– Извини, Михалыч. Котлету нельзя. Калькуляция. Ты же за супом пришел?
Я вернулся с супом. Компот был целый.
В лагере были две скорострельные пушки, снятые с торпедных катеров. Специально для военного воспитания и военных игр. После ужина пионеры лазали по ним, сталкивали друг друга, издавали звуки выстрелов и стоны раненых. И я обычно лазал и издавал. Но в тот день не стал. А ушел от всех. Сел под флагом и стал наблюдать за заходом солнца. Оно заходило в море довольно быстро. Я засек по папиным часам: от касания воды до исчезновения прошло почти ровно четыре минуты.
После отбоя думал над этим: «Интересно! Значит, расстояние, равное своему размеру, оно проходит за четыре минуты… А за сколько времени оно проходит все небо от рассвета до заката? За половину суток… за 12 часов… И сколько размеров Солнца укладывается на этом пути?»
Долго не мог уснуть. Считал и пересчитывал: «За четыре минуты – один размер. За час – 15 размеров. За 12 часов – 180. За полный оборот Земли – 24 часа. Солнце проходит по небу путь в 360 своих размеров!»
Встал раньше горна, все записал в тетрадку. И еле дождался вечера. Взял часы, тетрадку и уселся на травяной холм. А на горизонте оказались тучи. Надо мной развевался флаг. Измерения сорвались. Вспомнил дядю Жору. Как он плакал на кухне после взрыва его аппарата. Но он потом починил. И я таки дождался. В последний вечер туч не было. И все подтвердилось. Путь Солнца вокруг Земли равен тремстам шестидесяти видимым солнечным диаметрам! «Вот это да! Обязательно папе расскажу. И Танечке», – я крепко заснул.
В школе начали проходить углы, градусы и транспортир. Я поднял руку:
– А почему полный угол 360 градусов? Не 100, не 1000, а 360?
Учительница задумалась:
– Странный вопрос… В самом деле… Надо уточнить… На следующем уроке…
Танечка не выдержала:
– Это Михалыч открыл!
Дневной спектакль
У Борьки наступил переходный возраст. Вчера он признался мне, что влюбился в Танечку. Которая соседская. И всегда играет на пианино. Интеллигентная и улыбчивая. А сегодня Борька повис на перилах своего балкона снаружи. Прошлым летом он не влюблялся и не повисал. Значит, возраст любви наступил-таки вчера. И вот он висит на третьем этаже. Танечка смотрит на его пятки со второго. Я смотрю снизу, со двора. А его мама кричит из дверного проема:
– Ах, ты, господи! Да не приближаюсь я, не приближаюсь!
Борька что-то тихо отвечает, потому что между мамиными криками есть перерывы.
– Согласна я, согласна! Боренька, залезай уже обратно, все обсудим! Хорошо, три рубля, без обсуждения! Хорошо, сколько скажешь, только залезай!
Борька залез, они с мамой скрылись. А Таня помахала мне.
– Михалыч, привет! Борька меня в театр пригласил.
– А почему он висел?
– Потому что сначала пригласил, а потом оказалось, что билеты дорогие.
– Ну и шли бы в кино. Там десять копеек. «Спортивные страсти». Мультфильмы.
– Какие спортивные, Михалыч? Видел, как он нешуточно висел?
И ушла. Пианино заиграло.
Надо же… И что в ней такого, чтоб так рисковать?
Дома я спросил:
– Бабуль, а если бы я повис с балкона снаружи, ты дала бы мне три рубля?
– Какие три рубля, Михалыч? Три рубля у нас до получки осталось!
– А если я разобьюсь?
– И разобьешься. И папа придет с работы. И добавит. Ешь уже!
А мы с Оксанкой ходили в театр бесплатно. Ее мама там билетершей работает.
Вот и сейчас пришли с ней к последнему акту дневного спектакля «Рассвет любви». К последнему, потому что видели эту вещь уже два раза.
Оксанкина мама встречает у черного хода, ведет в свою каптерку. Дает нам по букету. Цветы она выращивает под окном, Оксанка на первом этаже живет. А цветы – специально для артистов. И дает нам каждый раз. Она добрая и любит свой театр.
И мы пробираемся в последний ряд партера. Садимся. Спектакль про бригаду верхолазов и про любовь. На сцене больничная койка. На ней лежит бригадир, весь забинтованный. Он свалился с высоты в конце второго акта (тут я Борьку вспомнил). На краешке сидит артистка, ест яблоко, плачет и держит за руку (тут я Танечку вспомнил. И стало интересно). Появился второй верхолаз. Принес еще яблоки. Подошел к артистке и положил ей руку на плечо. Я посмотрел на Оксанку. И подумал: «Она красивая в темноте. Красивее Танечки». И положил свою руку на ее плечи. Оксанка прошептала:
– Михалыч, ты чего? – и понюхала цветы. – Смотри на сцену! Сейчас самое главное!
И мы стали смотреть. Артистка плакала. А верхолазы отказывались от нее, каждый в пользу другого. И еще бригадир говорил про план, который они непременно выполнят на 120 %. Наконец второй верхолаз ушел. Артистка упала на грудь бригадира. И упал занавес.
Зажегся свет. Актеры вышли на поклон. И мы с Оксанкой побежали вручать цветы. Она – артистке. А я решил в этот раз второму верхолазу. Все-таки женщина бригадиру досталась. Хоть и раненному…
– Оксанка, а если бы я пригласил тебя в театр без мамы, ты бы пошла?
– Конечно, Михалыч! Там буфет такой красивый… – и добавила, – но дорого всё.
Сталинские соколы
Было утро в нашем дворе. Довольно жарко и малолюдно. За столиком для домино я играл в шахматы с Карлом Марксом. Доминошники обычно к вечеру собирались. А пока вот мы играли. Борька рядом сидел и подсказывал нам обоим. Карл Маркс был глухонемой мужчина в майке и босиком. Под этим именем и с шахматной доской подмышкой его знал весь город. В майке и босиком круглый год. Его сходство с Марксом было разительным. Даже не столько с Марксом, сколько с его изображениями. Благодаря бессловесности, малоподвижности и добрым немигающим глазам он продвигал вечное учение. А изображений для сравнения и вдалеке, и поблизости, и в магазинах, и повсюду было предостаточно. И в городе его любили.
Вышел дядя Боря, и они с Карлом начали играть на деньги. А мы с Борькой уселись прямо на стол, стали болтать ногами и смотреть по сторонам. Подошел управдом в пиджаке. Черный пиджак с наградными планками он носил, как Карл Маркс свою сиреневую майку, – круглый год. А еще хромал и ходил с клюшкой. Его побаивались дети и собаки. Потому что он был лысый, плотный, с глубокими жирными складками на шее. И легко пускал в ход свою клюшку. Вот и сейчас постучал ею по столу:
– Товарищи, все на собрание! На агитплощадку в 9.30! А вы, архаровцы, идите взрослых зовите. И своих, и соседей.
И пошел дальше обходить лавочки с бабушками у подъездов. И стучать по их лавочкам. Бабушки вспархивали, как птицы, и шли на агитплощадку.
Много насобиралось. Двор наш большой. А я привел свою бабушку из дому. И соседа дядю Жору, самогонщика. Агитплощадка была довольно приличная. Эстрада под навесом на возвышении и лавочки. На эстраде уже был стол с красной скатертью и с графином. И управдом. Он был такой быстрый, этот управдом, как будто их было два. Один еще сгонял жителей на собрание, а второй уже сидел с графином.
Позвенел стеклом и сказал:
– Повестка дня! Первое – лекция о международном положении. Второе – выступление нашего земляка писателя-фронтовика из Воркуты…
– А почему из Воркуты? Где Мариуполь и где Воркута! – это дядя Боря перебил.
– Реабилитация, Борис, реабилитация.
– В кино надо ходить…
– «Тишина», «Чистое небо»… – заобъясняли ему со всех сторон.
– В кино надо ходить, а не в тюрьму!..
– … И третье – разное! – закончил управдом.
– Давайте уже быстрее, а то у меня процесс, – сказал дядя Жора.
И кафедру на краю сцены занял лектор.
Большую часть международной лекции он описывал преимущества кукурузы:
– …Таким образом в течение всего нескольких лет американский кукурузный виски далеко обогнал своих конкурентов из Европы. Благодаря высокому качеству и дешевизне производства. И занял весь мировой рынок…
– А что такое мировой рынок? – спросил дядя Жора-самогонщик.
