– Жорик! Давай лучше думать не за напиток, а за то, как Михалыча лучше подготовить, чтобы без травмы души.
Они стали думать. А я нисколько не переживал. Среди дворовых было немало интернатских. От них знал, что там нормально. На выходные – домой. Форма лучше, чем моя школьная. Моя серая пехотная, а там тёмно-синяя морская. Китель с золотыми пуговицами. Плюс каждый день компот.
В интернате, и вправду, оказалось нормально. Только учеба двойная: утром и вечером. Утром, как в школе. А вечером уроки на завтра. Хочешь не хочешь, а сделаешь. Поэтому почти весь класс были отличники. И я быстро стал отличником. Учительниц было две: дневная темноволосая и вечерняя блондинка. И та, и другая нередко в подходящий момент гладили меня по голове и говорили насчет положительных свойств моего папы:
– У тебя есть, с кого брать пример. Передай Мише… Михаилу Александровичу…
Я не передавал. Потому что видел пару раз, как они гуляли с ним среди подсолнухов и сами передавали.
Как-то на рисовании дневная сказала:
– Хватит нам уже принцесс и космолётов! – и долго рассказывала про реализм – главную манеру рисования в нашей стране. – А теперь все нарисуем что-то реалистическое. Времени осталось мало, поэтому простое. Кружку с ложкой или трусы с майкой.
Я вспомнил, что кружку уже рисовали на прошлой неделе. И приступил к майке. Все тоже вспомнили. И быстро нарисовали. Учительница подошла, погладила меня и прошептала:
– Молодец Михалыч, прекрасные трусы, очень жизненно.
На рисунке они с майкой, прищепленные, висели на верёвке. Учительница громко добавила:
– Ну, всё, закончили!
И опять мне шёпотом:
– Михалыч, иди собери работы.
Я собирал. Иногда ждал, пока дорисуют. Все мальчики нарисовали плоские черные трусы и плоскую синюю майку. Такие нам выдавали. А все девочки – синие трусы, а майки разноцветные. Тоже плоские. Только одна девочка по имени Оля нарисовала объёмную тумбочку. Нашу. Из спальни. А на ней стопку глаженого белья с яблоком сверху. Все многомерное и с перспективой, и с тенью. И только простым карандашом. Я был поражён и задержался возле её парты. И успел понюхать её макушку с хвостиком. Она пахла яблоками.
Вечерняя учительница всех, кто раньше времени справлялся с уроками, отпускала во двор. А остальным помогала справиться. Раньше всех всегда уходила Оля. А теперь и я стал стараться закончить побыстрее, чтоб выйти с ней. Иногда даже обгонял. Всё по-честному. Учительница проверяла. Во дворе я учил её играть в футбол, а она меня – прыгать через скакалку. Оглушительно свистеть с пальцами на подвёрнутом языке я её тоже научил. А насчёт рисунка спросил:
– Как ты так умеешь? Научишь меня?
– Я в художку хожу. А научить несложно. Для начала попробуй готовые картинки срисовывать. Не обязательно один в один. Главное, чтобы картинка тебе нравилась. И все время думай, что у тебя лучше получится. И повторяй, пока не получится хоть в чём-то, но лучше. Выбрасывай и повторяй, выбрасывай и повторяй!
Ночью я вышел из спальни и устроился на широком подоконнике в большом коридоре. И выбрасывал, и повторял атомный ледокол «Ленин». Он взламывал ледяные торосы. И стал в конце концов лучше, чем его отпечаток на обложке моей тетради в клеточку. На моём последнем рисунке льдины были просто зверские.
Во дворе Оля одобрила:
– Ну, ты почти Айвазовский, Михалыч! Вот тут и тут штриховочку загусти…
– Оля, а почему классная всегда мою мазню всем показывает, как пример? Ясно же, кто чемпион по рисованию. Ты…
– А потому что у неё симпатия к твоему папе!
– К папе? В каком смысле?
Она заулыбалась, опустила ресницы и зашатала своим коричневым хвостиком.
– В таком же, как и у тебя ко мне!
– Нет у меня никакой симпатии!
– Нет? А кто мне, когда дежурит в столовой, полный компот чернослива накладывает?
– Я и себе полный груш накладываю!
Целые груши и чернослив в компоте были редко. В основном, яблоки несладкие.
– А кто всегда от мяча отпрыгивает, когда я пенальти пробиваю?
Она свистнула в четыре пальца:
– Прошу в ворота, сэр!
Через год я заметил, что постепенно дневная учительница перестала приводить меня в пример и трогать за голову. А вечерняя перед сном, если находила под моей кроватью фуражку с хлебом из столовой, перестала добавлять туда печенье из своего кармана…
И как-то в воскресенье папа спросил:
– И что, как там твоя симпатия? Как Олечка?
– Нет у меня никакой симпатии! Чего это ты вдруг?
– Я не вдруг. Олечкина мама такая интересная!.. Так что держи марку.
– И ты держи!
Мы держали…
Лагерная пыль
Папа предложил мне в лагерь. Прошлым летом я уже был, и под конец смены мне даже понравилось. Папа говорил:
– А чего тут шляться? Двор пустой. Танечка к бабушке завтра уедет. Борька тебе надоел, сам говорил. Езжай, Михалыч!
– Езжай, Михалыч! – поддержал дядя Жора. – Я тебе кукурузы с собой наварю.
Мы сидели на кухне втроем и ели кукурузу. Брали из ведра на печке. Только они еще и самогон пили. И были без маек.
А этот лагерь оказался совсем не похож на прошлогодний. Вся территория – пыль с песком, чахлые кустики и деревца. На единственном травяном холме – флагшток для линеек и построений. Семь выгоревших армейских палаток. Столовая, кухня, вожатская и четыре пионерских. Даже забор – простая железная проволока на железных столбиках. И море вдалеке. Вниз по глине минут пять хода.
На открытии директор сказал:
– Все будет в следующем году. А пока так. Лагерь хоть и суровый, но для мальчиков полезный.
Таки да. Здесь были только мальчики. А весь персонал, кроме директора, девочки. То есть, женщины. После линейки все разошлись. А я уселся под флагштоком. Стал смотреть на море. И начал ждать конца смены в этом суровом лагере.
Потом обошел все столбики с проволокой и сел на лавочку у ворот.
Ворота, как и почти всё здесь, были из железа. Видно, художник их делал. Много железных букв, больших и маленьких, сваренных между собой. «Миру – мир!», «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!», «Стой, заглуши мотор!». И вверху «Пионерлагерь «Ветерок». Ветер и пыль здесь не стихали, это да.
Еще было много двуногих железных стендов с пионерами-героями, спасением на водах, распорядками и расписаниями. Родительский день – воскресенье. Я вспомнил Борьку, кукурузу, Танечку. И стало грустно.
Но бабушка приезжала через день. Я пролезал под проволоку, сидел с ней и ел гречневую кашу из банки. А она причитала:
– Ну, и попали мы, Михалыч!
А я думала «Донбасс МеталлургМонтажСтрой» – солидная организация!
– Ничего, дотерплю, бабуля. Ты только кукурузу вози, а не кашу. И виноград!
Приехал папа и привез кукурузу. И еще всякого. И на следующий день он опять появился. Неожиданно. Утром. Я сидел под флагштоком после завтрака. А они подошли вдвоем с нашей вожатой. Заулыбались:
– Михалыч, привет!
– Кукурузу привез?..
Они перестали улыбаться. И почему-то смутились, и переглянулись:
– Михалыч, ты, это… завтра привезу… а пока… это… На, вот.
И снял с руки часы. И дал мне. А вожатая сказала:
– Вот, будешь знать, когда обед!
– На обед горн трубит, – напомнил я, – и весь распорядок трубит. Но за часы спасибо. Приеду – верну.
– И за добавкой приходи на кухню, – она опять улыбалась.
– Спасибо, приду.
В обед я съел суп и решил сходить за добавкой. Встал, отодвинул стул. Посмотрел строго на других пионеров. И плюнул в свой компот. Чтоб не выпили. Тут все так делали. Лагерь у нас суровый. На кухне весь персонал ел котлеты. На каждом столе посередине было блюдо с горкой котлет. И компот в кастрюлях. Я поискал глазами свою вожатую. Не нашел. И сказал завхозу:
– А можно мне котлету? Как добавку?
Завхоз бекнула, ее грудь подпрыгнула. И появилось котлетное облако, и доплыло до меня, и в нем послышались слова:
