© А. М. Блик, 2019

Автор родился в Крыму в XX веке. Школу закончил в Мариуполе. Потом поступил в МИФИ, сделался физиком-экспериментатором и навсегда поселился в подмосковном Протвино. Успел даже поработать на здешнем ускорителе, пока он был крупнейшим в мире, и продолжает по сей день практически в одной и той же лаборатории. Хотя ускоритель давно не крупнейший, но хороший; и на всякое хорошее для фундаментальной и прикладной науки (и даже для медицины) еще способный.

Большинство рассказов и стихов этого сборника посвящено замечательным людям: коллегам, родственникам, друзьям, собутыльникам и прекрасным дамам. Автор стремился создать интересное чтение для всех, понимающих по-русски и имеющих минимальное чувство юмора. Хотя у самого с юмором и романтикой не очень… Он сих пор считает, что зубную пасту следует помещать прямо в рот, а не на щётку. Издержки профессии…

Автор бесконечно благодарен всем, кто его вдохновлял. И особенно молодому и очаровательному художнику Яре Митрофановой за обложку книги. Отзывы, замечания, предложения, если таковые возникнут, прошу направлять на [email protected]. Буду очень признателен.

В конце лета моему папе позвонили на работу из моей школы. На работу – потому что мало у кого телефоны тогда дома были. Да почти ни у кого. Звонила директор. Всем другим родителям завуч звонила, а папе – она. Это потому что у директрисы была к нему симпатия, а за лето она соскучилась.

– Это «Азовсталь»?

– Да.

– Это цех блюминг?

– Да.

– Это директор средней школы номер семь звонит!

– Я вас узнал, Раиса Адамовна. По нежному голосу. Здравствуйте!

Голос у директрисы был, как у легендарного комдива Чапаева. Но для папы она его подменяла на нежный. Как у Золушки.

– Миша… Михаил Александрович, в школе… на школу… надвинулись обстоятельства…

– Уж не Михалыч ли надвинул? Займусь им после смены, не сомневайтесь!

– Эх, Миша… Михаил Александрович… Твой Михалыч отличник. Но и ему бы не помешала женская рука с педагогическим образованием в домашних условиях!

Голос у директрисы стал обычным и привычным. Как у Чапаева перед кавалерийской атакой («Эскадро-о-он! К бою! Обнажить шашки!» Даже учителя съёживались).

– Раиса Адамовна, вы же знаете, у нас бабушка есть. И две комнаты, и соседи. Всё хорошо с педагогикой.

– Мама у тебя просто чудо, Миша. А вот сосед – самогонщик. Я знаю. Ему тоже педагогика не повредила бы, хоть и женатому.

Посетовав, директор сказала, чтобы я пришёл завтра в школу для участия в генеральной уборке перед началом учебного года. Остальным завуч сказала.

Мы пришли. Я и остальные. Их было немного, так как телефоны были мало у кого. Даже на работе. Из нашего 6-го «В» только я один и пришёл. Баба Катя, завхоз, дала тазик, тряпку и веник. И пока ставила задачу, выкурила две папиросы «Беломорканал». Она была маленькая, худая, коричневая, но не от летнего загара, а всегда. От старости, как я думал. Окурки раздавила на полу – «Подметёшь!» – и ушла.

Работы было много. Я перевернул на бок все парты, поставил учительский стул на стол и приступил. Уже заканчивал мыть. В очередной раз отжал и развернул на полу тряпку. И вдруг заметил, что это вовсе не тряпка, а знамя. Пионерское бархатное знамя с профилем Ленина и буквами. Коричневыми, без намёка на былое золото. И само знамя было коричневым. С закруглёнными обгорелыми углами, дырявое… Собственно, и не знамя уже вовсе… Или знамя?

Сидя на корточках, я задумался над судьбами знамен. Вспомнил китайскую делегацию, которую мы с Танечкой и со всей школой встречали с этим знаменем под гром барабанов и клёкот горнов… Вспомнил Танечку. Всё лето не виделись. То я в лагере, то она где-то по своим музыкально-фортепианным делам. Она из нашего класса, из нашего подъезда, из нашего детсада. Дочка папиного друга. Вспомнил и обрадовался, что каникулы заканчиваются, и мы скоро увидимся. И померимся ростом. Как всегда после лета. Я уже соскучился по ней.

Прошедшей весной некоторые девочки обогнали меня.

А она нет. Хоть бы и сейчас не обогнала. И хоть бы тоже соскучилась…

– Михалыч, ну, ты и молодец! Один справляешься.

Передай Мише… Михаилу Александровичу…

Я чуть не упал на знамя от внезапного военного голоса. И вскочил с корточек. А директриса запнулась, уставившись на знамя. И вытянула и шею, и губы трубочкой: вперёд и вниз. И долго молчала.

– Это кто-нибудь видел? Кроме тебя?

– Никто.

– А где ты это взял? Сам нашёл? Где?

– Почему – нашёл? Баба Катя дала, завхоз.

– Катя? Какая она тебе баба? Ей тридцать пять. Как Мише или мне.

Мы вышли в коридор. Там баба Катя (Катя…?) красила белой краской здоровенный бюст Ленина на дубовой, заляпанной белилами, подставке. Я осмотрел завхоза внимательно и перестал считать её старой. Навсегда перестал.

– Екатерина Ивановна! Пройдёмте с нами в шестой «В».

Екатерина Ивановна, не вынимая папиросы изо рта, выпустила дым в сторону от носа скульптуры.

– Иду, иду, Раиса Адамовна!

Мы втроём стояли вокруг учительского стола, накрытого мокрым и обгорелым знаменем. Завхоз говорила:

– Ну, Раиса Адамовна, помните тот маленький пожар в пионерской комнате?.. Забыла, в каком году. Не так и давно… А-а, воскресенье было! Китайцы как раз тогда уже уехали. Я сама потушила. Вам доложила. Как положено. Забыли, что ли?

– Помню. Всё было оформлено под протокол. Списано. И новое куплено.

– Списано-то списано. Но оно же удобное такое для всяких дел… Полезное. Я и…

– Катя, я до сих пор за тот пожар на твои папиросы думаю. Бросай курить! Мало, что знамёна сгорели, а теперь вот – снова политическое дело.

– Рая, где я и где пионерская комната? Там проводка замкнула, небось. Спешу и падаю под знамёнами курить! Надо же, такое на меня думаете. Обидно!

Завхоз в школе жила. На первом этаже под закрытым крашеной фанерой широким лестничным маршем. Многие бывали там. Там интересно и довольно уютно. Патефон помню, книги, коврики с оленями и, конечно, запасы папирос.

Женщины долго обсуждали знамя и всё такое. Вспомнили про меня.

– Ты, это, Михалыч… В общем, ни-ко-му! Это теперь наша строгая тайна. Тайна только нас троих. И тайна знамени!

Директриса погладила по голове, как маленького. А завхоз сказала:

– И Мише передай, пусть почаще узнаёт на улице. И здоровается. С танкистом моим они пацанами бегали. До войны ещё. Нету танкиста, он знает…

С этих пор и до самого выпускного мы изредка собирались, чтобы послушать патефон под Катиной лестницей. Танечка тоже приходила. Про знамя она не знала. Тайна.

Мама научила меня вышивать крестиком по канве. Она и сама сильно любила. Вот и я сильно полюбил. Наследственность. Поднаторев на цветочках (фон она делала мне сама), я принялся за серьёзную и долгую работу «Памятник погибшим кораблям в Севастополе». И вышивал почти круглосуточно. Не считая школы и обеда. Даже в туалете вышивал.

Папа вздыхал и морщился, пока не придумал, что это лучше, чем целыми днями шляться с Борькой по трамвайному парку. Или ему придумали. Впрочем, неважно. К тому же, он крымский. И тема крымская. И мужская. Военная… Бабушка как-то сказала:

– Михалыч, тебе надо съездить в поликлинику. Насчет ангины. Это важно.

– Не видишь, я занят? Никуда я не поеду!

Она знала мой твердый характер.

– Михалыч, бери с собой и поехали!

В трамвае я принялся за небо. Там больше всего ниток одного цвета.

Подошел мужчина и сказал:

– Извиняюсь, мадам. Это у вас девочка или мальчик?

– Я вас умоляю, молодой человек! Или вы когда-нибудь видели девочку в штанах? И потом – девочка вышивала бы цветы!