Он скоро придет, и мы сделаем Мише весело!

А дядя Жора:

– Отличная идея! И выпьем.

– Вы это бросьте. И мойте. Мне за шиворот затекло. Сами бы плюхнулись – знали бы…

Бабушка пришла в себя:

– Выпивать и ржать все равно будете. Только над собой. Чего так вырядились?

– Это для новизны ощущений, Анна Михайловна!

…А я Танечку вспоминал. Пока они на меня, всего одетого, лили воду.

А на следующий день Борькин папа подарил нам две лампочки – красную и синюю.

В первый день каникул я проснулся рано. По привычке. И подслушал случайно про свое письмо Деду Морозу:

– Миша, ну купи уже ребенку этот мотор! – это бабушкин голос.

– Какой ребенок, мама? Жених уже, скоро девять! И в никакого Мороза не верит. Мотор стоит дороже ботинок, а у Михалыча ноги растут.

– Не знаю… Я верила лет до пятнадцати.

– Так ты при царе жила! И просила только мужа, военного. Сущий пустяк для Деда!.. И пустяк нашему Михалычу уши надрать. Смотри, он пишет «мотор» через «а».

– Это «о». Тут не палочка, а хвостик соединительный. Михалыч грамотный.

Я грамотный. Там, и вправду, хвостик.

Мотор был нужен для деревянной кордовой модели самолета. Я давно высмотрел. Марки «МК-16». Работает на бензине, 12 тысяч оборотов в минуту. Прелесть, как сказала бы Танечка.

Заглянул под кровать. Самолет был там еще с лета. Сел за стол и написал:

«Дорогой Дед Мороз! Я передумал насчет мотора. Присылай, пожалуйста, ботинки. Без них никак». И сунул письмо под елку.

На праздник елки меня пригласили к Танечке. Было много детей, в основном, небольших. И Танечкина мама отозвала меня в сторону и сказала:

– Михалыч, ты уже большой. И грамотный. Дед Мороз будет наш папа, а Снегурочка – наша Таня. Пусть дети думают, что они настоящие. А ты помалкивай, не подавай вида.

Дело серьёзное. Я кивнул.

И вот они пришли. И папу не узнать за бородой и усами. И Танечку за бальной маской на глазах. И в костюмах, которые красивее, чем были вчера на школьном утреннике. И Танечка была гораздо более настоящая Снегурочка, чем наша учительница. И по размеру, и по красоте (тут у папы было мнение другое, вчера он весь вечер периодически бормотал: «Классная у вас Снегурочка в школе!»)

…Все обрадовались. Стали кричать «Ну-ка, ёлочка, зажгись!» и получать пакеты с конфетами. Раздавала Снегурочка. Моя очередь была последней, и она сказала:

– С Новым годом, Михалыч! Желаю тебе успехов в учебе и исполнения всех желаний!

И поцеловала. До этого она никого не поцеловала, кроме своего младшего брата. Я потер щеку и сказал громко, чтоб все слышали:

– Спасибо, Снегурочка! Ты очень добрая. И настоящая!

Дома под елкой был мотор «МК-16». 12 тысяч оборотов в минуту. И ботинки тоже были. Все-таки не совсем ясно, есть этот Дед или нет его… Я сделался счастлив навсегда. И только позже заметил, что на какое-то время наше семейное ежедневное меню значительно упростилось.

После обеда, уже в спальне, воспитательница сказала мне:

– Михалыч, там новенькая, – и показала самую далекую койку у стены, следующую за моей и за последней тумбочкой. – В ряду девочек все занято, вот нянечка и уложила возле тебя. Попросилась спать без обеда, чтоб мама поскорее пришла. Ревет. Иди, бери шефство. Успокой.

Я подошел. От новенькой торчал только коричневый хвост, перехваченный аптечной резинкой. Вся же новенькая рыдала под простыней.

– Ты чего? Вот поспим, и твоя мама придет.

– Я не из-за мамы.

– Голодная?

– Нет. Я дома обедала. Я не хочу в ряду с мальчиками.

Подошла Танечка из ряда напротив:

– А, может, это мальчик? Ведь мы не знаем имя. И не видим. Это невидимый мальчик!

Я молча показал на хвостик и поднял брови на Танечку. Новенькая затихла. А Танечка согласилась:

– Да, это девочка. Девочка, иди на мое место, а я сюда! Вообще-то, Михалыч моя пара.

Новенькая, не открываясь, недовольно засопела. А я сказал Танечке:

– Ты иди. Видишь, она уже не плачет.

Все улеглись и начали спать. Через какое-то время за моей спиной опять раздались всхлипы. Я повернулся и посмотрел. Новенькая лежала в правильной позе. На правом боку, ладонь под щекой. С красным носом.

– Ты чего опять?

– Пусть верхняя тумбочка будет моя, а нижняя твоя!

– Хорошо, хорошо! Спи уже!

Тумбочка, выкрашенная белым, имела две дверцы с переводными картинками. На верхней – белка, на нижней – слон. Я вздохнул. Девочки есть девочки. Все вопросы решают плачем. И стал спать.

После полдника воспитательница сказала:

– Все построились парами, идем в сад.

Танечка подбежала ко мне. Но новенькая уже держала меня за руку, смотрела вверх и говорила:

– Дождя, кажется, не будет. Ласточки высоко. Правда, Михалыч?

Танечка помрачнела, развернулась и убежала. А новенькая спросила:

– Ты умеешь лазать по деревьям? Научишь меня? Я же мальчик теперь.

Сад был внутри детского сада. Абрикосы, яблоки. Дальше за забором – частные владения. И собака. Собака лаяла на новенькую. Я не обращал внимания и учил:

– Я полезу по ветке. Потом повисну. Ветка согнется. Ты сорвешь яблоко. Я спрыгну вниз. Потом ты полезешь и повиснешь. Поняла?

И вот она полезла. А собака лаяла. Она долезла до середины. А собака протиснулась в дыру. И мгновенно оказалась рядом. И подпрыгнула. И укусила за попу….

Начался переполох. Приехали скорая помощь и милиция. Вся зазаборная семья оказалась у нас, и наперебой и громко все измеряли дыру в заборе. И девочку, и собаку увезли.

Прошло много дней. Мы опять ходили в строю с Танечкой. Она забыла про все. А я нет. И вот новенькая опять появилась. Опять в спальне после обеда на той же раскладушке:

– Михалыч, привет! Молодец, не занял мою белочку. Помнил меня?

Я кивнул. Танечка не подошла. Все стали спать. В середине сна воспитательница ушла, а новенькая зашептала:

– Михалыч, ты умеешь считать до сорока?

– Умею, – я повернулся к ней.

Она рассказала, что ей делают уколы в живот. Очень больно. Всего будет сорок.

– Будешь считать мне каждый день, чтоб я знала, сколько осталось. Считай! – и задрала пижаму.

Я не мог отказать. А Танечка все слышала. По пути домой, как обычно, зашли с папой в пивную. Он сдул пену и предложил глоток:

– Что-то ты мрачный сегодня, Михалыч. Проблемы?

– Разберусь, пап. Пей сам.

Бабушка заболела, и меня сдали в интернат. Я знал заранее, что сдадут. Потому что подслушал, как на кухне папа обсуждал с соседями:

– Я его даже отвезти не смогу, смена у меня.

– Миша, не переживай, мы с Жориком отвезём. Всё записано: пятерочкой до конечной, а там через поле по тропинке, я помню, – сказала тётя Варя, медсестра.

– Кукурузы наберем, подсолнухов. Придёшь со смены, как раз наварим. И напиток будет готов! – это дядя Жора, самогонщик, вставил.